Владимир - Лёд
– В СССР грядет передел власти. Вслед за ним последуют большие перемены. Они коснутся многих из нас. Необходимо быть наготове. Мы должны позаботиться о братьях и о льде. Большую часть наших необходимо переправить из Москвы и Ленинграда в провинцию. Так будет безопасней. Надо заняться этим безотлагательно. Техническую сторону дела возьмем на себя мы с Адр. Что же касается добычи льда – здесь трудно что-либо предсказать. Непонятно, что будет с лагерем и с проектом. Они могут уцелеть, а могут и быть закрыты.
Он помолчал и перевел свои глаза на меня:
– Храм, ты единственная из нас знаешь все сердечные слова и видишь сердцем. Что говорит тебе сердце?
– Только одно – на нас надвигается что-то большое и грозное, – честно отвечала я.
– На что это похоже? – спросил Адр.
– На красную волну.
– Значит, надо действовать.
Мы замолчали надолго. Затем Ха улыбнулся и заговорил:
– Сегодня утром я получил радостную весть – первая партия льда достигла Америки. Скоро мы узнаем имена американских братьев!
Все вскочили с мест. Мы ликовали. Скинув одежды, мы встали попарно, обнялись, прижавшись грудями, опустились на колени.
Камин погас. Но горячие сердца наши трепетали в темноте.
Весна и начало лета прошли в напряженной работе. Для отправки наших в разные города нужны были деньги, много денег. Ха посоветовал нам ограбить инкассатора. Мне было просто выследить машину и людей, охраняющих мешок с пачками бумаги, которую так ценят мясо-машины. Про инкассатора мое сердце знало все, – от сломанной в детстве ключицы до страсти к игре на аккордеоне. Еще он любил: нюхать женские пальцы ног, говорить о футболе и читать книги про войну. В нужный момент по моему сигналу Зу застрелил охранника, Шро перерезал горло инкассатору, а Мир выхватил из его рук мешок с деньгами.
Полмиллиона рублей вполне хватило на переезд ста человек.
Параллельно с этим главным делом мы совершали много другого: размещали неприкосновенный запас льда в трех холодильных комбинатах, внедряли своих в различные перспективные организации и уничтожали свидетелей. В последнем я была просто незаменима. Мне достаточно было подойти к двери квартиры, чтобы знать, кто дома и чем занимается. Остальное было делом Мир, Зу и Шро. Их ножи почти ежедневно прерывали бессмысленное существование очередной мясной машины, память которой могла навредить нам.
Мы были безжалостны к живым мертвецам.
И вдруг.
Как удар невидимого меча: 26 июня был арестован Берия.
Из Кремля дохнуло жаром. У соратников Берии испарились иллюзии: кто-то застрелился, кто-то запил. Кто-то спешно писал доносы на вчерашних друзей.
Но Ха был спокоен.
– Мы успели, – повторял он.
После ареста патрона он, как и многие генералы ГБ, стал уязвим. У нас больше не было тыла, поддержки наверху. Я умоляла Ха и Адр скрыться.
– Необходимо бороться здесь, – возражал Ха.
– Мы прошли через три чистки, с помощью Света пройдем и через хрущевскую, – улыбался Адр.
Но мое сердце беспокоилось. На нас наползало что-то. Я кричала им о близкой беде. Но все мои доводы разбивались об их мужество.
Зато они оба постоянно хотели мое сердце, предчувствуя, что нам осталось не много времени. Днем мы делали дело. Ночью застывали грудь с грудью, сердце с сердцем.
Их сердца неистовствовали.
Мои руки не успевали обвиваться вокруг их шей, колени дрожали, тело пылало.
Жена Ха обливала меня водой, била по бледным щекам.
Я была счастлива.
За эти душные июльские ночи Ха и Адр узнали от моего сердца все 23 сердечных слова.
И обрели Свет.
Навеки.
17 июля они были арестованы.
Это произошло днем. Я спала в захламленной комнате старой Юс, которую мы отправили в Крым с двумя молодыми братьями. Меня разбудило мое сердце. Оно было НИКАКОЕ.
Цепенящий ужас охватил меня. Я встала, оделась, вышла на улицу. Пошла пешком через залитую солнцем Москву к Белорусскому вокзалу. Пожалуй, впервые за время моего возвращения в Россию я почувствовала сосущую пустоту в сердце.
Я двигалась как машина – без чувств и идей.
Добредя до Белорусского, я постояла на шумной платформе, глядя на поезда, потом прошла к кассам поездов дальнего следования. Отстояла очередь.
– Вам куда? – спросила меня кассирша.
– Мне… – Я с огромным трудом заставила себя подумать и решила ехать туда, где ЛЕД, где наш ЛЕД. А где наш божественный ЛЕД? В бескрайней Сибири.
– Мне в Сибирь, – твердо сказала я, протягивая деньги в окошко.
