Арнольд Цвейг - Затишье
В доме ни звука. Все, кто могли освободиться, отправились к заутрене, которую служил полковой священник Шиклер в русской православной церкви на рыночной площади. В этом году в рождественский пост люди охотно слушали проповеди, потому что темой их был мир, мир на земле, а не на небе, очень реальный и желанный, так ощутимо подготовляемый руками петроградского правительства. Пауль Винфрид отнюдь не испытывал потребности в священных песнопениях, сегодня утром его библией было эхо новостей, полученных из Ковно унтер-офицером Гройлихом, — эхо, которое перекатывалось по всему миру и попадало в Берлин из Швейцарии и Испании, иногда из Швеции — через Гельсингфорс и Ригу.
Без аромата русской папиросы вряд ли под силу перенести вкус этой мешанины. Через час, слава богу, появится Бертин, а с ним и Понт, может быть, и Познанский, и он, Винфрид, услышит рассказ о реальных вещах, вещах понятных, из той области, о которой Винфрид может судить. А здесь, в этой политической комедии, у него нет никакого опыта. Гневно сдвинув брови, просматривает он папку с машинописными листками. Да это какая-то орда безумцев!
— Бред сивой кобылы, — бормочет он, читая. Дядя и племянник шутя называли между собой такие материалы «гройлихской галиматьей», играя на значении слова «гройлих»[15]. Чаще всего это относилось к малозначащим приказам верховного командования или штаба армии, нередко вызывавшим досаду у Лихова.
Армии всех народов земли жаждали мира, только правительства народов, видимо, не замечали этого господствующего настроения, которое теперь, в зиму 1917 года, проносилось над всеми полями сражений и властно заявляло о себе в тылах.
Три года подряд народы истекали кровью, русский народ, быть может, больше всех. Некоторые парламенты утверждали, что они не только по названию народные представительства, и все же стояли за продолжение войны. Кого, в сущности, они представляют? Чьими посланцами являются? Прошедшим летом немецкий рейхстаг принял резолюцию о мире, и новый рейхсканцлер господин Михаэлис публично присоединился к ней, правда, с оговоркой «как я ее понимаю». Новые русские правители, опираясь на представителей рабочих, крестьян и солдат, пришли к власти с лозунгом «Мир!» Не существенно, что они свой парламент назвали Совет! Две недели прошло с того дня, как весь мир облетела по радио весть: Россия предлагает немедленное перемирие, мирные переговоры! Возможно ли, что послы западных держав в Петрограде прикинулись глухими? Что из Лондона, Рима, Вашингтона не последовало никакого ответа? Что в Париже новое правительство во главе с тигром Клемансо и министром иностранных дел, неким господином Пишоном, не желает слышать о мире, пока Германия на коленях не будет молить о нем? Преувеличивает ли базельская газета «Националь цейтунг», когда заявляет, что это решение Франции она понимает как явное «нет» в ответ на «провокацию» Ленина? Неужели только в Испании нашлись разумные дипломаты, люди, мужественно заявившие, что согласны с предложениями, на которые стонущая Европа возлагает все свои надежды? Возможно ли, что представители военных кругов Антанты решились игнорировать, как сказано черным по белому в специальном «Бюллетене военного прессбюро» (Ковно, 24.XI), ноту Советского правительства и приказать верховному главнокомандующему Духонину, ставка которого находится в Могилеве, продолжать войну? Возможно ли, что они ссылаются при этом на давно заплесневевшее постановление от 5 сентября 1914 года, запрещающее союзным правительствам всякие сепаратные переговоры с неприятелем? Видно, еще недостаточно полегло русских людей! За что? Во имя кого? Два с половиной миллиона человек! Эту цифру назвал один из выступавших во дворце ораторов, который проиллюстрировал ее так:
— От населения Дании, например, — сказал он, — осталось бы менее полумиллиона человек, а в Норвегии не осталось бы ни одного человека!
Винфрид сжал кулак и стукнул по столу. Будь он на месте петроградских властей, он сегодня же посадил бы этого Духонина за решетку, а завтра судил военно-полевым судом. Поживем — увидим, обладают ли русские такой же смелостью, как адъютант его превосходительства Лихова? Ага, они как будто не уступают ему в решимости! Что сказано здесь в последнем донесении? «По достоверным сведениям, — сообщает начальник III Б из Ковно, — позавчера русским полкам на всем протяжении фронта передано по телеграфу предложение Председателя Совета Народных Комиссаров В. И. Ленина: взять дело мира в свои руки, избрать делегации, которые вступили бы в непосредственные переговоры с немцами, австрийцами и другими для немедленного заключения перемирия».
