Андрей Тургенев - Месяц Аркашон
Променад непривычно пуст. Акации взорвались окончательно и траурно завалили асфальт, скамейки снесены на пляж и выглядят на пустом песке скелетами Баснословных Существ. Океан прибавился, и некоторые скамейки торчат из воды. Белые лодки-скорлупки: снова у берега. Появились столь же тихой сапой, какой исчезали. Красную-синюю лодку Рыбака шторм потрепал умеренно. Так, выломана пара ребер. Тело хозяина тоже выглядит целым. Лишь черный синяк на виске. Ударился о какой-нибудь шпангоут. Я не знаю, что такое шпангоут. По звучанию похож на опасный металлический штырь. Рыбак спокойно лежит на спине, как лежал в другой лодке, в лодке-постели. На губах застыла торжественная улыбка. Адресованная, надо полагать, Марте. В общем, последний кадр удался. Боюсь, у меня после смерти физиономия будет испуганной или страдальческой. Потеряю, что называется, лицо.
В небольшой горстке зевак — Пьер и Попка. Попка размазывает по щекам сопли, Пьер неловко ее обнимает. На одного опасного человека меньше — это я о предстоящей поездке Эльзы в Сент-Эмильон. Может, и Морису в голову прилетел-таки какой-нибудь славный тяжелый предмет? Шиш: Морис стоит на променаде и наблюдает за нами. Ближе не подходит, но таращится, как из ведра. Сожалеет, что славный тяжелый предмет не пересекся с моей головой. От мертвого Рыбака не пахнет. Бискайские ветра развеяли спертый запах жизни, а смерть в свои права вступает не торопясь. Ей некуда торопиться.
За обедом Эльза рассказывает о результатах рандеву с отцом Бекаром. Насчет шрамов в форме запятой. У Самца и Настоятеля они действительно появились в студенчестве. Был у них полоумный друг, юный гений по фамилии Козелик. Грезил изобрести препарат, оживляющий мертвецов. Заранее произвел нескольких своих приятелей в Повелители Трупов. Дескать, когда изобретение грянет и встанет вплотную вопрос об управлении армадами покойников, Повелителям и флаг в руки. Цель затеи немудреная — мировое господство. Запятая — знак Повелителя. Стало быть, я тоже теперь — Повелитель Трупов. Весьма сомнительная и совершенно лишняя честь.
Вряд ли Самец и Настоятель верили в воскрешение предков. Просто не нашли причин отказываться от занятной проказы. Мало ли куда студиозусы канализируют щенячью энергию. Но доктор Козелик — тот самый перец, который выставляет по всему миру трупаков без кожи. О котором мне Алька писала. Оживлять еще не научился, но сохранять — вполне. Ему каждый день хотя бы один человек в Европке завещает свой будущий труп. Записывается в потусторонний легион. Не сам ли доктор Козелик шрамировал меня в Маске Баутте?! Идея эффектная, но он именно в тот день публично вскрывал человека в Вене. Под картиной Рембрандта, на которой тоже изображено вскрытие.
Ага. Когда в очередном контемпорери-музее я кривлюсь на очередного авангардиста, шокирующего публику видом влагалища изнутри или разрезанной коровой, Алька отвечает: «Художник рисует жопу не потому, что хочет тебя удивить, а потому, что она ему нравится».
— Ты бы согласилась стоять после смерти на выставке Козелика? — спрашиваю я Эльзу. — В какой-нибудь затейливой композиции. С кием у бильярдного стола.
— Или сосущей член у другого трупа. Ни за что. Меня, пожалуйста, сжечь. В соответствии с завещанием.
— Я раньше тоже думал о кремации. Очищение огнем, все дела… Но потом понял, что это адская какая-то процедура. Механика, железные ворота… Нет, я хочу на маленькое кладбище. Где-нибудь… ну, вот в Аркашоне можно. Пусть уж меня скушают червячки.
— Если тебя раньше не отроет какой-нибудь Козелик и не инсталлирует играть в бильярд с трупом Рыбака. Спасибо. Нет уж, это элементарная гигиена: уходишь — убери за собой. Убери за собой тело.
— Мужа ты, однако, похоронила, а не сожгла.
— Так если он завещал похоронить…
Член у меня по-прежнему не стоит. Стыдно. Я даже пожаловался Эльзе, как мне стыдно. Не слишком умно жаловаться употребляемой женщине на мужские проблемы. Порочный круг: не получилось — понюнился — снова не получилось. Я, конечно, частично справляюсь с ней и другими частями тела, но все же… Как буднично подкралась Решающая Каверза! Да, вот что подлинная катастрофа, а не какой-нибудь там тайфун Марта. До сих пор член меня ни разу не подводил — ну, исключая нескольких естественных проколов в смертельно пьяном виде. Член — мой главный аргумент в межличностных отношениях. Я зарабатываю членом деньги, в конце концов! Паниковать вроде рано, подумаешь, несколько дней… От паники только хуже. Но отныне известно, что член может встать, а может, выродок, и не встать. Это делит жизнь ровно пополам. Включился обратный отсчет. У всех заготовлены завещания, только у меня нет. Интересно, было ли завещание у Рыбака? Я хочу трахать Эльзу, я не хочу ее огорчать! Она так ласкова со мной эти дни… Может быть, Мертвый (или Живой?) Муж был импотентом, и я просто излишне глубоко поработал над заданным образом? Где-то я слышал, что мужики с большими гениталиями часто ничего не могут.
