Синтаро Исихара - Соль жизни
В общем, не каждый день мы себе кости ломаем. И это, наверное, не проходит бесследно — ни для собственной жизни, ни для жизни других.
Средний палец на левой руке побаливает у меня до сих пор, и всякий раз, когда я касаюсь им чего-нибудь, я вспоминаю о своем покойном друге.
Человек, который пережил слишком много
Я принадлежу к тем людям, у которых аллергия к гомосексулистам. Я не просто не испытываю к ним никакого интереса, я их не люблю. И если я вдруг узнаю, что кто-то из моих знакомых оказался гомосексуалистом, у меня портится настроение.
Впервые оказавшись в заведении, где кучкуются эти ребята, я попал в пренеприятную ситуацию. Это было довольно давно. Меня повел туда ныне покойный писатель Эдогава Рампо. Это был известный в те времена гей-клуб «Бурансикку», расположенный в токийском районе Акасака.
Все, кто там был, наводили на меня ужас. У меня просто мурашки по коже бегали. Но что тут поделаешь? Ведь не закричишь. А потому я только и делал, что смеялся, как дурачок. Хотя сидевший рядом Эдогава и притащил туда свою жену, он посадил себе на колени красивенького мальчика, которому явно покровительствовал, и трепал его по щечке. Посмотрев на меня, он сказал: «Вижу, что ты, Исихара, не по этому делу». Расположившаяся неподалеку хозяйка (или хозяин?), рассмеявшись, согласилась с ним: «Да, это не наш человек».
Уже потом хозяйка (?) сказала мне, что среди мужчин и женщин около двадцати процентов людей абсолютно не склонны к однополой любви. Такой же процент — люди, которые являются настоящими гомосексуалистами и лесбиянками, а оставшиеся шестьдесят процентов — «двустволки». Она добавила, что даже такие идиоты, как я, которые вроде бы совсем не интересуются однополой любовью, могут — если им вдруг случится попробовать что-то в этом роде — приоткрыть для себя, как они выражаются, «закрытую туманом дверь на небеса», за которой раскинулся такой мир, откуда уже не захочется возвращаться.
Я, похоже, являюсь тем редкостным экземпляром, который принадлежит к первым двадцати процентам. Характер у меня противоречивый, но все-таки я не испытываю ни малейшего интереса ко всем этим делам.
С тех пор как я впервые посетил гей-клуб, прошло много лет. Хозяйка (?) такого же заведения в Париже сказала мне то же самое. Меня повел туда атташе по культуре, с которым мы познакомились еще в Японии. Незадолго до этого он сообщил мне, что он педераст, и заранее предупредил, что сегодня непременно хочет отвести меня в кафе для гомосексуалистов. В то время я занимался приобретением авторских прав для театра «Ниссэ», и поскольку мне часто приходилось обращаться к этому господину с просьбами по своему делу, то пришлось нехотя согласиться. Хозяйка кафе увидела, как я — по-прежнему! — содрогаюсь от отвращения, и сказала мне то же самое, что я уже слышал в Японии.
Поскольку два авторитета в этой области не сговариваясь сказали одно и то же, я делаю вывод: наверное, они были правы. Парижанка определила меня как l'homme impossible.
Вообще-то сказать такое человеку — невозможная наглость, но с их точки зрения, с точки зрения той трагедии, которая заключена в гомосексуальности, это высказывание приобретает противоположный смысл.
Совсем недавно я смотрел по телевизору американскую передачу, посвященную гомосексуалистам. Там появляется довольно известный голливудский актер второго плана, которого я часто видел в кино. Он публично признается, что является гомосексуалистом, и добавляет: «Пусть никто не думает, что быть гомосексуалистом — счастье. Это вещь абсолютно неестественная. Законы природы, установленные Богом, не позволяют радостно приветствовать человека, который их нарушает. Лично я хотел бы в следующей жизни родиться мужчиной, который любит женщин».
Я ощутил сочувствие.
Актер также сказал: «Вокруг вас такое огромное количество гомосексуалистов, что вы и представить не можете. Я хотел бы, чтобы вы, как добрые соседи, посочувствовали их несчастью».
В общем, остается только гадать, где и когда вы повстречаете человека, который вдруг окажется гомосексуалистом.
Это случилось десять с небольшим лет назад. В Кобэ мы выпивали с одним приятелем, переходя из заведения в заведение. И вот в конце нашего пути он предложил заглянуть в бар для геев. Мне там не понравилось, я сидел у стойки один и ждал, когда же мы отправимся отсюда куда-нибудь еще. Отчасти мой выбор места объяснялся тем, что за стойкой было нечто похожее на мужчину — единственного среди всего персонала. На нем была только набедренная повязка и бабочка. Владелица бара находилась в другом здании, и вместо нее за хозяйку была молоденькая женщина (?), но на самом деле здесь командовал этот пожилой мужчина. Обслуживавшие клиентов женщины (?) частенько обменивались между собой шуточками. Когда же они подходили к стойке, чтобы сделать заказ, то — вне зависимости от своих нарядов — по манере говорить и по жестам превращались в мужчин. Каждый раз, когда бармен легонько отчитывал их или в чем-то поправлял, «женщины» кривились и что-то там отвечали, но по всему чувствовалось, что он для них — старший.
