Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим
…смотря каков характер повреждений. Бывает, что и смогу…
…господа, хватит теорий… за нашего императора Николая Александровича, за матушку-Россию, за славного генерала Брусилова!
…и за Ханжина…
…за Россию…
…ура! За победу!
Юный фендрик (тот, что толковал про наёмных «умных солдат») опять стал ко мне приставать:
– А вы, доктор, ваше благородие, господин полковник, что же молчите? У вас праздник, вас император пожаловал «Георгием». Не всякому везет. Говорите спич, а то как-то невежливо получается. Не верноподданно!
– А они не умеют, – вдруг возник князь Кирилл. – Их дело – клистиры ставить.
Все замолчали. Начинается, подумал я, и, хоть был пьян, догадался, что мне нужно держать себя в руках, притворился еще более пьяным, чем был, и сделал вид, что грубости не услыхал. Положил себе ломтик ананаса и стал его поедать, неторопливо постукивая о тарелку ножом и вилкой.
– Исключительно, господа, вкусно, – заявил громко. – Года три ананаса не ел. Не доводилось. Всё каша да каша, знаете ли. Вы, Кирилл Мартемьянович, из Петербурга изволили ананас привезти?
– Я вам не мажордом, чтобы ананасы возить, – возразил князь Кирилл и втянул свою извилистую верхнюю губу.
В полной тишине я доел ананас и встал, причем перед глазами моими все поплыло, я покачнулся и едва не упал.
– Благодарю вас, господа офицеры, за радушный прием, за искренние поздравления. К сожалению, вынужден откланяться. Завтра у меня опять операции. Нужно поспать.
Язык, слава Богу, пока работает четко, подумал я и не очень твердо направился к выходу из кабинета.
– Спать намерены в одиночестве? – раздался у меня за спиной голос Кирилла. – Или есть кто-то, кто готов усладить? Разделить, так сказать, с вами постель?
Я остановился и обернулся.
– Вы что-то сказали?
– То, что слышали. Я спрашиваю, с кем вы намерены спать.
Нет, он уже не угомонится. Как быть? Уползти жалкой крысой, которой хвост прищемили? Дать по лицу? А что потом? Короткие эти мысли пролетели, исчезли, ноги понесли меня к нему, рука сама собой сгребла князя за ворот кителя и швырнула его легкое изящное тело в пространство. Оно летело, ударялось о стену, плечами и затылком влипая в новенького Козьму Крючкова. Картина срывалась с гвоздя и падала. На согнутых ногах князь удержался. Я тут же молниеносно представил себе, какая масляная живопись нарисовалась на его спине. Офицеры замерли, немая сцена, юный фендрик бросился к Кириллу и стал протирать салфеткой его затылок и плечи.
– Это черт знает что, – растерянно вымолвил седоусый капитан.
Я шагнул к двери.
– Стоять, полковник! – выкрикнул князь.
Я остановился и обернулся, готовый раздавить негодяя.
Кирилл снимал китель, оглядывал его замаранную спину и брезгливо швырял в угол.
– Прошу сесть и меня послушать, – сказал он.
Внезапно я почувствовал себя совершенно трезвым и разумным. Уходить нельзя. Нельзя до тех пор, пока ссора наша не найдет своего решительного разрешения.
– Ну?! – Я уселся напротив своего врага.
Врага? Этот князек – враг? Да я знать его не знаю и знать не хочу. Откуда он взялся? Впрочем, вот откуда – из прошлого. Не моего, но моей Принцессы. Я теперь тоже связан с ее и, значит, с его прошлым. И обязан во всем разобраться, чтобы защитить. Кого? Ее? Себя?
– Князь, я прошу вас простить меня за нанесенную вам обиду действием, китель ваш испорченный я оплачу, – заговорил я первым. – Но, видит Бог, начали вы сами. Вы непозволительным образом попытались вмешаться в мою приватную жизнь и оскорбили не только меня, но и… сами знаете кого. Тем не менее, я не должен был… так действовать. Я готов принять ваши извинения. И еще раз приношу свои. Предлагаю на этом кончить ссору и разойтись миром.
– Мне, потомку Гедиминовичей, вы смеете что-то диктовать?! – верхняя губа князя Кирилла, которая прежде казалась только забавной, теперь представилась мне злобным червяком. – Жалкий лекарь. Теперь ведь вы дворянин? Значит – дуэль.
– Дуэль? – покачал головой седоусый капитан.
– Дуэль? – испугался фендрик.
– Дуэль, – подтвердил князь. – Раз вы, милостивый государь, дворянин, с вами можно драться не замаравшись. Я вас вызываю. С двадцати шагов на пистолетах.
Вызов был так неуместен и неожидан, что я не сразу сообразил, что сделан он всерьез. Мне сперва показалось, что это – глупая шутка.
