Роман Воликов - Тень правителей (сборник)
— Просто актриса, — сказал я. — С пёсьей головой, которая пляшет сама по себе.
— Другая реальность, — сказала Подъяблонская. — С другими законами, с другой системой мироздания. Не хуже и не лучше, чем ваша. Другая. Но, заметь, строго последовательная. Когда зритель ведёт себя бездарно, ему отрывают голову, а не льют крокодиловы слезы на просторах интернета. Ваша же виртуальная условность всё больше напоминает безусловное блеяние овец.
— Отпустите меня, — сказал я. — Я же вам ничего плохого не сделал.
— Тебя никто и не держит, — сказала Подъяблонская. — Ты придёшь только туда, куда ты придёшь. Мы тебе не советчики и не помощники. Сделаешь какие бы то ни было выводы, хорошо. Не сделаешь, мир от этого не изменится. Ты уж сам решай, что тебе лучше. Твои предки величием и подлостью завоевали право выбора, поэтому и назвали когда-то Люцифера «несущим свет». Согласись, странное имя для дьявола.
— Я не забуду, — сказал я.
— Неважно, — сказала Подъяблонская. — Поезд в Москву отправляется через час. Поторопись.
Я лежал на нижней полке плацкартного вагона. Перед отходом поезда я успел в вокзальном буфете на глазах у обалдевших пассажиров засадить из горла бутылку водки, но заснуть всё равно не удавалось. Бессвязный поток мыслей носился в моей голове, хаотичный и сумбурный, как ухмыляющаяся рожа Васька.
— Не спится? — с верхней полки свесилась голова дракона.
Я сжался.
— Не бойся! — сказал дракон. — Я — мирный. Зовут Людвиг. Фамилия Витгенштейн. Вполне нормальный себе австрийский дракон. И вот что я тебе скажу, парень. Мои многовековые размышления на эту тему убедили меня, что как мало размышления дают для решения этих проблем. А что даёт решение, я так до сих пор и не понял. Так что, спокойной тебе ночи!..
Дочь аксакала
Что и говорить, обидное было прозвище. Никакой у Алки папашка был не аксакал. Папашка — его так мать называла. Сама Алла старалась произносить по-доброму: мой папа! И иногда отец. Отец звучало увесисто, солидно. Алка, когда первый раз устраивалась на работу и заполняла трудовую анкету, ей так это слово понравилось — отец, она даже добавила в анкету «мой», хорошо никто не заметил.
В общем, никакой он не аксакал, обычный клерк в обычном банке. Он ушёл из семьи, когда Алке было три года, связался с какой-то лахудрой. Это мать опять же так говорила, Алка никогда её не видела. С лахудрой отец прожил не так много, лет шесть, но в семью возвращаться не стал. Мать-то была не против, Алка хоть и кроха была, но хорошо это понимала. Но папа не захотел, и с тех пор вполне удачно холостяковал.
Встречались они регулярно, по субботам. Папа был человек застенчивый, не богатый, даже бедный по нынешним временам. Обычно зимой они ходили в «Макдональдс», летом отправлялись в парк, как в правило, в Битцу, Алка с матерью жили как раз недалеко. Однажды он повёл её в Третьяковскую галерею, но была страшенная очередь, жарко было, Алка вся извелась в этой толчее, и отец сказал: «Давай в другой раз! Поехали, наверное, в гараж».
— Поехали! — с облегчением сказала Алка.
Вот так гараж и стал главным местом их встреч в выходные. У отца была старенькая праворульная «Toyota», которую он лично когда-то, ещё до рождения Алки, пригнал из Владивостока, и всё свободное время и праздники он возился с ней в гараже.
Алка обычно устраивалась на скамеечке возле машины, гараж был большой, на восемь мест, там были всякие смешные дядьки, которые увлеченно выговаривали чудные словечки: сальники, свечи, шаровые. Пахло бензином и машинным маслом, и ей, городской девочке, этот запах приятно щекотал ноздри. Дядьки разговаривали об автомобилях, папа обихаживал свою развалюху, Алку никто не дергал, не тыркал, она сидела себе тихонечко и наблюдала за всем этим мельтешением. Иногда её даже просили пособить.
— Пособи-ка мне, барышня! — говорил седой и пузатый Степан Георгиевич. — Я буду девятым ключом заворачивать, а ты отверткой прижимай. — Он показывал, где надо прижать, Алка уверенно и твёрдо управлялась с отверткой, как заправский подмастерье.
— Ну и славно! — говорил Степан Георгиевич, завершив дело. — Пойдём чай пить с бабушкиными шанежками.
Чай у него был удивительный, настоянный на травах, которые он собирал летом на даче. И пирожки, которые пекла его жена, с яйцом, с картошкой, с капустой, тоже были очень вкусные. В общем, здорово было в гараже, не скучно, лучше, чем в школе.
