Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
Поистине, контрасты подстерегали меня на каждом углу: просторные улицы с административными монументальными зданиями (очень напоминающими строения времен сталинизма) и идиллические коттеджики частного сектора за витыми низкими оградами, пустота улиц и обилие отелей, сияющих всеми цветами радуги. Я совершенно не представлял, что буду здесь делать, кроме того, что дохнуть от тоски, пока на пересечении «стрита» и «авеню» (номеров сейчас не помню) не остановился возле уличного саксофониста.
К моему дикому удивлению он играл джазовую версию хорала Баха! Впервые эта штуковина прозвучала в середине 60‑х в исполнении музыканта и кандидата каких-то там наук Новосибирского университета Владимира Виттиха – у меня сохранилась отцовская запись того скандального джазового концерта, и саксофонные пассажи прочно врезались в детскую память.
Услышать их здесь в исполнении негра было совершеннейшей фантасмагорией… Я замер как вкопанный. Звуки музыки запахли гречневой кашей с молоком, отцовским одеколоном «Шипр» и сиренью, буйно цветущей в нашем дворе. Негр, конечно, играл по-своему. И хорал так не вязался с его красной вязаной шапочкой, зеленым шарфом и широкими засаленными штанами.
– Конечно, это не Дэйв Брубек, но вполне может быть… – услышал я голос рядом с собой.
Возле негра стояло только двое зевак – я и неопрятного вида парень, потрепанность которого, впрочем, при ближайшем рассмотрении стоила недешево. Я мельком взглянул на него и понял, что он решил блеснуть знаниями именно передо мной.
– Дэйв Брубек как джазовый пианист ничего не стоит без саксофона Ван Крайтена, – как бы между прочим парировал я. – Голландцы вообще большие фантазеры…
Парень глянул на меня с любопытством. Мне тоже было удивительно перекинуться словом с незнакомцем, так как здесь вообще не принято обращать друг на друга внимания. Улыбаться во все тридцать два – да, беспрестанно повторять «икскюзьми» – пожалуйста, а вот заговаривать с незнакомцами – это вряд ли. На это был способен только Джейк Стейнбек. И ему здесь было так же хреново, как и мне, с той лишь разницей, что вечером после концерта в ночном клубе он улетал в свой Лос-Анджелес.
Естественно, он потащил меня с собой. По дороге мы тормозили в трех барах, отчаянно споря о преимуществах фри-джаза и принципах импровизации, я во всю травил про Лундстрема и Кролла, а он с пеной у рта отстаивал новаторство Орнетта Колмана. Словом, под конец он вдруг совершенно непатриотично спросил:
– А что ты делаешь в этом долбаном городишке? Здесь скучно. Поехали со мной в Лос-Анджелес.
Если бы я писал роман, то следующей строкой было бы: «…и мы поехали в Лос-Анджелес»…
* * *Я уже привык спать по пять-шесть часов. Просыпаюсь достаточно легко, гонимый страхом опоздать к утренней поверке. Господин Николас Пиро, а попросту наш педантичный распорядитель, не любит, когда кто-то из горничных опаздывает. И терпеть не может опухших заспанных лиц – за это не раз доставалось моим барышням. Но только не мне. На моем лице практически никогда не бывает отпечатка бурно проведенной ночи (оно само, по-моему, сплошной отпечаток с центрального персонажа картины Репина «Не ждали…»), зато мои мальтийские подруги с утра активно позевывают в кулак и на ходу подкрашивают губы. Вообще-то мне нравятся мальтийки, хотя их лица бывают такими похожими друг на друга: смуглые, слегка вытянутые, с миндалевидными глазами и бровями-дужками. Почти все они – жгучие брюнетки.
Некоторые из моих так называемых сослуживиц умудряются учиться в университете. Марго и Элизабет – на медицинском факультете, Сибилла – будущий журналист, остальные, те, что постарше, закончили что-то наподобие нашего техникума гостиничного хозяйства и, конечно, задирают нос. Сибилла практически единственная, кто всегда говорит со мной по-английски, зная, что мой мальтийский изрядно хромает. Это она научила меня идеально выравнивать края одеял и надевать на подушки наволочки, вывернув их сначала наизнанку. До всех этих премудростей я бы никогда не додумался самостоятельно.
После уборки мы часто пьем с ней кофе у Аль Венетто и болтаем от том о сем. Разговор в основном всегда сводится к Голливуду. Сибилла бредит кино и никогда не была в Лос-Анджелесе, поэтому мне приходится множество раз описывать этот город, каждый день прибавляя к своему рассказу новые краски. «А ты был на вручении “Оскара»”?», «Видел Мадонну?» А после следует бесконечный перечень актеров, настолько бесконечный, что я только успеваю лениво кивать, совершенно отключаясь от реальности…
Лос-Анджелес действительно оказался намного веселее Вашингтона. Я даже удивился самому себе: почему я сразу не взял билет именно сюда? Наверное, хотел посмотреть столицу, не зная, что самое интересное происходит не в ней. А может, еще и потому, чтобы вот так случайно столкнуться со стариком Джейком. Значит, меня вела сама судьба?..
