Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
– Садитесь, сударь, - сказала она, распахивая дверцу сиденья рядом с водителем, - карета подана.
Я сел, чувствуя себя полным идиотом.
– Я не знал, что ты умеешь водить машину.
– Умею.
– Но это не твоя машина?
– Не моя! - весело подтвердила она. - Не волнуйся, права у меня есть, милиция нам не страшна.
– Откуда ты ее взяла? - спросил я, с ужасом слушая ноты фальшивого неведения в голосе своем.
Но она ничего не заметила.
Мы ехали, оставив позади средство от похмелья: Исаакиевский собор.
– А куда едем-то?
– К Пулковской горе.
– О! - сказал я. - Стало быть, настал канун посещения острова Енисаари?
– Настал! - отвечала Настасья, очень довольная.
Она вела машину прекрасно, но, по-моему, чуть быстрее, чем нужно, о чем я ей и сказал.
– Наши вейки свое дело знают, - сказала она. - У нас в Вихляндии тихо ездят только на телеге. Твоя разве не русский? Какой русский не любит быстрой езды?
– Моя на острове долго жила-была, все больше пешком ходила.
Мы ехали по Московскому проспекту. Настасья тормознула. На сером здании со слоновьими полуколоннами на той стороне проспекта я прочел на стеклянной табличке при входе (золотом по черному) загадочный текст: «Управление управляющего».
Ветерок из окна, быстрое движение, меридианная перспектива, отсутствие в поле зрения скрипача, близость Настасьи привели меня в привычное состояние легкой эйфории. Я забыл про письмо, про ее слезы на Почтамте, как забыл про подозрения свои.
Мы выехали за черту города, миновав Среднюю Рогатку, и летели к Пулковской горе, когда Настасья сказала, чуть сбросив скорость:
– Вот Водопой ведьм.
На зеленой полосе травы, делящей шоссе пополам, стоял небольшой павильон с чашей, напоминающий один из четырех домиков Чернышева моста; по краям домика лежали четыре сфинкса.
– Хочешь пить? - спросил я.
– Нахал. Женоненавистник.
– Ты это недавно уже говорила.
Она так говорила накануне. Я застал ее за чтением японских стихов, поцеловал, она подняла затуманенное лицо.
– Когда я читаю танки и хокку, то чувствую все, как есть: безмозглая женщина перед образом величия мира.
– Нельзя сказать «безмозглая женщина», это тавтология.
– Нахал. Женоненавистник. Мерзкий сумасшедший правдоискатель.
Мы проскакали Водопой.
– Водопоем ведьм его зовут из-за сфинксов, из-за свинок, - пояснила она. - А вдруг одна из свинок - Хавронья? Вообще-то, это фонтан Тома де Томона, их на Пулковской горе было три: грот, со сфинксами и с маскароном, теперь у Казанского стоит.
– Их за что разлучили-то? - спросил я.
– Не знаю, - отвечала она озабоченно.
Мы заехали на территорию Пулковской обсерватории, Настасья велела мне достать из бардачка военно-полевой бинокль, мы пошли по начинающей жухнуть и сохнуть траве к центральному зданию. Дверь его была заперта, экскурсий не ожидалось. Настасья сказала - меридиан проходит сквозь здание подобно оси, деля купол пополам. Она показала мне кусок шоссе, взмывающий на ближайший холм, тающий в городской дали, идущий по меридиану. Город находился словно в некоей чаше, над которой висел легкий колпак смога, тумана, дыма, сфера общего дыхания, ненастья. Где-то вдали угадывался находящийся на меридиане золотой шпиль, сказочной вертикалью отвеса всплывающий из городского морока.
– Что скажешь? - спросила она, торжествуя, чуть разрумянившись от холодного воздуха.
– Ну… красота… Задумано, как в сказке. Тут купол. Там шпиль.
– Что за шпиль?
– Адмиралтейство.
– Дудки. Смотри в бинокль.
Я глянул в холодную, ясную, бесчувственную, объективную пару очей военно-полевого бинокля субъективными чувствительными гляделками своими.
– Мать честная! Петропавловка!
Тогда я узнал, увидел воочию, что отвес златой мачты первого городского собора стоит на меридиане, космический мост, что не только во славу святых Петра и Павла кричит с мачты (заканчивающейся крестом, как заканчивались крестиками все мачты всех времен) ангел-юнга: «Земля!» - но и во славу науки, мореплавания, астролябии, секстана, корабельных кормчих.
– Да сотри ты эту дурацкую помаду, - сказал я Настасье.
Она послушно достала не высохший от слез глупый ярко-розовый платочек. Машины на меридиане, притворявшемся то проспектом, то шоссе, там, внизу, вдалеке, уже зажигали гранатовые, золотистые, зеленые, синие сигнальные огоньки.