Поскольку я довольно долго наблюдал за ними, бармен — в тот момент, когда был свободен, — спросил меня: «Вам здесь не нравится?»
— Да, пожалуй.
— Здесь не место для серьезного человека, — сказал бармен совершенно отстраненно.
— Но ребята здесь веселятся от души. А вы удовлетворяете свои наклонности и к тому же получаете прибыль.
Бармен промолчал и обвел взглядом зал, будто хотел еще раз убедиться в чем-то.
— Подумайте сами — этих ребят стоит пожалеть. У них нет другого места, где бы они могли по-настоящему расслабиться.
— А у вас есть такое место? — Бармен сверкнул глазами.
— Когда я был в их возрасте, нет, когда был чуть помоложе, у меня было другое увлечение…
— Какое?
— Я с шестнадцати лет летал на самолете, — сказал он, и в этот момент в его голосе прозвучала затаенная гордость. — Когда мы разбомбили Перл-Харбор, я был самым молодым пилотом из всех, кто участвовал в операции.
— А на чем ты летал?
— На палубном истребителе, модель 97.
— То есть перед вылетом тебе пришлось сменить бомбы на торпеды?
— Откуда ты знаешь? — бармен подался вперед и внимательно посмотрел на меня.
— И испытания новых торпед, пригодных для мелкой бухты Перл-Харбора, еще не были закончены, так что тебе приказали их использовать уже после Хитокаппу?
Бармен признал теперь меня за равного себе и неспешно закивал.
— До этого мы тренировались в заливе Кинко возле Кагосимы. Бросать бомбы и пускать торпеды. Каждый день по пять-шесть часов. Все было как во сне, даже поесть забывали. Тогда среди всех японцев только мы знали, что целью будет Перл-Харбор.
— Говорят, что в момент начала операции так штормило, что даже учебные занятия отменили.
— Так-то оно так, но только два самолета не смогли взлететь. Человек — это такое создание… — произнес бармен уверенно. Его глаза были устремлены в прошлое. — Знаешь, я в то время жил на разрыв.
— Это и было твое увлечение?
— Именно. Для парня, которому еще и двадцати не было и который женщины-то толком не знал, ничего другого не оставалось.
В эту секунду зрачки бармена вдруг расширились, будто он видел какой-то сон. «Когда летишь на юг крылом к крылу, думаешь: вот это и есть настоящая жизнь! А смерть совсем близко — это без вопросов. Но у тебя никаких сомнений нет — просто радость. И никаких мыслей насчет того, что операция может провалиться. А когда подлетели и сквозь разрывы в облаках показался остров Оаху, а потом и Перл-Харбор, я подумал: надо же, такая красота! В заливе Кинко было тоже здорово, но здесь была такая красивая вода! Как бы это сказать? Будто бы увидел самоцвет, который хранится в замке за семью печатями. А еще я удивился тому, что этот самый залив был точь-в-точь как на макете или на фотках, которые нам показывали. Я был в третьей эскадрилье. Это означает, что мы должны были атаковать третий корабль справа. Это был „West Virginia“. Вот мы к нему подлетели и врезали. Теперь уже никто не мог спасти его. Они совсем не отстреливались. Я еще подумал, что здесь полегче будет, чем на учебных занятиях. Я не чувствовал никакой скованности. Вот и хорошо, думал я, сейчас я вам торпеду в бок и засуну! Я снизился, теперь можно было запускать торпеду. Держать курс было проще, чем на тренировке. Я связался с другими пилотами, и мы все разом дали залп. Я не видел, попали ли в цель торпеды первого и второго самолетов. Я только хотел, чтобы моя торпеда попала куда надо, а там уже и помирать можно. Набирая высоту, я пронесся над верхушками мачт корабля и молил только об одном: попасть! Попаду? Не попаду? А что если не взорвется? Я думал о том, о чем никогда не думал. В тот момент, когда я закончил разворот, торпеда уже успела попасть в корабль. Вверх взметнулся огромный столб воды. Как бы получше сказать, что я почувствовал? Это когда спишь со своей любимой, бесконечно любимой женщиной и вот — ты кончил. Нет, пожалуй, то ощущение будет посильнее. Уже позже я подумал, что моя жизнь в тот момент была окончена. Вот что я думаю».