Джейк взял меня под свою опеку. Мы оказались очень похожими. Он также беспутно убивал время, с той разницей, что у него водились деньги и убивал он его с большим толком, как истинный гурман. У него была своя рок-группа – не ахти какая, но жили ребята весело и играли громко. Меня поселили в коммуне безбашенных богемствующих молодых людей – таких много паслось вокруг Голливуда: начинающие сценаристы, актеры, разного рода тусовщики, подсевшие на наркотик кино, а то и просто – на наркотики. Город ангелов гипнотизировал своей роскошью и манил поскорее обжечь крылышки. Но только не меня. Я был простым наблюдателем. И этим, очевидно, понравился Джейку. А особенно после того, как взялся за старое и соорудил несколько непритязательных текстов в стиле совдеповского концептуализма – нечто полубессмысленное о «козлике в тумане», «пионерских кострах» и «торбе Горби». Как ни странно, эта муть была принята на ура и Джейк даже выплатил мне гонорар! Позже я смог снять квартиру и наблюдать из ее окна за виндсерфингистами, отчаянно скачущими по волнам, пить кофе в артистической забегаловке и даже видеть прямо у себя перед носом какого-нибудь Джонни Деппа в тренировочных брюках.
Джейк помог мне приобрести пристойные документы, соорудив фиктивный брак с женщиной, которую я видел два раза: при оформлении и расторжении нашего союза. Она была полной и рыжей. Джейк называл ее «малышкой». Я не планировал навечно поселиться здесь, и в конце концов приторный ветер, дувший из кондитерских и кофеен, порядком мне надоел. Если ты не имеешь дома, какой смысл в постоянном месте жительства? Мне всегда казалось, что Дом – это то место на земле, где ты чувствуешь себя в полной гармонии со всем, что тебя окружает. Даже если это – мусорная свалка. Здесь же все было слишком красиво и красочно, а кроме того, атмосфера была до невозможности наэлектризована миллионами несбывшихся надежд. А то и хуже: пустыми обещаниями вечного рая, ради которого тут прозябали потенциальные стоматологи, слесари пятого разряда, физики, химики, домохозяйки, воспитательницы детских садов, юристы, повара, разносчики газет, врачи. И все они мечтали попасть между колесиков киноиндустрии. Кто бы мог подумать, что этот Эдем зарождался почти по-библейски, когда в 1781 году испанский губернатор Фелипе де Неве послал на дикие калифорнийские земли 11 мужчин, столько же женщин (очевидно, их жен) и 22 их детишек.
Я, как истинный зануда, просиживал в библиотеке Хантигтона и был, наверное, единственным из всех, кто мог в точности воспроизвести имя женщины, в честь которой была названа эта местность. Я и сейчас могу его повторить скороговоркой: Эль Пуэбло де Нойстра сеньора да Рейна де лос Анджелес! Интересно, знает ли об этом Джонни Депп?
* * *У меня нет прошлого. Мне не о чем жалеть. Все, о чем я и мог бы вспомнить, осталось по ту сторону жизни и похоже на последние кадры из фильма Тарковского «Солярис»: дом в саду посреди туманного океана, отец, подрезающий ветви деревьев, пес Салтан, сладкий дым над медным тазом, в котором варится вишневое варенье… Всего этого нет нигде. Даже во сне, ибо таких снов мне не снится, а если все это воскрешать в памяти, можно просто сойти с ума. Когда-то мне трудно было принять это «нигде» и «никогда». Пока эти понятия не распространились на меня самого. Внутри меня все тоже залито бетоном. Я должен работать, есть, спать, смотреть телевизор и исправно оплачивать свой быт. Если мой дом где-нибудь и существует, он – внутри меня. На карте его нет. Да и не люблю я географии, не люблю задумываться о своих перемещениях и странных обстоятельствах судьбы. Иначе написал бы большой роман, а не играл словами на страницах этого блокнота, подаренного мне доброй Сибиллой. Кроме историй о Голливуде, она заставляет меня повторять рассказ о моем падении в море с «Сесны» Бо Деррика. Даже блокнот этот подарила для того, чтобы я описал все на бумаге. Она считает, что у меня есть журналистский дар и надеется его развить. Даже пообещала помочь с публикациями в местной прессе. Но мне это совершенно не интересно. Не вижу смысла. Когда-то мне действительно хотелось увидеть свое имя напечатанным. Потом я видел его множество раз, прежде чем окончательно утратить вкус к подобной славе. А уж тем более теперь и особенно – здесь. Итак, итак…
