Евгений Москвин - Лишние мысли
— Не может быть!
— Именно так.
— Выходит, недаром я заметил его. Мне какое-то чутье подсказало: в нем есть нечто особенное. И вот, пожалуйста, я не ошибся…
«И все же, сначала он спросил меня о снимке с женщиной, — подумал фотограф, — почему? Потому что хотел дешево польстить мне? Или он просто поддался тому, что вызвало у него более простой интерес… как абсолютное большинство тех, кто подходит к стенду. А снимок, где изображен я? Ему чутье подсказало? Знал бы он, чем на самом деле вызвано это „чутье“! А впрочем, я и сам не уверен, что именно этим: что я тогда использовал режим ожидания, — ибо что в нем теперь особенного… особенное только то, как я тогда к этому относился, тогда — как к потрясающему новшеству, но это… это могло бы иметь какое-то значение, которое навсегда запечатлелось на снимке и которое вызывает теперь странные впечатления у людей… неужели это действительно возможно? — фотограф покосился на монитор; щелкнул команду „Печать“ и встал из-за стола, — и все же — хоть это и будоражило меня, почему это как-то передается другим? Почему почти каждый, кто подходит к стенду, сначала обращает внимание на какой-то другой снимок, а потом спрашивает об этом, на котором я сижу на ступеньках; заявляет, что „в нем есть нечто особенное“? Да, да, почти всегда одними и теми же словами… почему?»
Фотограф испытывал странное возбуждение. Много раз возле стенда повторялось одно и то же, однако теперь, ему казалось, что ответ где-то поблизости; в то же время, у него крепло и другое ощущение — что, не смотря на это, он и на сей раз не сумеет ухватить ответа…
— …потому что это просто невозможно сделать — мыслью… — прошептал фотограф.
— Что вы сказали?
Фотограф качнул головой — будто бы стряхивая сон.
— Ничего. Фотографии готовы.
Молодой человек оживился; бросил короткий взгляд через плечо — на стенд.
— Да…
Он расплатился за фотографии; между тем, так почему-то и не уходил; вернулся к стенду.
Фотограф стоял и смотрел на него… и вдруг поймал себя на подспудном раздражении, очень легком, зародившемся не пойми откуда.
Ему было неприятно, что молодой человек не уходит.
И вдруг в голове фотографа мелькнула новая мысль, и он похолодел, испугался ей. И сам не мог понять причины своего испуга.
«Я где-то видел этого парня… стоп, что это значит? Ну да, я действительно видел его, когда он приходил два года назад, я даже помню… Да, помню. Но мне кажется… я видел его и где-то раньше, в молодости. Но как это возможно?.. Он что-то говорил о своем отце — быть может, я видел его отца? Но тот не посещал моего фотосалона — парень сам это сказал. Но не это важно — мало ли где я мог видеть похожего человека! Почему в первый раз, когда парень пришел в фотосалон, я не испытал того же самого ощущения „дежа вю“?.. Почему оно возникло только теперь… неужели… неужели потому, что он подошел к стенду? Нет, это полная бессмыслица. Какова связь? Я не понимаю…» — мысли лихорадочно роились в голове фотографа.
— …женщина?
— Что? — очнулся фотограф.
— Что с вами? Вы задумались?
Пауза.
Они смотрели друг другу в глаза.
— Да, немного. Извините. Вы что-то спросили?
— Нет. Я просто сказал, что мне пора уходить.
— Нет-нет, вы что-то спросили о… женщине?
— На первом снимке? Нет, я ничего не спрашивал.
— А-а… извините.
Молодой человек помедлил немного, потом все же отправился к двери, но у выхода задержался; обернулся.
— Вы чем-то опечалены?
— …С чего вы взяли?
— Мне так показалось.
— Ну… та женщина на фотографии. На ночном мосту. Она умерла. Это моя сестра… — фотограф помедлил, а потом еще прибавил:
— Моя сестра умерла несколько лет назад.
— Мне очень жаль. Я не хотел вызвать у вас неприятные…
— Ничего.
Они попрощались; фотограф затворил дверь, затем, помедлив некоторое время, запер ее на замок. Был час дня, рабочий день в самом разгаре, однако…
Фотограф, сев за стол, откинулся и закрыл глаза.
Выдохнул.
