Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя
Он обнял ее и привлек к себе, она прижалась щекой к его шее и вспомнила все те ночи, когда они лежали так же рядом, стремясь друг к другу в темноте ночи, но темнота была бесконечной, и они так никогда в ней и не встретились.
— Теперь ты видишь, Мачо, что ты был для меня моим детством или тем, что я принимала за детство. И, лишь найдя эти письма, я поняла, что у меня вовсе не было детства и то, что я помнила как счастливую пору, было фальшью, такой же фальшью, как наша женитьба.
— Нет, Конни, нет!
— Теперь я просто не знаю, где правда. Я даже не знаю, правда ли то, что я сейчас говорю. Может быть, ты прав, и я всего лишь обманщица. Может быть, я и тогда знала все. Сейчас я не могу припомнить, было ли время, когда я не знала. Оглядываясь в прошлое, я вижу только ложь и ложь.
— Ты не знала тогда, Конни, ты не знала!
— Как я могу говорить об этом сейчас, если я лгу всем и даже самой себе?
— Тогда поверь мне: ты ничего не знала до тех пор, пока не нашла эти письма.
— Но теперь я понимаю, что я хотела найти их…
— Где они?
— Здесь, в сумочке.
— Дай их мне.
— Зачем?
— Я выброшу их.
— Теперь это ничего не изменит.
— Мы не можем быть вместе, пока между нами стоят эти письма.
— Теперь уже слишком поздно быть вместе.
— Отдай мне их, Конни, отдай!
Она потянулась к сумочке, но тут вагон так тряхнуло, что сумочку словно выдернуло у нее из рук, а ее самое подбросило и понесло вверх: крыша над головой и темнота вдруг исчезли, вспыхнул слепящий свет, загрохотал гром, и темная земля обрушилась на нее — она сыпалась на нее сверху, сыпалась ей на волосы, на лицо, на грудь, забивала рот и уши, и сквозь завесу земли она увидела прояснившимся взглядом, что муж смотрит на нее, ощутила все еще обнимавшие ее руки, а потом перестала вообще что-либо чувствовать и по выражению его лица поняла, что гибнут они оба и одновременно.
Коричневое небо потемнело, и по мере того, как дорога становилась круче и поднималась все выше, воздух, напоенный ароматом сосен, делался чище. Взглянув наверх, она снова увидела монастырь — ближе, чем раньше, но теперь не столь отчетливо; он медленно погружался во мрак, уже поглотивший город внизу, а «ягуар» несся быстрее и быстрее, бросая перед собой лучи света на дорожные знаки и рекламные щиты, на увитые зеленью стены, на кладбищенские ворота, за которыми из тьмы выплывали могильные камни, на ответвления дороги, прорезанные в теле скалы и ведшие к домам, полускрытым на вершине утеса.
Она вдруг почувствовала, что ей холодно, и задрожала; жемчужное ожерелье льдинками покалывало шею, ветер гнал пар ее дыхания обратно в лицо. Она сняла руку с руля, чтобы вытащить из сумочки носовой платок. Ее пальцы наткнулись на связку писем.
— Ты должен отвезти его назад, — услышала она голос матери.
Конни подошла к двери и притаилась за ней, вслушиваясь в каждое слово.
— Нет, Маноло, отвези его назад. Я не могу держать в доме это чудовище.
— Но надо же его куда-то пристроить.
— Почему бы не оставить его там, где он был?
— Я ведь уже сказал — армия занимает все наши административные здания.
— Ну и что? Ты мог бы запихнуть его куда-нибудь в угол, чтобы он никому не мешал.
— Нам приказали вывезти все наше имущество. А кроме того, мне жаль старикана. Нельзя же бросить историческую личность на произвол судьбы.
Конни отворила дверь и вошла в холл. Отец с матерью стояли у наружных дверей. На залитой солнцем веранде томились в ожидании два грузчика. Между ними на полу сидел Биликен — он, как всегда, счастливо улыбался, уши свешивались до плеч, круглый голый живот торчал вперед.
— А вот и Конни, — сказала мама. — Конни, хочешь, мы поставим его к тебе в комнату? Ты его очень любила, когда была маленькой.
Конни было уже одиннадцать лет, только что началась война.
— Его должны выкинуть, папа?
— Нет, детка. Его просто на время эвакуируют.
— Бедный Биликен!
— Мама не хочет держать его дома.
— Во всяком случае, не во время войны, — сказала мама. — У него такой вид, что добра от него не жди. Он принесет нам несчастье.
— Но почему? — удивился отец. — Он будет напоминать нам о счастливых временах, о молодости, о карнавалах.
— О балах, о конфетти, о праздничных шествиях, — улыбаясь, подхватила мама.
— Об ужинах в ресторане Рефихио, — добавил папа.
— И о завтраках в кафе Легаспи, — продолжала мама.