– Может, на клистирах? – сказал я.
– Вы отказываетесь? Тогда я просто пристрелю вас, как собаку, – извилистая губа князя подрагивала с одного краю.
Общее молчание, тишина.
– Черт с вами, – сказал я. – На рассвете, не откладывая…
– Оружие у вас есть? – спросил капитан.
Был у меня солдатский наган, из которого я еще ни разу не стрелял. Договорились об одинаковых наганах с одним зарядом в барабане. Если первые выстрелы не дают результата, то снова заряжаем по одному патрону.
– А секундант? – спросил капитан.
– Обойдусь без него, – сказал я.
– Это не по правилам, – неуверенно заявил капитан.
– Время позднее, никого мне сейчас не найти.
– Господа, господа, – выступил фендрик, голос его дрожал. – Может, не надо? Ведь с германцем война, а не между своими.
– Молчите, студент, – прикрикнул князь. – Не ваше дело.
Окрестностей Г. ни один из приезжих не знал, поэтому место дуэли определил я, единственно мне вспомнившееся, – по пути в Калёновку, где когда-то застрял мой автомобиль, и Принцесса правила, чтобы выехать из грязи. Там близ дороги, скрытый от нее кустарником, находился ровный луг, а чуть поодаль – лесная опушка. Место, как мне казалось, в самый раз для дуэли.
Я шел в сторону госпиталя по темной и пустой городской улице. В голове метались, плохо сцепляясь друг с другом, мысли о предстоящем поединке. Князь Кирилл в воздух стрелять не станет. Мне стало страшно. Подобный страх я испытал только однажды, в детстве, в возрасте лет тринадцати-четырнадцати. Мой дворовый приятель Сашка Пузырь позвал меня глядеть на голых женщин. Окно женской бани выходило на задний двор, прямо под окном была навалена куча угля. Мы взобрались на эту кучу и приникли к мутному стеклу, за которым шевелились розовые, гладкие, все составленные из округлостей тела. Зрелище было загадочным и волнующим. За спинами нашими что-то заскрипело и стукнуло. Наверное, открывалось какое-то окно, дверь или калитка, мог напасть на нас дворник-татарин, и мы на всякий случай попятились от окна. И вдруг перед нами что-то ухнуло сверху вниз. Кусок кровельного ржавого железа пролетел, воткнулся в уголь и дрожал, злобно и тихо звеня, именно там, где только что, мгновение назад, находился я. Привиделось, как эта железяка раскалывает мою голову, брызжет кровь, летят мозги, и мне стало очень страшно, и было страшно еще недели две, и каждую ночь я кричал во сне и просыпался в поту, а потом все забылось и всплыло только теперь. Но тогда страх пришел после испугавшего меня события. А сейчас, кажется, я впервые всем существом своим слышал приближение смерти предстоящей. Смерть других была обыденностью, каждый день случаясь возле меня, а о своей я с детства и до этой ночи не вспоминал. Вполне возможно, думал я, что никогда больше я не увижу мою Принцессу, потому что через несколько часов жизнь моя прервется. Ожидание этого события было томительным. Почему-то хотелось, чтобы поединок начался поскорее. Наверное, то же чувствует приговоренный к смертной казни, когда время ее уже назначено и ему объявлено.
Я бывал в нескольких рискованных переделках, вспоминая о которых понимал, что в них до гибели иногда оставалось четверть шага, но когда они свершались, я о ней не думал. Наверное потому, что нужно было действовать – отстреливаться, бежать, прятаться от аэроплана или обстрела. Однажды к расположению нашего полевого лазарета внезапно прорвались немцы, и мне пришлось выйти им навстречу, надеясь на переговоры. А ведь могли же они, не раздумывая, попросту пристрелить меня и потом расправиться с моими ранеными. Возможно, остановил их мой докторский халат, и еще я успел прокричать по-немецки, что среди раненых находятся пятеро их солдат. Через час немцев от нашего расположения отогнали…
Передвигаясь в темноте почти ощупью, я решил, что кто-то вроде секунданта все же мне необходим. У противника целая компания военных, а я буду в одиночестве. Им ничего не стоит просто меня прикончить, а потом выдумать всё, что угодно. Нет, рядом нужен свой человек, хотя бы как свидетель. Никто из докторов, по моему разумению, не годился, не докторское это дело – участвовать в сомнительных смертельных игрищах. Серафим Павлович также не подходил: мягок, трусоват и, наверное, способен донести полиции. И выбрал я своего шофера Ивана, уж не знаю почему, может быть, потому что он, умелый механик, мог проверить револьвер, в устройстве которого я разбирался плоховато. А, быть может, еще и потому, что явление простолюдина в роли секунданта должно было, как я предположил, унизить моего противника.