Он был поражен. Самим собой. Зачем он только что сказал это? — что женщина на мосту была его сестрой. Это была ложь. Более того, они вообще не состояли ни в какой родственной связи — случайная знакомая из путешествия десятилетней давности, и по возвращении домой между ними держалась переписка, пока женщина не умерла… ее смерть не была неожиданностью — она серьезно болела уже во время путешествия; по сути дела, она отправилась в него, чтобы хоть немного улучшить свое здоровье, — не выздороветь, болезнь была неизлечимой, и женщина знала, что скоро умрет…
Но все это прошлое. Собственно, эта женщина не очень много значила для фотографа, и когда он узнал о ее смерти, это довольно быстро перестало занимать его…
И все же он повесил на стенд эту фотографию — не как память, просто как хорошо удавшийся снимок (собственно, молодой человек и обратил на это внимание). А сегодня фотограф даже испытал боль, когда сказал молодому человеку, что женщина умерла, — эту боль будто бы вернуло воспоминание об утрате близкого человека.
«Полнейшая бессмыслица. Тем более, что этот снимок — не соль всего нашего разговора, так что я никак не могу взять в толк… но мне показалось, он действительно снова заговорил о женщине. Но почему я так ответил ему? Потому что все, кого я снимал… все они — близкие мне люди?»
Снова выдох; тяжелый, но облегчающий. А за ним — тоска и безвременье внутри. Это — остановившееся дыхание.
Фотограф открыл глаза; медленно.
Но позы так и не менял.
«Все они стали мне близкими, когда я снял их… Поэтому я сказал ему, что это моя сестра? Но откуда же взялась боль — настоящая, искренняя? Не из кровного родства, но пространственной близости… которую я когда-то зафиксировал на снимке. Но есть и что-то еще… что-то… что находится по ту сторону снимка. Весь остальной мир, не вошедший в объектив, но где-то… где-то он все же остается — просто потому, что существует сам снимок… Это пассивный мир, который невозможно увидеть глазами, но он так же зафиксирован, как и изображение на снимке, зафиксирован — только умозрительно; он так же остановился… он — как отрицательная величина; он — полусуществует… Но неужели же мне так ни разу и не удалось подвинуть этот мир, хотя бы подвинуть — к зрительному восприятию… а что если…»
Фотограф резко встал, подошел к стенду и принялся рассматривать другую фотографию — на которой он сидел на ступеньках, перед дверями фотосалона.
Сколько раз уже он рассматривал ее за эти десятилетия? Парадокс, но не так уж и много. Все то, что кажется нам давно знакомым и виденным тысячу раз, мы, как правило, не знаем в деталях, — ведь чем больше мы смотрим, тем меньше вглядываемся. «Это мне давно знакомо!», «Я столько уже раз на это смотрел!», однако это закон: каждый раз все с меньшим вниманием, придавая все меньше значения мелким деталям…
Фотограф прекрасно знал этот снимок? Он ведь не мог, к примеру, ответить на вопрос, сколько лестничных ступеней захватил кадр… а сколько осталось по другую сторону — полусуществует, в отрицательной величине… А березовые листья позади, на снимке — сумел бы он по прошествии времени описать их в точности по памяти? — в каком положении каждый из них — друг по отношению к другу?
Конечно, нет.
Фотограф стоял и напряженно вглядывался в снимок, в каждую его деталь, — теперь, — в каждый меленький участочек глянца…
«Господи, что я стараюсь рассмотреть?..»
Фотограф отвернулся, прошествовал к столу, снова сел, закрыл глаза… но продолжал вглядываться в «темный экран», как только что вглядывался в фотографию…………………………………………
А рабочие в это время, докатив тележку до конца улицы, свернули за гаражи. Уже никакого солнца — все затянуло влажными сине-свинцовыми облаками, — и только ветер, ветер по-прежнему рвет березы клочьями зелени, но уже темно-яркой, и листья будто бы проникнуты молнией… Вдоль гаражей — клочья сухой пыли и веток; по дороге катится сверкающая жестяная банка, тоже подгоняемая ветром; в ее блеске — голубая искра…
Рабочие останавливаются возле одного из гаражей. Слепые, коричневые ворота с рыжими потеками ржавчины. Над висячим замком виднеется странный бетонный нанос; серый, старый, с салатовыми разводами, они едва видны.
Рабочий с родимым пятном на щеке снимает ведро с тележки и ставит его наземь.
Нестерпимо пахнет озоном, но пыль гасит этот запах, затирает его до обрыва дыхания, до остановки…
С неба падают первые крупные капли дождя; одну из капель поглощает плечо в гимнастерке.
Слева от гаражных ворот — водосток из измятого алюминия, — и над отверстием, к которому заворачивается труба, виднеется еще одно — дыра с острыми, закругленными краями, — и чем сильнее будет идти дождь и распаляться молниями гроза, чем сырее будет сверкать улица и увлажняться поверхность водостока, тем более эта дыра будет походить на рваную рану.