– Ну, Варвара Федотовна, зачем же за это деньги платить? – раздался насмешливый голос у меня над ухом. – Мы вас в Сибирь за казенный счет отправим.
Меня с силой взяли под руки двое мужчин.
– Гражданка Коробова, вы арестованы, – произнес другой голос.
Через пару часов меня уже допрашивали в Лефортово…
В тот день были арестованы шесть сподвижников Берии, шесть высокопоставленных генералов МГБ, одним из которых был Ха. Параллельно шли аресты гебистов невысокого ранга, так или иначе связанных с Берией и его людьми.
– Что вас связывало с генералом Влодзимирским? – первое, что спросил меня следователь Федотов.
– С генералом меня ничего не связывает, – честно ответила я, видя Федотова сердцем: ранние роды на сенокосе, сирота, трудное детство, слезы, побои, морской флот, любит воду, любит коньяк, любит сношать толстух и заставлять их повторять матерные слова, любит пляжный волейбол, любит во время испражнения думать о Сатурне, боится пауков и ножниц, боится опаздывать на работу, боится потерять документы, любит харчо, любит вспоминать наркома Ежова, любит делать кораблики весной, любит Гагры, любит бить по лицу и почкам.
– А это что такое? – он показал мне фотографию.
Я по-прежнему не видела никаких изображений. Посреди глянцевой бумаги мерцали два слившихся пятна.
– Это что, я вас спрашиваю?
– Я не вижу, – призналась я.
– Будем дурочку валять? – зло засопел Федотов.
– Я действительно не вижу изображений на фотоснимках, не только на этом. Вот у вас висит портрет, – я кивнула на темное пятно в красной рамке. – Я не вижу, кто это.
Федотов зло смотрел на меня. Полноватое лицо его медленно наливалось кровью:
– Это Владимир Ильич Ленин. Не слыхали про такого?
– Слышала.
– Неужели? – всплеснул он сильными руками и зло захохотал.
Я молчала.
– Влодзимирский и ваш муж Коробов – друзья Берии. А Берия, да будет вам известно, агент иностранных разведок. Он уже дал показания. На Влодзимирского в том числе. Я предлагаю вам честно рассказать о преступной деятельности Влодзимирского и Коробова.
– Генерала Влодзимирского я не знала близко.
– Вы не знали близко Влодзимирского? А на этом фото он вас лапает. Голую.
– Я повторяю, генерала Влодзимирского я не знала. Зато я хорошо знала его сердце.
– Чего?
– И на этой фотографии запечатлен момент, когда наши сердца говорят на тайном языке.
– То есть вы признаете, что были его любовницей?
– Ни в коем случае. Я была его сердечной сестрой.
– И ни разу не спали с ним?
– Спала много раз. Но не как земная женщина. А как сердечная сестра. Сестра Вечного и Изначального Света.
– Сестра Света? – зловеще усмехнулся Федотов. – Что ж ты врешь, пизда гнилая?! Сестра, блядь! Да на тебе пробы негде ставить, подстилка! В какие дыры он тебя харил, проблядь полковая?! Вы же все из одной банды, шпионы бериевские! Свили гнездо гадючье в МГБ, сплелись, гады ползучие! Говори, блядь, правду!
Он ударил меня по лицу.
Я молчала. И смотрела на него.
Он деловито засучил рукава:
– Щас ты у меня все вспомнишь, манда.
Вышел из-за стола, схватил меня левой рукой за волосы. Правой стал умело бить по щекам. Наверно, он ждал, что я, как большинство мясо-машинных женщин, закричу и, закрывая лицо, начну молить о пощаде.
Но я даже не подняла рук.
Я смотрела ему в глаза.
Он размашисто бил меня по щекам. Его грубые ладони пахли табаком, одеколоном и старой мебелью.
– Гово-ри! Гово-ри! Гово-ри! – бил он.
Голова моя моталась, в ушах звенело.
Но я не отводила взгляда от его маленьких рысьих глазок.
Он перестал бить, вплотную приблизил свое раскрасневшееся лицо к моему:
– Что, смелая? Я из тебя отбивную сделаю, посолю, поперчу и тебя же сожрать заставлю! Чего молчишь, зассыха?
Внутри он был абсолютно счастлив. Сердце его пело, в лысоватой голове вспыхивали и гасли оранжевые сполохи.
Я молчала.
На двух первых допросах он орал и хлестал меня по щекам. Потом появился второй следователь – Ревзин. Поначалу тот пытался разыграть «доброго», вел задушевные разговоры, просил «помочь органам разоблачить бериевскую банду». Я же говорила только правду: братство, Ха и Адр, двадцать три слова.
Я это делала, потому что мое сердце было абсолютно уверено – наши тайны им не пригодятся. Мясным машинам не нужна была правда – они в упор не видели ее, не различали Божественного Света.