Жерара Эльза увидит завтра. Сегодня не смогла. В Аркашоне Марта пожала лишь одну жертву — Рыбака. По-моему, неплохой исход. Добавь Марта в комплект Мориса, был бы оптимальный. Завещание у Рыбака было: дурень доверяет свои останки доктору Козелику. Не иначе метит в капралы Потустороннего Легиона. Как-то, черт возьми, все они связаны. Луи Луи обещает реанимировать плантации в кратчайший срок. Аркашон не потеряет звания устричной столицы! Наша буря была последним подвигом Марты. Она растворилась сегодня навсегда в Бискайском заливе. Сегодня двадцать пятый день моего пребывания на этом берегу. Двадцать пятый день аркашона. 15:10 в пользу плохой погоды. Впрочем, сегодняшнюю можно считать почти хорошей: моросит еле-еле, иногда даже выглядывает из-за туч солнце, ветер умеренный, и довольно тепло. Пусть будет 14:11.
Пухлую Попку я встретил на перекрестке Отрицания: шла из аптеки, несла пилюли Пьеру. Он простыл уже третьего дня, но хорохорился, что завсегда переносит болезни на ногах, и дохорохорился. Лежал теперь под толстым пуховым одеялом в крупную голубую горошину, пил чай. Увидав меня, запричитал о несчастном Рыбаке. «Один человек погиб во всем Аркашоне, и это — наш друг» — вот что рубило Пьера.
Мы оставили Пьера глотать таблетки. Выходя, я подобрал с тумбочки у двери оранжевый шар. Шлепнул его в пол между ног, шар отскочил ровно в ладони Попки, которая шла сзади. «Йес», — резюмировала Попка. Мы двинули к домику Рыбака. Попка сказала, что хочет присвоить на память какую-нибудь вещицу, а я подумал, что, может, в домике осталась марихуана. Удивился такой мысли: сдалась мне эта марихуана. Да и обыск там производился. Но проверить надо. Дверь опечатана, но не закрыта. У Рыбака вообще не было замка. Странно входить в дом умершего человека. Сапоги, телогрейка на гвозде, кружка с надписью «Истина во мне», спиннинг, радиоприемник, молоток… Безразличные вещи. Им нет дела до смерти хозяина. Неприятный запах, населявший комнатку, куда-то исчез. Коробка из-под сигар, на треть заполненная травой, лежит на самом видном месте. Мы покурили и занялись сексом. Член был крепок, как Вандомская колонна. В голом виде Попка оказалась похожей на ухающую жабу. Она старательно и очень широко разводила короткие пушистые ноги, обхватив руками крохотные ступни. Это было уродливо, но сильно меня возбуждало. За какие-то полчаса я трахнул ее трижды (причем третий гандон лопнул, когда я кончал). Трахнул бы еще, но презервативы иссякли. Лицо у нее при каждом стоне искажалось гримасой, словно я ее жестоко колотил или обижал как-то иначе. На краю зрения маячил, в такт фрикциям, оранжевый шар. Попка на память присвоила пропахшую ромом кружку с текстом про истину. Ночью с Эльзой снова ничего не получилось.
Тема: Handy
Дата: 21.09.02 00:02
От кого: Александра < [email protected]>
Кому: Danser < [email protected]>
напомни свой номер (телеф) я потеряла блокнот
А.Я слишком привык к виду на парк Казино. Сочетание башни Казино и луны стало родным — почти как дурацкое деревянное панно с ящерицей, которое все детство висело над моей кроватью. Но в славной Аквитании ничего моего нет. Я — сезонный работник. Помог собрать урожай, сложил пожитки в котомку — и топ-топ дальше по кочкам-ухабам. А у меня ощущение, что я почти хозяин виллы «Эдельвейс». Вопиюще нелегитимное ощущение. Среди кадров будущей моей жизни, вспыхивающих во сне или при ходьбе, я часто вижу себя с Эльзой. Мы вместе устраиваем фестиваль уличных театров в Аркашоне. Мы мчимся в Париж. Эльза за рулем, я развлекаю ее прибаутками и кляну французов, которым другие французы запрещают торговать пивом. Слишком, опасно обыденная подробность. Я сижу с Эльзой на террасе ресторана Казино. Мы жрем устриц, запиваем их прохладным вином. Эльза, по обыкновению, шерстит газету, я беру ненужные ей тетрадки, лениво рассматриваю иллюстрации…