– Здесь смотрят на звезды, - прошептала Настасья, вцепившись в мой локоть, - звезды - вещественные доказательства су-ще-ство-ва-ния дальних миров. Взгляды на звезды - вертикали в Космос. А шпиль собора - вертикаль к Богу. Космические мосты, мост духа…
Чего они только не читали и не обсуждали, фантазеры, в своей проектной конторе.
Нам было хорошо вместе в чужом автомобиле, как в маленьком временном общем доме. В сущности, все дома временные, да и мы тоже. Наконец мы поехали; в воротах попалась нам женщина с двумя детьми; девочка помахала ручкой, мальчик показал нам язык.
Подъезжая к фонтану со сфинксами, Настасья спросила:
– Хочешь посмотреть на ведьм?
– Ты имеешь в виду сфинксов?
Она уже остановила машину на обочине. Мы пересекли шоссе. Несколько фигур маячили возле домика с чашею; не нас одних тянуло в тот вечер к водопою.
Хриплый женский голос (сколько раз потом слышал я такие голоса у городских алкоголичек с одинаковыми опухшими - лицами? харями? вывесками, что ли? масками, видимо, личинами, скажем так) произнес:
– Мата, позвони Хари.
Пока я соображал, что же я услышал, последовала - с другой стороны - реплика, обращенная непосредственно ко мне:
– Жунжан с тобой, путник.
Серебристый смех: и-хи-хи-хи-хи-хи-хи!
Несколько машин чиркнули мимо нас по шоссе, и в свете фар, ярком, молниеносном, хорошо разглядел я фигурку девицы, стоящей, избочась, между ближайшим сфинксом и фонтаном с чашею. Волосы девицы отливали поддельным золотом, распущенная коса, образующая золотой сверкающий плащ, ненамного короче короткого серебристого плащичка с железно-стальным (или ртутным?) блеском, из-под коего виднелась символическая мини-юбка, зато ножка была видна вся. начиная с ляжки, в алом высоком сапожке на высоченном каблучке. Когда четвертая машина высветила ее еще раз, в полный рост, с золотой макушки по каблучок, блистательное создание произнесло, очевидно, продолжая прерванный нашим бестактным появлением разговор:
– Тут моя мамашка, слышу, ему про меня по телефону говорит: «Сюнечка наконец-то взялась за ум: сделала аборт, вступила в комсомол». Мужчина, дай сигаретку.
– Я не курю, - сказал я.
– Он не курит, - хрипло вякнули от второго сфинкса, - он не пьет. Еще он не матюгается, не дерется и с кем попадя не трахается. А что ты - да? У тебя какие-нибудь положительные достоинства есть? Да ладно, выпялился, это шутка юмора. Шучу. Он не курит, зато его баба курит и щас тебе твою соску выдаст.
Настасья протянула сигареты девице. Та взяла пачку, ловким щелчком стукнула по донышку ее, выскочила одна сигаретина, которую девица и выхватила, показав при свете фар длиннющие когти с кровавым лаком.
– Мужчина, - промолвила она серебристым, под стать лапсердаку своему, голоском, - дай огоньку. Или огонька?
Настасья чиркнула зажигалкою.
Затянувшись, она замурлыкала, довольная, запела, заходила, приплясывая, прищелкивая пальцами:
– Сатор-арепо-тенет-опера-ротас… Абракадабра! Абра-кадабра, абра-кадабра!
– Напомни мне про палиндромы, - зашептала Настасья мне в ухо, - про ведьм и палиндромы в машине напомни… потом скажу…
Наплясавшись, девица встала передо мною руки в боки.
– Что уставился, красавчик? Почему со мной не танцевал? Почему не подпевал?
– Песню твою не знаю.
– А какую знаешь?
Откуда-то сверху, из домика с чашею, спрыгнул черный котище и сделал у ее рдяного сапожка потягушечки. Вспомнив Настасьин шепот про палиндромы, я молвил:
– «А роза упала на лапу Азора».
И, помедлив, сказал припев-пароль:
– «Асса!»
Девица очень возбудилась, пришла в восторг, достала из сверкающей стеклярусом театральной сумочки карандаш для бровей и на обороте вытащенной оттуда же порнографической открытки нацарапала услышанный от меня текст.
– Ах, какая песня, что за шансон, улетный хит! Молоток ты, парубок. Проси, чего хочешь. Что ты стоишь столбом? Чего хочешь-то?
– А что ты можешь? - спросил я деловито.
– Ну, ты даешь.
– Мата, - сказал хриплый голос от второго сфинкса, - ты его особо не балуй - перебьется, раздолбай. Послышалось бульканье.
– Водку хлещешь? - спросил я тьму.
