Гергей Ракоши - Сальто-мортале
— Да как тебе сказать… — От смущения я чуть не заикалась. — Выходит, нельзя доходить до крайности или что-то в этом роде?
— Ну ладно, ты и вправду дурочка! До крайности! Господи боже! Если я правильно тебя поняла, твое самое страстное желание — стать женой Тамаша Беловари. Значит, ты непременно хочешь лечь с ним, так, что ли? Или только после регистрации брака?
— Я этого не говорила.
— Ну и не говори. Будь я мужчиной, я бы взбеленилась от такого. И это к тому же старая-престарая песня, тоска зеленая. — Она опять заговорила тем своим изменившимся голосом. — Убери руку, Адалберт, нельзя, невозможно, потом, когда перед богом и людьми освятится наш брак, потом, потом ты можешь щупать меня, перед богом и людьми! — Тут голос Зизи опять стал ее прежним настоящим голосом. — Как далеко у вас зашло дело?
— Он целовал меня.
— Ну, тогда он вскоре пригласит тебя к себе домой или на прогулку в лес. И при вашей родившейся в тряпье и в «шкоде» любви, ляжешь ты с ним или нет, ты можешь упустить его. Если не ляжешь, то этим не уязвишь его тщеславия, не надейся. Он скажет про себя: «Глупая гусыня! Знала бы ты, кого упустила! Знала бы, кто я такой, чего я стою! Ну, привет, дуреха!» Если ляжешь, — тоже не слишком затронешь его тщеславие. Он может сказать: «Я трахнул тебя, и все тут, не о чем разговаривать, прости-прощай, моя милочка!»
— Ну, тогда я уж совсем не понимаю тебя.
Зизи выпила залпом остаток черешневой и увлеченно продолжала:
— Ляг с ним. Один раз. Максимум два раза. (Так даже лучше, ведь первый блин комом.) А потом найди случай, прошепчи ему сквозь шелест листвы: «Боже мой, так я еще ни с кем никогда… я даже представить себе не могла». Не бойся, не может того быть, чтобы ты прошептала слишком тихо и он не расслышал. Но если хочешь действовать наверняка, обними его за шею, прижми к себе крепко-крепко, а потом вдруг, но так, словно ты колеблешься, и в то же время горячо шепни ему на ухо: «Мне еще ни с кем не было так хорошо!» Потом отпусти его, покрасней до ушей, отвернись и скажи: «Ах, я не должна была этого говорить!» Текст по желанию может варьироваться и быть приукрашен. Не забывай: максимум два раза. Пока все не пойдет как надо. Твой чувак наверняка чувствовал, что не все шло, как надо… Но при этом такой текст — его тщеславие подскакивает до небес. «А что было бы, если бы я был в форме?» — подумает он и, извергая из ноздрей пламя, как конь-огонь будет ждать следующего случая. Но следующий случай не захочет представляться. Потому что я уже так устала. К сожалению, я должна встретиться со своей подругой, я уже две недели обещаю ей и не могу больше тянуть… и так далее. Ну как? Тиби, дорогой, еще пятьдесят грамм!
Если уж на то пошло, я могла бы подать в суд за мой гиблый брак не только на Будапештское транспортное управление, но и на Зизи. Человек способен вести тяжбу со всем миром, если это его оправдывает.
Небольшой прыжок тигра — этакое сальто-мортале — удался, хотя немного спустя шею сломал себе сам тигр. Собственно говоря, это все. Не прошло и года, как наш брак полностью развалился. Я уже говорила об атмосфере лжи, о «плетении россказней». Для разрыва нужен был только предлог. Он не заставил себя долго ждать.
Не успела я вернуться домой из лаборатории, как зазвонил телефон. Иван. Просит меня немедленно приехать в кафе-эспрессо «Незабудка». Нет, больше он пока ничего не может сказать. Он ждет, я должна поторопиться!
Он сидит там в углу на возвышении. Перед ним четыре пустые бутылки из-под «Кинижи» и пустой стакан. Пепельница полна окурков.
У него вконец измученный вид, таким я его никогда еще не видела, правда, последнее время я вообще его не видела.
— Спасибо, что пришла.
— Да что ты! В чем дело?
— Закажи бутылку пива!
— Что с тобой? Ты и так уже много выпил.
— Закажи бутылку пива!
Я заказала пиво и кофе.
Он хранил молчание до тех пор, пока не принесли заказ. Налил себе пива, выпил залпом, закурил, наклонился совсем близко ко мне и сказал:
— Я пропал, лапочка, понимаешь, пропал!
— Что за идиотизм! — сказала я. — Как пропал? На тебя опять нашла хандра?
Он как-то странно усмехнулся. Снова налил себе пива и выпил залпом. Это была уже пятая бутылка.
— Нет, лапочка, теперь это не хандра. — Он склонился ко мне еще ближе, опрокинул бутылку, но не заметил этого, я подхватила ее. — Это не хандра. Это растрата. Или воровство. В таком вот роде. Все равно.