В школе к ней это дурацкое прозвище и прилипло: Алла — дочь аксакала. Одноклассники шутники были ещё те. Учительницу немецкого, Аллу Викторовну, вообще окрестили: Алезинда лысая…, сами догадываетесь, что. Да и класс у них был не очень-то дружный. К тому моменту, когда Алка училась в начальной школе, в их районе понастроили «элитного» жилья (парк всё-таки рядом) и класс больше чем наполовину состоял из детей обеспеченных родителей, как московских, так и понаехавших из разных других весей. Так что учительнице истории не надо было задумываться об иллюстрациях социального неравенства в капиталистическом обществе. Оно, это неравенство, демонстрировало самое себя каждый день с девяти до двух, кроме субботы и воскресенья, в мобильных телефонах, айпетах, планшетах, марках одежды, которые носили ученики и ученицы, в разговорах, кто где провел лето, в общем, во всём, в каждой буквально мелочи. Какая уж тут общность интересов…
Поэтому подруга у Алки была одна, Людка, соседка по дому. Родители у Людки работали в метрополитене, отец — машинистом, мать — кассиршей, часто во вторую смену, домой приходили в ночи, у Людки можно было сидеть вечером, чайку попить, поболтать, просто телек посмотреть. Тем более, что квартира Людки была этажом ниже.
Это был существенный момент. Мать воспитывала Алку в строгости. Появиться дома после десяти вечера это почти что вселенская катастрофа, Алке такое даже в голову не приходило. Никакой косметики, никаких украшений, мыть по утрам посуду, а по выходным драить полы, это как Отче наш прочесть в старорежимные времена, про которые иногда вспоминала, шамкая, дряхлая девяностолетняя прабабушка, жившая в Калужской области и в деревню которой Алку отправляли летом.
Лет в четырнадцать, правда, ударившись перед отцом в слезы, Алка упросила его, чтобы тот уговорил мать разрешить ей сделать маникюр. Тот поговорил, мать, скрипя зубами, согласилась. Вдвоем с Людкой они нанесли на ногти угольно-фиолетового цвета лак, дождались, когда просохнет, оделись понаряднее, и пошли во двор демонстрироваться.
Там их и встретила мать, возвращавшаяся с работы.
— Эмо! — не оценила красоты мать. Алка удивилась, надо же, слово такое знает.
— Пошли со мной! — вздохнув, сказала мать. — Красы неземные!..
Дома она сделала им человеческий маникюр, выдала Алке некоторое количество денег, объяснив, какие ножнички и пилочки надо купить, а потом на кухне долго разговаривала по телефону с папой.
«Девочка вырастает… — доносились до Алки, зубрившей в своей комнате нудный английский, отрывки разговора. — Я понимаю, что у тебя небольшая зарплата, но я тоже кручусь как белка в колесе… У тебя, что, много дочерей? Вот и я говорю — единственная…»
К окончанию школы, к семнадцати годам, Алка была вполне сформировавшейся девушкой. Не супермодель, конечно, но вполне симпатичная. В учёбе она была твёрдая «хорошистка» с очевидной склонностью к точным наукам, вернее к автомобильной технике. Автомобили, разумеется, зарубежные, стали её страстью скорей явной, чем тайной, поскольку технические журналы, разбросанные по всей квартире, мать равнодушно считала чудачеством, а Людку всё больше интересовали те, кто сидит за рулем авто. В гараже, само собой, девица, внятно объяснявшая параметры поршневого V-образного двигателя с инжекторным вспрыском и быстро, чётко, с расстановкой выдававшей преимущества японских внедорожников перед всеми остальными («если, конечно, родная сборка!» — не забывала добавить Алка), вызывала неизменную бурю восхищения. Даже пузатый Степан Георгиевич, живший по абсолютному убеждению Алки где-то на переходе от каменного века к бронзовому, сказанул однажды папе: «Продвинутая у тебя чика вымахала!» И закивал головой точно как негр рэпэр из телевизора, он ещё в кепке был, вполне косившей под бейсбольную, Алка чуть не лопнула от смеха. Отец улыбнулся, но промолчал.
Отец провожал её домой из гаража поздним майским вечером. Весенние грозы уже отгрохотали, было тепло и влажно.
— Я вот что думаю, — вдруг сказал папа. — Может тебе в автодорожный институт поступить?
Сердце у Алки сначала сжалось, а потом заколотилось с бешеной скоростью. Мимо них, разбрызгивая лужи, промчалась белоснежная «бэшэчка» как талисман наступающего счастья.
— Там только платное обучение, — едва дыша, сказала Алка. — Я узнавала уже.
— Я знаю. Я поговорил с начальством в своём банке. В общем, мне готовы предоставить кредитную линию под твоё обучение.
