Вера Галактионова - На острове Буяне
Девочка нехотя слезла со скамейки, засунула пистолет за пазуху, под платок, и стала толкать калитку, налегая плечом. А Кеша тут же передумал идти к Коробейниковым. Он резко повернул назад, оглядываясь на девочку с досадой.
– …Зачем ты это делаешь? – спросил он её всё же издали.
Но девочкин клетчатый платок – клетки были коричневые и белые – мелькнул в проёме калитки и пропал. «Они спят все!» – словно донеслось до него с кладбища. «…Иди на своё!»
– Бр-р… Дикари, – передёрнулся Кеша. – Неуправляемая стихия подрастающих отсталых деревенских масс. С этим необходимо покончить. Надо будет подсказать директору школы. При случае, конечно.
Но девочкин голос прозвенел вскоре – чисто и безбоязненно, с соседского крыльца:
– Мам! Я горохом… А картечь у папы не брала ни разу ещё.
– Отдай, сказала… Это кто тебя научил? Лёха научил?
– Он всех научил.
– Что за наказанье! Все матери замучились пистолеты в огороды кидать!
– Он ещё нам сделает.
А Иван рассмеялся:
– Ничего, кидай, Зина! К осени из них пулемёты вырастут…
Кеша почесал шрам под шапкой. Идти домой ему не хотелось.
– Есть же, в конце концов, соседи справа! – догадался он. – Почему бы не познакомиться с ними? В самом деле. Чтобы скоротать безразмерный деревенский досуг, в этой глуши непременно следует отыскать единомышленника. А лучше – двух…
[[[* * *]]]
Он бойко пробежал по узкой тропинке к другой избе, наступая всё время на собственную длинную тень.
– Давно пора, давно пора, – бормотал он. – Сейчас. Нарисуюсь – хрен сотрёшь…
Калитка оказалась незапертой. И собаки во дворе, кажется, не было. На чисто выметенном высоком крыльце лежал голик – обметать снег с обуви. Кеша перешагнул через него и толкнул дверь в сени. Ничего не разглядев в темноте, он неожиданно легко наткнулся на ещё одну дверь, обитую пухло и мягко.
– Слава гостеприимным соседям! – поприветствовал он с порога здорового мужика в клетчатой байковой рубахе. – Мороз там, я те дам! Х-х-холод – страшный.
Тот сидел возле печи, держа в одной руке полено, а в другой – короткий, но широкий нож.
– Кого надо? – спросил мужик угрюмо.
– Я – ваш новый сосед, – представился Кеша. – По имени Викентий, между прочим. Как насчёт того, чтоб сообразить?
– А какой праздник нынче? – задумался мужик.
В этой своей задумчивости он спокойно поставил полено на металлический лист, прибитый к полу, и принялся щепать лучины для растопки, словно Кеши тут не было.
– Без праздника, но… Исключительно ради знакомства. Во взаимных познавательных целях.
– Кто по будням-то пьёт? – пытался уяснить мужик, трудясь над поленом и не поднимая головы.
– А есть ещё мужчины в вашем доме? – надеялся на лучшее Кеша, обводя взглядом стол, накрытый яркой клеёнкой, и самодельную полку с посудой. – Стосковавшиеся по общению с лучшими умами современности – имеются?
Вдруг сбоку, из цветных штор, вышла огромная беременная женщина в высоко подвязанном переднике. Она поставила на стол широкий поднос с крошечными пельменями и упёрла руки в бока.
– Это каких ещё мужиков ты здесь ищешь? – спокойно спросила она. – У нас вон только дед один в горнице.
– Но почему бы нам, с вашим дедушкой… Исключительно ради знакомства… Почему бы не посидеть? За дружеской беседой? Не вспомнить доблестное прошлое?
– Гляди-ка, Город к дедушке к нашему заявился! – всплеснула руками женщина. – Товарищ нашёлся. Друг – сосновы лапти.
А потом накинулась на Кешу с яростью:
– Какой тебе дед? Спит он давно! И зубы на полку сложил. Вон! Дедова мельница на ночь остановилася. Не видишь?
Она выкинула руку вперёд. Кеша пугливо сморгнул, глянув в указанном направлении. Розовые дёсны с зубами, лежащие на белой тряпице, неприятно скалились на него с полки в зловещей, застывшей улыбке – без человека.
Он попятился к порогу, растерянно бормоча:
– И это всё, что осталось на кухне от вашего многоуважаемого дедушки? Жаль. Я рассчитывал увидеть его целиком. Но если вы возражаете, миг встречи можно, разумеется, отложить…
– Ступай, ступай! Пока не повадился, – замахала на него беременная женщина, как на курицу. – Тут тебе не кабак! Ишь ты, знакомщик какой. С одной вон, с Бронькой, познакомился – и хватит с тебя.
– Бессердечные люди! – попытался пристыдить её Кеша. – Птицы без сердца! По законам гостеприимства, между прочим…
Но тут он осёкся. Потому что хмуро и коротко на него глянул мужик – с поленом и ножом в руках.