Они смотрели друг на друга и улыбались. Конни и Биликен тоже смотрели друг на друга через дверь и тоже улыбались — теперь они уже были примерно одного роста. Грузчики беспокойно переминались с ноги на ногу, ожидая приказаний. Позади них солнце заливало светом розы, асфальтированную дорожку и высокие железные ворота, у которых теперь стоял солдат в каске. За воротами клубилась пыль — мимо дома целый день катили коляски, телеги и грузовики, груженные мебелью: люди бежали из города.
— Ну, а тебе, Конни? — спросила мама. — О чем тебе напоминает Биликен?
— Бедный ребенок помнит только карнавалы в годы депрессии, — сказал папа.
— Однажды ты плакала из-за Биликена, помнишь?
— Помню, мама.
— Ты еще хотела взять его домой, помнишь?
— Да, мама.
— И вот он наконец здесь, в полном твоем распоряжении. Я велю отнести его в твою комнату. Хочешь, мы положим его к тебе в постель?
— Конча…
— Я же шучу, Маноло.
— Мне не нравится, как ты говоришь с ребенком.
— Она уже не ребенок, верно, Конни?
— Да, мама.
— И я не позволю ставить его в детскую.
— В таком случае, дорогой Маноло, поставь его, куда хочешь. Это твой дом.
— Скажи, почему ты его так ненавидишь?
— Ты про Биликена или про дом?
— Да наверное, и про то и про другое.
— Пожалуйста, не впадай в истерику. Сейчас и так полно истеричных людей. И вообще я не понимаю, из-за чего мы спорим. Я ведь уже сказала тебе, можешь поставить этого монстра, где хочешь.
— Я прикажу грузчикам бросить его в ближайшую мусорную кучу.
— Совсем как подкидыша! Бедный Биликен!
— Конча…
— Послушай, у меня от всего этого начинает болеть голова. Я не желаю, чтобы это чудовище стояло в доме и весь день скалило на меня зубы — у меня начнутся истерики. Но ведь за домом есть сад, и там в стене полно ниш. Почему бы не сунуть твоего Биликена в одну из них?
Наступило молчание. Отец смотрел на мать, а она с улыбкой подошла к Биликену и постучала по его голове. Грузчики уставились себе под ноги и, казалось, обливались потом от смущения и стыда.
— Поднимите его, — приказал отец, — и идите за мной.
Конни вышла на веранду, чтобы получше разглядеть маленькую процессию, огибавшую дом. Освещенного солнцем счастливого Биликена несли на плечах, и он весело кланялся. Сзади подошла мать и стала рядом с ней. Конни внутренне напряглась и не смела поднять глаз.
С тех пор как мать несколько месяцев назад вернулась из-за границы, Конни не могла заставить себя смотреть ей в глаза. Она боялась, что мать прочитает в ее взгляде вопрос. Никто не сказал ей, почему мать уезжала, и никто не сказал, почему она вернулась. Раньше они все были счастливы вместе — и она, и мама, и их друг Мачо. Потом Мачо вдруг куда-то уехал. А потом уехала и мама. Конни отослали к тетке, и в течение года она почти не виделась с отцом. Вскоре она поняла, что спрашивать, где мама, невежливо. Когда она попадала в компанию взрослых, они сразу же умолкали и начинали переглядываться. В школе за ее спиной перешептывались и таинственно хихикали, но Конни прошла через все это с высоко поднятой головой. Ее мама была красива, ее мама была добра — ни у одной из этих гадких девчонок не было такой мамы. Ну, ничего, мама приедет и только посмеется над завистливыми сплетниками. Когда Конни сказали, что ее везут обратно домой, потому что мама скоро возвращается, она заплакала от радости. Теперь все будет хорошо: она снова будет с мамой, мама все объяснит, и они будут счастливы, как раньше. Каждое утро Конни выбегала к железным воротам и ждала маму.
А вместо нее приехала незнакомая ослепительная дама, от которой люди испуганно отводили глаза.
Когда Биликен скрылся за углом, Конни подождала минуту, затем, не отрывая взгляд от пола, осторожно повернулась и пошла к двери.
— Конни, — позвала ее мать, когда девочка уже была в дверях.
Конни остановилась, медленно повернула голову и посмотрела на мать. Они некоторое время молча глядели друг на друга. Потом мать вздохнула, подошла к креслу и села.
— Поди сюда, Конни, — сказала она.
Конни подошла и остановилась рядом. Мать полулежала в кресле, откинувшись на спинку и прикрыв ладонью лоб, словно стараясь удержать свои мысли. Конни ждала, и в этот момент тишину прорезал страшный рев. Оглянувшись, она увидела, как солдат бросился прочь от ворот, а движение на улице разом замерло. Затем последовала короткая пауза, и снова в тишине раздался страшный рев.
