Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
Он подошел и пожал ей руку. Прошла всего минута, но ему она показалась вечностью, он все еще не верил, что наконец на него снова устремлен ее долгий взгляд. Она взяла его под руку, и он пошел с ней рядом, слегка наклонив голову; они вышли на площадь перед вокзалом напротив красной Английской башни. Ирене воскликнула:
— Мой трамвай!
Пробежав по мостовой, они впрыгнули в трамвай на ходу, и Бальдер, садясь с ней рядом, воскликнул:
— Я думал, вы не придете.
— Ну что вы! Я каждый четверг приезжаю в Буэнос-Айрес, — и она улыбнулась: как это он мог подумать такую несуразицу!
Бальдер продолжал:
— На другой день я побывал в Тигре, но вас не увидел… Кто эта дама, что стояла в дверях вашего дома?
— Это мама… Она ждала меня. Получилось так, что мне нужно было дать урок музыки одной замужней женщине, моей подруге, и я задержалась.
Эстанислао удивленно посмотрел на нее — что это за дружба у шестнадцатилетней девчонки с «одной замужней женщиной»! — однако значения этому не придал. Заметил только:
— Значит, вы уже зарабатываете уроками?..
— Нет… у меня несколько учеников… но денег я не беру… Они приходят ко мне, потому что у меня есть пианино.
Такое великодушие представилось ему лишь легким штрихом, характеризующим высокие качества ее души.
— Вы очень добры, — сказал он и задумчиво посмотрел на нее.
Трамвай карабкался вверх. Назад уплывала серебристо-зеленая роща. По узкой поперечной улице шел автобус, а за поворотом открылась площадь с пышными газонами; на скамейках, залитых солнцем, болтали служанки. Сразу за площадью потянулись витрины магазинчиков.
Свежий ветерок завивал локоны Ирене вокруг шеи. Солнце жгло стены домов, отделанных под гранит, кое-где виднелись черные мраморные дощечки с выгравированными золотом названиями дорогих пансионов.
Он говорил с ней тихим голосом. Она, чтобы лучше слышать, обращала к нему лицо и кивала головой; когда Бальдер посмотрел в окно, он увидел слуг в черных брюках и белых куртках у подъездов четырехэтажных домов. Спросил, далеко ли ехать. Она ответила, что до Кангальо, 1500, и Бальдера подхватила исходившая от нее теплая волна, а от взгляда ее лучистых золотисто-зеленых глаз у него прервалось дыхание.
Трамвай, мотаясь на стрелках, повернул на Ареналес и поехал по Талькауано. У тротуаров впритык стояли легковые автомобили.
У дверей роскошных магазинов — прислоненные к стене велосипеды. Внутри гаражей — шоферы, одетые наподобие грумов. Трамвай шел мимо рынка, по обе стороны улицы тянулись темно-зеленые ряды арок, чугунные решетки. Пахло прелыми овощами, над лошадьми зеленщиц вились мухи, и Бальдер, не зная, о чем говорить, спросил Ирене о ее семье.
— Папа умер…
— О! — воскликнул он, пытаясь изобразить сочувствие, но на самом деле это известие его почему-то обрадовало.
— Да, он был подполковником. Уже четыре года как умер.
— Есть братья или сестры?..
— Да, два брата и сестра.
— Вы с ними ладите?..
— Да…
— У вас был жених?..
— Да…
— О, был жених!..
— Да, но с ним все кончено… Лучше б о нем забыть совсем, да вот не забывается.
Он сказал наобум еще несколько фраз, которые, но его мнению, выражали житейскую мудрость, а на самом деле являли собой избитые истины, общие места; добавил еще, что «клин клином вышибают», а когда поднял голову, увидел над деревьями, обрамлявшими площадь, грязно-серое здание театра «Колон». Солнце било в его фасад россыпью лучей, а рядом, под сенью Дворца Правосудия, на высоких ступеньках меж тяжелых, в карфагенском стиле колонн, о чем-то беседовали, собираясь в группы, безупречно одетые мужчины с тростью в одной руке и записной книжкой — в другой.
Улица сузилась, трамвай шел у самого тротуара, до витрин можно было дотянуться рукой; на углах дожидались трамвая пассажиры.
Ирене как будто не испытывала никакого смущения — Бальдер даже готов был поклясться, что где-то в глубине устремленных на него глаз затаилась лукавая усмешка. Та волшебная атмосфера, которой оба они дышали в день первой встречи, улетучилась. Бальдер с грустью заметил, что Ирене кажется ему какой-то чужой, и утешил себя горькой мыслью — он вроде оловянного солдатика, рвущегося в огонь, который его расплавит.