Вылетев в сени, Кеша остановился внезапно – в полосе света распяленная шкура убитого зверя, вывернутая наизнанку, белела со стены прямо перед ним. «Волк!» – понял он, резко повернув вправо. С громким хлопком дверь прищемила полоску света и перекрыла её совсем.
Кеша успел ещё услышать за собою, как женщина кричала там, в избе:
– У-у! Пустоброд беспутный… Ходит, шляется, Город!.. Ишь: бессердечные мы! Нашёл сердечную, одну на весь Буян, и радуйся!.. Нет, баба как баба была, Бронька-то, за Кочкиным всю жизнь. А без него, погляди-ка чего – в один год сшалавилася! Связалася, незнай с кем. Сморчка себе приезжего нашла! Ну, я его научу, как по чужим избам без дела мотаться, бутылки к нам таскать!..
– Ах, если бы, если бы… – выбравшись на чужое крыльцо, с тоской подумал Кеша о бутылке, которой, увы, не было, и почесал шрам под шапкой. – Рассчитывал, между прочим, на соседскую взаимопомощь. И вот… Парадокс!
[[[* * *]]]
Обратной дороги он не заметил вовсе. Уже задвигая засов, Кеша вспомнил, что чему-то собирался научить Брониславу. Чтобы её жизнь была подчинена…
– Именно, раскрытию моего таланта! – оживился он, устремляясь из холода в тепло. – И тогда, продав свою внушительную долю из всего этого громоздкого, обременительного хозяйства, она сможет быть полезной мне в городе. Если постарается, разумеется.
Он быстро улёгся рядом с Брониславой и возбуждённо говорил ей потом в темноте про их городское приятное будущее, не умолкая ни на минуту.
– …Полному расцвету поэтического дара необходимы жертвы, жертвы! И ты, Брошка, сможешь их принести в полном объёме. Я верю в твоё предназначение – быть преданной подругой такого потрясающего человека, как я! Да, именно – потрясающего основы, фундаменты, платформы… Надеюсь, ты не усомнишься…
Наконец, разглядев при свете появившейся в окне полной луны, что Бронислава его не слышит. Он несколько раз окликал её. Позже нетерпеливо тряс Брониславу за плечи. И даже в досаде растопыривал ей веки пальцами. Но она только слабо смеялась во сне – и не просыпалась. И женский этот сонный смех в лунном свете, и само смеющееся в жёлтом полумраке спящее лицо – всё, всё было странным… Странным, жутким, непонятным.
– Тьфу ты! Вот наказанье… Уж эти мне цветы без сердца, – громко проворчал Кеша. – Женщины без голоса…
Обидевшись, он укрылся с головой и затих.
А Брониславе снился совсем несуразный сон. Будто распахнула она дверь на стук, а перед нею стоит мать, Парасковья Ивановна, в длинном брезентовом зелёном плаще, ещё не умершая, а совсем молодая и недовольная. И держит она будто на ремённом поводке смирную и скромную свинью, с чёрными пятнами по бокам.
– Мама! Как давно я тебя не видала!.. Зачем же ты, маманя, со свиньёй-то к нам приехала? – смеялась Бронислава. – За стол, что ли, вас вместе сажать? Ну, проходите обе, раз так. Милости просим! Располагайтеся.
Свинья, опустив толстую голову, кротко моргала белыми, мучнистыми ресницами. А Парасковья Ивановна смотрела на покорное животное сочувственно и с любовью, не обращая на Брониславу никакого внимания, и всё не снимала с себя брезентового своего плаща, ещё не пожелтевшего нисколько от времени и от дождей.
– Устала она. От самого автовокзала пешком шла, а ножки-то – коротенькие… – объясняла мать про свинью. – Думала вам мяса привезти, в гостинец. Да уж больно издалёка я ехала, Бронь! Мясом-то как тяжело её нести! А я думаю, чем поклажу на горбу своём тащить, пускай она сама, поклажа, рядом со мной идёт. Своими ногами. А они, видишь, какие…
Свинья, поводя влажным чутким пятаком и похрюкивая, обошла углы, прошагала в спальню и легла там на пупырчатый половик, завалившись на бок.
– Ну вот, и приехала свинья! – стояла над нею Парасковья Ивановна, умиляясь. – Находилася… Сама тяжёлая, а ножки-то… Замучилась, всю дорогу пешком, со мной рядом, бежать. Вон, как месту рада, путешественница.
Свинья похрюкивала ей в ответ, подёргивая хвостом.
– Мамань! А в дому-то она мне зачем? Скотина нечистая? Ты бы ещё с собакой на поводу приехала! Грех-то какой! Это ведь всё равно, что собаку нечистую в избу запустить, под иконы: нехорошо! – спохватилась Бронислава. – Она что, живёт здесь теперь? Или гостит? Свинья? Не пойму я никак.
– Так, я же её зарезать привезла! – напомнила Парасковья Ивановна. – Не долго ей жить осталось… Ну, пускай отдохнёт. Выспится. Ты уж ей не мешай, Бронь. Она ведь долго по вокзалам да по дорогам моталася.
