Владислав Артемов - Обнаженная натура
— Не догадался?
— Я же осторожно, вскользь, как ты и велел… Смешно, Ильюша… Я думала сложнее будет. А как глянула на него с порога, поняла, что готов. На трамвае за мной погнался, чуть не убился, когда спрыгивал. Очень смешной паренек! А потом по телефону два часа со мной протрепался. Я ему про «декаданс, да про серебряный век…» Купился мгновенно. Какую-то чушь молол про форму моих ногтей, про загадку имени…
— Охмурял, — сказал Филимонов. — Нормальное явление. Я разговор ваш телефонный прослушал в записи, все нормально…
— Но не так же глупо! — Ольга поморщилась. — Не такая же я дура. А он меня именно за дуру принял, вот что досадно.
— Ты и должна была выглядеть для него дурой, дурочка ты моя, — Филимонов подошел к ней и ободряюще похлопал по плечу. — Именно дурой. Так что нечего досадовать… Ты продолжай в том же духе.
— А потом на «Апокалипсис» меня повел. Нищий… Я там на твое имя на всякий случай два билета заказала у Людки. И представь себе, он прямо туда и сунулся, вылетел с рожей расквашенной. Самое смешное, что он себя за «Филина» пытался выдать. Мне после рассказали, я чуть со смеху не лопнула…
— Да ты что! Он «Филином» представился, ну и ну… — Филимонов расхохотался от всей души. — Ну молодец! Он мне начинает нравиться… Жалко будет, если его «мочить» придется.
— Самое смешное, что и мне тоже, — сказала Ольга и глаза ее погрустнели. — Я его даже поцеловала на прощанье. В щеку…
— Черт тебя знает, в кого ты такая уродилась… — Филимонов, прищурившись, внимательно поглядел на сестру. — Влияние богемы, ничего не скажешь… То с художником в Черногорске спуталась, теперь в писателя готова втюрится. Может, не следовало посылать тебя на это дело.
— Да не втюрилась я в него, — Ольга вздохнула. — Так, жалкий он какой-то… Вот брошу я его, так, чего доброго, повесится еще сдуру…
— Ладно, — сказал Филимонов. — Главное, что он у тебя на крючке. Ты с ним не растягивай особенно. Я серьезно подозреваю, что он пустой. Но попробуй в дом к нему проникнуть, легализоваться, так сказать…
— Что ж мне, трахаться, что ли, с ним?
— Я тебе не муж, — сказал Филимонов. — А ты свободная женщина. И совсем не обязательно с ним трахаться, есть ведь и романтическая любовь. Кстати говоря, как он на вид, не урод?
— Нет, он совсем не урод, — сказала Ольга задумчиво. — Симпатичный теленок. И именно это меня смущает.
Глава 13
Четыре друга
В ту самую минуту, когда Ольга Филимонова произносила эти обидные слова, Родионов входил в свой кабинет.
В редакции все было как обычно.
В углу кабинета за чайным столиком, нависнув над шахматной доской, почти упираясь лбами друг в друга, мучились во взаимной безысходной борьбе Шпрух и Загайдачный. Не было во всей редакции пространства, где затихла хотя бы на миг их глухая тяжба, длившаяся вот уже десять долгих лет, со дня основания журнала. Тяжба эта велась в основном подспудно и закулисно, и только в шахматах противники сходились лицом к лицу в честном открытом бою.
Но тут, к их несчастью, силы обоих были абсолютно равны. Шпрух был изворотливее, зато Загайдачный упрямей, Шпрух сильнее и разнообразнее действовал в дебюте, Загайдачный выравнивал положение в эндшпиле. В начале недели чаще выигрывал Шпрух, в середине шли сплошные ничьи, а в конце блистал Загайдачный.
Ну, а в статьях их, одинаково водянистых, мера таланта была до очевидности равной. Шпрух был язвительнее, но бездоказательней, Загайдачный логичнее, но скучнее.
Родионов уселся в желтое кресло, придвинул к себе рукопись про ветер с городских помоек, но подумал, вздохнул и снова отложил.
В дальнем углу, низко склонившись над столом, двигала локтями Неупокоева.
Кумбарович увещевал по телефону, по всей видимости, снова своего тугоухого собеседника срочно добывать сертификат на два вагона гречки.
— Прахом все пойдет! — кричал он в трубку. — Прахом, говорю!.. Да не пароход, черт тебя дери, а прахом!.. Да. Два вагона. Причем тут пароход?.. Пра-хом! По буквам: Павлодар, Рига, Ашхабад, Харьков… — собирал он разрушенную империю, но собеседник был безнадежен. — Ладно, забудь, что я сказал. Забудь про пароход. Да. Айвазяну. Все.
Он швырнул трубку на аппарат, вытер потное лицо платком.
— Сбеситься можно, честное слово!..
— Ты с ним год уже торгуешься, хоть бы одно дело у вас сладилось… — заметил Родионов.