Я не могла слова вымолвить, лишь в голове пронеслось: неправда, неправда, неправда. Кто угодно, только не Иван — этого не может быть.
— Этого не может быть, — сказала я наконец.
— Закажи еще пива!
Я заказала две бутылки и сама выпила целый стакан.
— Я продавал автопокрышки. Аккумуляторы. Последние два месяца. Уже набежало восемь тысяч форинтов. А завтра учет. Если до того я успею внести деньги, тогда, может, удастся как-нибудь замять дело.
Я выпила еще стакан пива. Заказала еще две бутылки. Молчала, одурманенная.
— Как-то раз у меня мелькнула мысль, что я могу дать сдачи этим гадам. По крайней мере, тем, что встряну в их шуры-муры. Пусть вытянутся у них рожи, если они рассчитывали сорвать крупный куш. Я стал ездить на ипподром. Заметил, кого они «вытягивают», кого «замораживают» и так далее. На второй неделе я уже загреб четыре тысячи. Тогда я заметил, что один из людей Ощерика следит за мной. Ладно, я стал еще осторожнее. Я играл по-крупному, но носился с одного места на другое, с другого на третье. Опять застукал их. Тогда я стал делать еще более крупные ставки и погорел. Я пошел наверняка, сделал несколько ставок подряд. Они финишировали в обратном порядке. Спустя неделю, когда мне уже надо было отыгрывать свои деньги, я опять сделал несколько ставок подряд — и они опять пришли в обратном порядке. А вчера я сделал ставки то на одну, то на другую лошадь и проиграл последние четыреста форинтов. Вчера они финишировали с третьей лошадью, — гонщик Горбун, я вовсе не принял его в расчет. Ну, вот и все.
Между тем я раздумывала. Ничего страшного. У нас дома есть деньги, мы уже полгода копим, чтобы сменить «шкоду» на другую машину. И их гораздо больше, чем нужно Ивану.
— Мало-помалу выплачу.
— Вечером принесу, — сказала я. — Верно как пить дать.
Тамаш был уже дома, когда я вернулась.
— На тебе лица нет, что с тобой?
— Мне нужно восемь тысяч форинтов, немедля! — Я даже не стала снимать пальто.
— О боже, откуда же их взять?!
— Скажем, из автомобильных денег!
— Их мы не тронем, черт возьми!
— А если я попрошу тебя? Если очень, очень попрошу?
— Хоть в ногах валяйся, и тогда не дам! Это надо твоей драгоценной семейке, так, что ли?
— Да, моей драгоценной семейке!..
Я подождала, чтобы немного остыть. Затем опять стала умолять Тамаша. Самым нежным, самым ласковым тоном. Безрезультатно. Мне казалось невероятным, что мои мольбы окажутся напрасными, но так оно и было. Разумеется, я уже тогда достаточно хорошо знала Тамаша, но все-таки не могла представить себе, что он такой. В конце концов я вышла из роли нищенки-попрошайки.
— Ты что, не понимаешь, что моего брата могут посадить в тюрьму! — Я уже кричала, впервые за все время нашего супружества. Я не могла совладать с собой и кричала. Только что я ластилась к нему и даже целовала ему руки, а теперь кричала еще и в отместку за это. Как объяснить ему, что означает для меня Иван? Можно ли вообще объяснять такие вещи? Нет, он сам должен был понять, безо всяких объяснений. Разве можно объяснить действительно важное? Можно только обслюнявить!
Я слышала его и не слышала, как будто у меня были галлюцинации, он сказал:
— Если его посадят в тюрьму, значит, там ему и место!
— Не понимаю. — Я схватилась за голову и почувствовала, что вся дрожу.
Он повторил:
— Если его посадят в тюрьму, значит, там ему и место.
Да, я расслышала верно. И вдруг успокоилась.
— Ну ладно, — сказала я, — тогда я скажу, кому там место. Например, тебе!
Он переспросил:
— Кому-кому?!
— Например, тебе.
Он ударил меня. Беспощадно. Никогда еще он так меня не бил. (Ибо он уже бил меня не раз. Однажды, например, читал мне нотацию, но таким напыщенным тоном, будто выступал на совещании. Для совещания такой тон еще туда-сюда, но между собой! «Ты говоришь, словно по бумажке!» — сорвалось у меня с языка. Вот тогда-то он и ударил меня впервые.) Я упала, поднялась, но была совершенно спокойна.
— Почему, — спросила я, — только тот считается вором, кто вынул из чьего-то кармана кошелек с пятью форинтами? Только тот вор, кто взламывает железную штору маленького захудалого продовольственного магазина в Пештэржебете и уносит три банки консервированной фасоли?
Тамаш (Том!) сидел на краю дивана и молчал. На меня он не глядел. Он молчал с видом «ну, валяй, валяй!» Он не знал, к чему я клоню. Я знала.
![Север Гансовский - Шесть гениев [Сборник]](/uploads/posts/books/86368/86368.jpg)