Винфрид затянулся дымом сигареты и медленно выдохнул его. Голубчики мои! Это звучит уже не просто как добрая воля. Это сила и решимость. Ленин призывает к действию народ, вооруженный винтовками и пушками! У нас, немцев, нечто подобное, разумеется, совершенно немыслимо, для того мы и победили, для того и придерживались такой гибкой политики, для того и не допускали вторжения врагов! И никакой царизм не вел нас гигантскими шагами к катастрофе. Этой гройлихской новостью он должен немедленно поделиться с Берб! Надо надеяться, что она не поддалась соблазну послушать проповедь, а сидит возле своих тифозных больных; он сейчас вызовет ее к телефону!
Какая досада! Сестра Берб попросила на часок заменить ее. Она так и не одолела в себе тяги к проповедям. Богослужение должно кончиться через пятнадцать минут. Винфрид нажал кнопку звонка.
— Посек, — сказал он, — вели седлать Эльзу, Брабантскую Эльзу, пусть моя рыжая кобылка немножко разомнет ноги. Хочу пожать руку нашему священнику, как только он произнесет «аминь»! Если в десять соберутся вчерашние гости, поднеси им по стаканчику водки, к четверти одиннадцатого я вернусь.
— И писарю Бертину? — спросил лукавый Посек.
Вместо ответа Винфрид потянул его за ухо и поспешил в спальню:
— Сапоги со шпорами!
В половине одиннадцатого, когда Винфрид, порозовевший и, видимо, очень взбудораженный, вошел в комнату, он уже застал трех ожидавших его гостей. Склонившись над информационными донесениями, они оживленно обсуждали их.
— Бред сивой кобылы! — воскликнул фельдфебель Понт. Он аккуратно сложил папку и захлопнул ее.
— Гройлихская галиматья! — подхватил Винфрид. — Я уж имел удовольствие ее отведать. Однако кой-какие события, пожалуй, последуют. Меня же слуга господень увлек на совсем иные тропы. Охота на кабанов. Эти зверюги вторглись в огороды поблизости от сборного пункта призывников! — И, шагая по комнате из угла в угол, поскрипывая крагами и позвякивая шпорами, он рассказал, что четыре дня назад священник Шиклер собственноручно уложил кабана весом в три с половиной центнера. — Представьте себе: зверь, обнажив клыки, с пеной на морде бросился на священника; пуля, сидевшая в сердце кабана, свалила его лишь тогда, когда между ним и священником оставалось не больше тридцати метров.
Бертин, свежевыбритый, прямой, как свеча, откинулся на спинку дивана, на котором сидел. Ему показалось, что этот молодой, брызжущий энергией офицер, который только что, по всей вероятности, обменялся взглядами и рукопожатием со своей прелестной невестой, рассказал сейчас о кабане неспроста, а под влиянием невысказанных мыслей его, Бертина. Разве не так? Кабанье ущелье! Огромным усилием воли он уже по дороге сюда гнал от себя это воспоминание, стараясь сосредоточиться на убийстве Кройзинга, а Познанский, с которым они шли, рассказал ему еще целую кучу подобных же случаев из своей гражданской адвокатской практики. И вдруг с Винфридовых уст, из-под его красиво подстриженных усиков, обронено слово, вновь воскрешающее образ Шанца и картины марокканского наступления на силезцев, которым французы начали борьбу за Дуомон. Ах, всего год назад погиб Шанц, а теперь обсуждаются виды на скорейший мир — скорейший и наиболее полный.
Тем временем Посек поставил на стол плоский ящичек с сигарами. На крышке его красовались ярко-зеленые буквы — «Радость охотника». В ящичке осталось всего четыре или пять коричневых сигар. Винфрид заверил гостей, что он позаботился о пополнении запасов, и просил не стесняться.
— А теперь, господин расщепленный корнеплод, к оружию!
Не знаю лучшего я наслажденья,
Как разговор с друзьями в зимний день
О войнах, о бряцании сабель,
Тогда как далеко, в турецкой стороне,
Народы друг на друга устремились!
— Да простит мне господин тайный советник Гёте маленькую поправку: вместо «праздничный день» я прочитал «зимний день»! Выражение «праздничный день» мы пока еще не можем вернуть в наш словарный фонд. К сожалению! — Глаза его вдруг гневно блеснули. — Вы, конечно, читали, что эти надутые индюки — господа представители западных держав отнюдь не торопятся разомкнуть свои драгоценные уста. Двух с половиной миллионов убитых, видно, еще мало, для того чтобы вырвать у этих господ хотя бы словечко в ответ. Русские, мол, плодовиты, они в три-четыре года восполнят эти небольшие потери в рабочей силе.