— Тертый калач, — объяснил Кумбарович. — Его два раза уже бензином обливали и сжигали. Выжил, подлец! Живучий… Мина противотанковая под задницей рванула, «мерседес» в клочья, окна в домах до пятого этажа вышибло, а у него легкая контузия. Оглох маленько…
— Новая порода нарождается…
— Да, приходил опять тот человек, — сообщил Боря Кумбарович.
— Какой? — спросил Родионов.
— А тот, что на скрепке тронулся. Глядел-глядел на нее целый день и так загляделся…
— А-а! Шлыков! — вспомнил Родионов и усмехнулся. — «Скрепка самое великое изобретение человеческого гения…»
— Он, он, — подтвердил Кумбарович. — Новую статью мне принес. Если, мол, заглядеться на любую вещь — тот же результат. Он на себе проверил и теперь утверждает, что самое великое изобретение — это всякая, любая вещь. Он тут перечисляет все вещи, на которых он ставил опыты — очки, шнурок, ножницы, стекло… Но этот Шлыков признался, что все его знания ничто по сравнению со знаниями какого-то Смачного. Этот Смачный должен к тебе скоро придти…
— Да, — сказал Родионов. — Человек удивительное существо. Всегда выдумает что-нибудь. У меня был один, решил, что стукаться изо всей силы босыми пятками по камню целебно. И что б ты думал — вылечил все свои неизлечимые болезни, вот что самое потрясающее. Лет пять стукался, стукался, и вылечил… Ну, ладно, за работу!
Он пододвинул к себе рукопись, которую начал еще накануне, но не дочитал. Что-то в ней было, в этой рукописи, что-то очень близкое ему и тревожащее душу. Минут через тридцать сосредоточенного чтения Родионов перевернул последнюю страницу.
— Ах, какой сюжет загубил, не вытянул! — С сожалением сказал Родионов. — Представь себе, Кумбарович. Новый русский, уже из этих, остепенившихся, влюбился смертельно. Жениться собирается на девушке, колечко ей дарит с бриллиантами… И выясняется вдруг, что девушка эта проституткой была в турецком борделе.
— Пикантно! — заинтересовался Кумбарович. — Ну и что?
— Но дело в том, что первые свои капиталы этот новый русский заработал как раз тем, что переправлял девушек именно в Турцию, в эти самые бордели…
— Сам для себя подготовил… Невесту. Да, это хороший сюжет…
— Тут такое обобщение, сверхзадача, такой второй план… Но грубо сделал. Тут тоньше надо было, не в лоб, без резонерства. Эх, тоньше надо было. Все-таки, Кумбарович, мое убеждение, что вся современная литература, текущая — это всего лишь черновик…
— А ты укради сюжет-то. Бальзак запросто крал сюжеты у графоманов… Кстати, тебе утром какая-то Ольга звонила… — вспомнил вдруг Кумбарович и взглянул на дверь. Глаза его сузились.
Родионов почувствовал опасность и тоже оглянулся.
На пороге внезапно обнаружились, взявшись ниоткуда, словно демонстрируя известный киношный трюк, четыре фигуры. Они теснились и подталкивали друг друга, не решаясь окончательно материализоваться и вступить в пределы кабинета. Так нашкодившие школьники мнутся у дверей завуча, стараясь скрыться за спинами друг друга. Наконец, вытолкнут был из их среды вперед самый робкий, сделавший, впрочем, попытку шмыгнуть обратно, но безуспешную.
Все четверо, сбившись тесной кучкой, медленно продвигались и оказались в середине комнаты. Тут самый робкий обернулся на товарищей, которые делали ему ободряющие знаки, подмигивали, указывая пальцами на Родионова, что-то беззвучно шептали.
Кумбарович многозначительно переглянулся с Родионовым.
Потрогав светлые тонкие усики и порыскав глазами по углам, первый вдруг сказал сдавленным тонким голосом, какой бывает у горбунов:
— Я его друг, — и указал на высокого, часто и нервно помаргивающего человека.
— А я его друг, — высокий судорожно сглотнул и ткнул в бок скромного бородатого недоросля, жавшегося к нему.
— Ну и? — Родионов вопрошающе поднял брови.
— А я им обоим друг, — важно пояснил недоросль. — Как только все началось, я иду из туалета, вижу такое дело… Я сразу бросился и стал их, охранников, которые на наших напали… Короче, вот так вот — руками, ногами, руками, ногами…
— Не пойму, — Родионов помотал головой. — А приятель ваш что? Который молчит, четвертый?
— Он чист! — вступился за молчуна светлоусый.
— Абсолютно невиновен! — подтвердил высокий. — Полностью.
— Вообще-то, если уж на то пошло, я страшный, закоренелый грешник! — похвастался молчун. — У меня за последние полгода накопилось более двух тысяч грехов, я как-то специально ради интереса подсчитал с карандашиком… Но в этом деле не виновен.