Мелькали тенты над витринами фруктовых лавок и книжных магазинов. Когда трамвай останавливался, можно было видеть, что делается внутри торговых залов: вот мужчина, грудь и голова которого окутаны паром, поднимающимся от машины для отпаривания шляп; вот деревенский парень глядит, разинув рот, на безвкусную металлическую люстру, а толстая продавщица расписывает ему ее достоинства.
Трамвай стало бросать из стороны в сторону сильнее: выехали на улицу, где ремонтировали мостовую.
— Нам выходить, — сказала Ирене, и они сошли.
Бальдер не знал, брать ее под руку или нет.
— Посмотрите, какая птичка, — сказал он, указывая на белого щегла в высокой клетке.
Балконы второго и третьего этажей тянулись почти сплошной линией. На некоторых стояли цветочные горшки с кустами или вьющимися растениями. Кое-где балконные двери были открыты и виднелись то угол стола, то корзина с рукодельем, то красный манекен с надетыми на него предметами одежды.
— Здесь недалеко, — сказала Ирене. — На Ривадавиа. Я опаздываю.
Сказала она это спокойно, в ее голосе даже звучала радость: наконец-то добрались!
Она была как будто разочарована. Ее высокая мечта, должно быть, обернулась ничем, и Бальдер держался осторожно, надеясь, что девушка простит его за то опьянение, которое овладело ими обоими в день их первой встречи. Чего доброго, в душе ее уже возникло сопротивление злу, которое он может причинить ей. Механизм самозащиты у нее, вне всякого сомнения, функционирует нормально.
Бальдер прибавил шагу. Навстречу им попадались другие пары, и всякий раз те и другие разглядывали встречных, пытаясь определить, насколько они счастливы друг с другом. Из мастерской жестянщика доносились глухие удары, к запаху свежей сдобы примешивался запах соляной кислоты.
Дома стали темней и выше, потом показалась асфальтированная эспланада, залитая солнцем. Ирене сказала: «До встречи!» и, не доходя с десяток метров до Ривадавиа, 1500, вошла в дом с высоким порталом и скульптурным украшением в виде ленты из белого стекла с надписью. Эстанислао пошел дальше, а она поднялась по мраморной лестнице и, не оборачиваясь, нажала на ручку двери. Бальдер вернулся. На пороге книжной лавки дремал серый кот. Бальдер постоял в нерешительности, потом зашел в ближайшее кафе и сел за столик, чтобы скоротать время ожидания. Он чувствовал себя взвинченным, эта девушка одним своим присутствием действовала на него, как зелье из опиума, и он попросил у официанта бумаги и чернил, чтобы «закрепить завоевание». Стал сочинять любовное письмо, с тем чтобы вручить его девушке, как только она выйдет.
Немного подумав, заполнил две страницы выспренними лживыми фразами, «чтобы пробудить воображение девушки и ее мещанские мечты маминой дочки». Написал даже, что представляет себе их обоих «уже старенькими в окружении детей». Что может быть отвратительнее и нелепее! Не говоря уже о том, что Бальдер был женат, он не любил детей и не питал склонности к домашнему очагу. Считал, что у него более высокое назначение, но здесь он действовал как игрок, и это было вполне в его характере; он трудился над письмом, чтобы оно было как можно глупее и нелепее, то есть соответствовало бы уровню умственного развития Ирене.
Выйдя из консерватории, девушка изумилась и обрадовалась, когда он вручил ей письмо. Он ей написал? Как это мило! Стоило ли так беспокоиться? Она прочтет его в поезде, если можно, пусть он сегодня ее не провожает. Вполне вероятно, на вокзале ее ждет мама, она «поехала в город за покупками». И в самом деле, Ирене проявляла беспокойство всякий раз, как замечала вдали пожилую женщину, напоминавшую ее мать.
Они распрощались, не доходя немного до вокзала, и Бальдер, вернувшись домой, отыскал среди бумаг несколько писем, которые вернула ему одна из его бывших невест, списал два из них слово в слово и при третьей встрече вручил Ирене. Первоначальное опьянение возвышенной любовью сменилось леностью чувств.
Правда, Ирене, со своей стороны, ничего не предпринимала, чтобы предотвратить взаимное охлаждение. Она слушала Бальдера со скучающим видом, чуть ли не досадуя на то, что приходится выслушивать вздор, который несет этот лохматый, язвительно улыбающийся молодой человек в видавших виды ботинках.
Очевидно, поведение Бальдера вполне можно квалифицировать как циничную попытку разочарованного ловеласа совратить наивную девушку. Когда летописец этой истории попросил Бальдера объяснить ему свое поведение, тот ответил:
