Ксения Кривошеина - Недоумок
Полицейский вышел в очередной раз из своей будки, натянул на голову капюшон и медленно, прогулочным шагом стал приближаться к лесному массиву, который скрывал Голицына. Он не мог его видеть, так как дождь усилился, особенно вглядываться в темень охоты у полицейского не было, а в ночной чаще деревьев рассмотреть одинокую фигуру было практически невозможно.
Возникла, какая-то странная геометрическая, взаимосвязь, некий треугольник, между Голицыным, полицейским и «бункером». В любой момент это спокойствие и кажущееся равновесие должно быть нарушено и Александр Сергеевич знал, что осталось всего несколько минут, до этого. Он, как бы примериваясь, вымеряя расстояние и свои силы, смотрел на спящую бетонную громаду и вполне сознавал, что второго прыжка, в обратную сторону, не сможет совершить; записку его уже давно нашли, прочли, обнаружили пропажу сумки, поняли, что он сбежал. Идти с повинной к гебешникам, означало подписать себе если не смертный приговор, то муки унижений и позора на всю оставшуюся жизнь. Но даже сейчас, в последние мгновения перед броском, когда для него стало очевидным, что, то к чему он себя готовил, мучился в сомнениях, и как бы эта масса архитектурного уродства не довлела над ним фараоновой пирамидой, и, не поднимала в нём стыдливые чувства долга, чести, совести; и не гипнотизировала его, впрочем, как и всех тех, кто сейчас спал внутри, страхом прошлого и будущего, даже сейчас, он сознавал, что не уверен в себе и своих силах. Тишина, нарушавшаяся лишь шуршанием дождя, становилась невыносимой, его раздражала собственная нерешительность; жена всегда ругала его, что он тряпка и не боец, а тут он вдруг становится воином… по неволе. Голицын горько усмехнулся, посмотрел на часы, перекрестился и направился решительными шагами в сторону полицейского, который сначала не удивился, возникшей перед ним фигуре, потому как решил, что это ночной гуляка, забрёл в незнакомое место и ищет нужную улицу, он даже вежливо приветствовал его; но через пару секунд, случилось нечто непредвиденное, сутулый в промокшей куртке, немолодой господин, смущаясь и заикаясь, кинулся к нему со словами: " же не парль па франсе, же свьи русс, силь ву пле, азиль политик!!!"
Вот какой рождественский подарок в эту ночь принёс французскому флику русский Дедушка Мороз.
* * *Полицейский затащил Голицына в своё убежище и сразу позвонил по сотовому телефону, по его взволнованному тону и многократному повторению слова «политика» Александр Сергеевич сделал вывод, что он правильно заучил слова о «политическом убежище»; а его вопли возымели действие — через пять минут как по волшебству из ночи вынырнула маленькая, юркая легковушка без особых примет, двое молодых парней, одетых в джинсы и куртки, бодро выскочили из неё. Перекинувшись несколькими фразами с полицейским, и взглянув на ошалевшее лицо виновника ситуации они сразу усекли, что русский побегушник, не может связать и двух слов по-французски, и что нужно его срочно отсюда увозить.
Александра Сергеевича как-то особенно бережно упаковали на заднее сидение машины, шофёр нажал на газ, переключил скорость и когда силуэт бункера исчез за поворотом, Голицын облегчённо вздохнул.
Сначала его привезли в районный полицейский участок, дежурный листал его паспорт, куда-то звонил, что-то заполнял, предложил чашку кофе, прошло полчаса, потом опять автомобиль, на этот раз уже в сопровождении молодых полицейских с пистолетами, которые неслись по спящему городу с мигалкой и сиреной, мелькали мокрые деревья в паутине огней, гирлянды разноцветных лампочек свисавших через улицы, хрустальные ёлки в освещённых витринах…
Странно — подумал Голицын, — что его поездка в Париж, наметилась ещё весной и он сомневался, не хотел ехать, мечтал о Байкале, а потом с ним произошла эта дурацкая история, которая его буквально раздавила и может быть именно она стала последней каплей; ведь его тогда, тоже везла милицейская машина, он помнил, как его унизили в участке, как он дрожал от страха, но жена спасла, убедила начальство, а потом и его, что для карьеры и какого-то очередного диплома, он должен поехать снимать эмиграцию. Он тогда ничего от этой командировки не ждал, тем более, что оформление документов затянулось до зимы, и казалось, что эта работа сорвётся. И уж совсем он не предполагал, что попав сюда, за очень короткое время, мысли и сознание его так до оформятся, что он неуверенный и потерявший себя человек, совершит этакий «героический» кульбит.
На всей скорости машина подлетела к серому гранитному монолиту, окна первого этажа были зарешечены, и необычайно высоко росли от тротуара, все вышли и один из полицейских, вежливо придержав Голицына под локоть, указал на массивную дверь. Александр Сергеевич глянул машинально вверх, скользнул взглядом по фасаду и в неоновом свете ближайшего фонаря, увидел как первый снег крупными хлопьями, устилает мокрую мостовую и превращается в серую кашицу. "Как в Москве — подумал он — нужно загадать желание"
Они, пересекли пустынный холл, с одинокой фигурой в отдалении, поднялись на лифте, шли по коридорам и ему казалось, что они бесконечны. Наконец его ввели в довольно пустую казённую комнату, и оставили одного. Стол с телефоном, три стула, и окно, плотно закрытое жалюзи. Голицын не знал, то ли ему сесть, то ли стоять, он опустил свою промокшую насквозь спортивную сумку на пол и прислонился к стене. Усталости он не чувствовал, ему хотелось, наконец, поговорить с кем-нибудь, и обстоятельно объясниться на родном языке. Мысли путались, прыгали, хотя ему казалось, что он всё заранее продумал, как скажет, что ответит, а тут всё мешалось, и лезла одна ерунда. " Странно, вчера началась оттепель, а сегодня наверняка подморозит", — подумал он, и в это мгновение дверь резко распахнулась.
В комнату вошёл сухощавый средних лет господин, в изящном модном сером костюме, из нагрудного кармашка торчал розовый шёлковый платочек, галстук такого же нежного цвета в крапинку был завязан небрежным свежим узлом, в руках у вошедшего кожаный портфельчик, который он ловким жестом бросил на стол и дружески протянул руку Голицыну. Рукопожатие оказалось вполне клещевидным. Поджарая сухость спортивной фигуры, щегольски подчёркнутая изящным костюмом, с головой выдавала военную сущность господина и, скорее всего, его принадлежность к офицерскому званию. Александр Сергеевич от неожиданности, что перед ним возник некий "Джеймс Бонд", окончательно растерялся, не просёк тех нескольких слов, брошенных при знакомстве, а вероятнее всего это была фамилия «бонда», но так как мысленно Голицын представлял кого-то другого, а не такого ряженого кино-героя в крахмальной рубашке, то у него в ответ выдавилось нечто мычащее и несуразное: " Же не парль па франсе, мерси, же вё…".
Офицер улыбнулся, указал Александру Сергеевичу на стул, сел напротив, лёгким щелчком открыл замок портфельчика, из, которого на стол выплыл паспорт Голицына, множество бланков и блокнотик, после чего, «джеймс» старательно отвинтил колпачок с пера и быстрым, бисерным подчерком стал заполнять бланки, сверяя что-то с данными паспорта. Время шло, вопросы молчаливой гурьбой грудились в голове Голицына, он был взволнован, недоволен собой и напомаженным офицером, от которого несёт одеколоном и, который наверняка срочно вызван, в связи с его делом, примчался прямо от праздничного стола, а сам сидит и зря тратит время на какие-то закорючки. "Он ведь ничего не понимает — раздражённо думал Александр Сергеевич и чем делать свои дурацкие записи, мог бы сразу приступить к делу". Голицын нетерпеливо ёрзал на стуле, деликатно покашлял пару раз, чтобы обратить на себя внимание, но офицер не отрываясь, сосредоточенно продолжал писать, сверять с записями в блокноте, и Александру Сергеевичу слышалось, будто золотое перо, скользящее по бумаге издаёт неприятный звук.
В дверь тихонечко постучали, и молодой человек в форме внёс поднос с бутылкой шампанского и тремя длинными пластиковыми фужерами. Вслед за ним в кабинет протиснулась фигура, довольно молодого человека, в чёрном костюме, с бледным помятым праздничной бессонницей лицом. Дежурный вышел, а «джеймс» ловким цирковым движением, бесшумно откупорил бутылку, разлил пенящуюся жидкость в пластик, белозубо сверкнул улыбкой, высоко поднял руку с бокалом и обернувшись к цветной фотографии президента Миттерана, висевшей над столом, воскликнул: " Вив ла Франс, вив ла Репюблик, вив ла Либерте!" — и залпом выпил.
Голицын последовал примеру, бледное лицо молодого человека исказилось болезненной гримасой, будто он вливал в себя не французское шампанское, а серную кислоту.
«Джемс» неожиданно хряпнул пластиковый фужер об пол, тот пружинно отскочил под стол, а офицер что-то буркнул и засмеялся.
— Он говорит, что у вас в России принято на счастье разбивать рюмки. Простите, я не представился, я Паша, переводчик. У меня так болит голова, что я предпочёл бы таблетку аспирина… да вы садитесь и без церемоний, здесь можно держаться по-простому. Я не знаю, вам сказали, что «он» довольно большое начальство… хотя это не моё дело, вам, наверное, объяснят потом…
