Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
Ромберг посмотрел на меня, и мы рассмеялись.
— Очень симпатичный ребенок, — сказал я.
Он притащил бутылку коньяка и бокалы, и мы расположились в его кабинете, на стенах которого висели фотографии животных.
— Микки замечательный ребенок, — сказал он, — если бы так сильно не заливала.
— Не заливала?
— Не болтала, чтобы вызвать к себе интерес. Она постоянно выдумывает разные фантастические истории. Например, что в зоопарке из клетки вырвался волк. Или что мать ее подружки — американская миллионерша. Я немецкий миллионер. А у нее астма.
— Я был точно таким же, — сказал я.
— Но не до такой же степени, господин Хольден! Вот, например, когда-нибудь полицейский на улице разрешал вам не делать домашние задания?
— Главный, говорит Дюссель-пять, Дюссель-пять… нам нужен автокран, грузовик застрял в трамвае и заблокировал перекресток…
— Все понял, Дюссель, сейчас пришлем автокран… Раненых нет?
— Ни одного, только масса битого стекла.
— Вот, опять мелочь, — сказал Петер. — У меня нюх на серьезные события.
В длинной синей ночной рубашке и пестрых тапочках в комнату вошла Микки. Она протянула мне руку, сделала книксен и очень быстро, боясь, что ее перебьют, заговорила:
— Добрый вечер, господин Хольден, теперь я знаю, кто такой Гитлер. Я посмотрела в справочнике для молодежи. Это был ужасный человек. Он приказывал убивать и мучить людей, начал войну и уничтожил много стран. — Она шумно вдохнула воздух, чуть не поперхнувшись при этом, и процитировала на память: — Он избежал ответственности за крах Германии, совершив самоубийство. Он оставил Германию жесточайшим образом опустошенную, расколотую и утратившую себя как никогда ранее! — И в изнеможении закончила: — А до этого он был художником!
Я вручил ей коробку конфет и получил за это влажный поцелуй.
— Ой, папа, ты только посмотри — с орехами и с начинкой! Можно мне съесть еще одну с орехами, ну пожалуйста, пожалуйста?
— Только, если ты ляжешь в кровать.
— Господин Хольден, а ваш «Мерседес» уже в порядке?
— Марш в постель, — сказала фрау Ромберг, — возьми еще одну конфетку, помолись и засыпай.
Она унесла Микки на руках в детскую. В дверях своей комнаты девочка помахала мне, я помахал ей в ответ и увидел Микки уже в окружении множества пестрых игрушечных зверей, жирафов и зайцев, овец, пуделей, собак, кошек и обезьян…
Мы пили коньяк и курили, полицейская волна была включена, а Ромберг показывал сделанные им фотографии зверей. В этой чужой семье я чувствовал себя как дома. Я ни разу не вспомнил о Нине. Мы сняли пиджаки и развязали галстуки, а Ромберг рассказывал мне про свои фотографии. Больше всего мне понравились снимки лебедей. Он сфотографировал этих птиц взлетающими и садящимися на гладь озера.
— Некоторые лебеди весят двадцать килограммов! Вы не представляете, какое усилие прилагает такая птица, чтобы взлететь с поверхности воды! Ей нужно двадцать-тридцать метров «взлетно-посадочной полосы», и она поднимается только благодаря колоссальным усилиям всех своих мышц. Если рассчитать полет лебедя по образцу полета самолета, то лебеди вообще не могут летать! Как самолет, — они были бы слишком тяжелы для подъема!
Его лицо раскраснелось — было очевидно, что он рассказывал о том, что его сильно волновало. В эти мгновения он не выглядел таким уж некрасивым. И я подумал о том, что все, что на нас воздействует благоприятно, позволяет нам выглядеть более привлекательными.
— Я была бы очень рада, если бы Петер занимался исключительно такими фотографиями, — тихо сказала фрау Ромберг.
— Потерпи еще немного, дорогая, до тех пор, пока мы не расплатимся с долгами, — сказал он и погладил шероховатую от домашних работ руку жены. — Потом я найду кого-нибудь, кто даст мне денег.
— Для чего?
— Я хочу издавать книги о животных в собственном издательстве. Посмотрите, какой успех был у Бернатчика. Или у Тримека. Животные интересуют всех, это очень хороший бизнес, нужен только стартовый капитал.
— Внимание, — произнес мужской голос из динамика радиоприемника, — Дюссель-два, Дюссель-два… выезжайте на улицу Регинаштрассе, тридцать один, Регинаштрассе, тридцать один… только что нам позвонил прохожий и сообщил, что какая-то женщина выбросилась из окна…
В тот момент я еще ничего не понял. И еще спросил:
— А какой капитал вам нужен?
— Тысяч десять или пятнадцать. А остальное я бы взял в банке в кредит. А почему вы спрашиваете? Вы кого-нибудь знаете?
— Да, — сказал я. — Есть одна возможность. Но не сейчас, может быть, месяца через два…
— Ох, Петер, если бы это было возможно! Это было бы прекрасно!
— Это было бы великолепно, — радостно сказал он, поднимаясь со стула. — Господин Хольден, прошу вас побыть немного с моей женой, я скоро вернусь.
— Далеко вы направляетесь?
— На улицу Регинаштрассе. Там какая-то женщина выбросилась из окна, вы разве не слышали только что?
Я собрался, мне даже удалось спокойно спросить:
— Улица Регинаштрассе, а какой номер дома?
— Тридцать один. А почему вы спрашиваете номер дома?
— Да так. Торопитесь… торопитесь, господин Ромберг!
— Может быть, ничего страшного. Из-за ревности или еще почему. Но что-то там все-таки есть. Это наверняка лучше, чем банальный наезд грузовика на трамвай!
Сказав это, он исчез, часы полицейской волны продолжили свое монотонное тиканье, а я спокойно слушал то, что мне рассказывала фрау Ромберг. Я улыбался ей, но не понимал, о чем она говорит. Я думал только об одном, думал вопреки разуму, без всякой надежды: это сделала другая женщина. Не она. Она еще так молода. Она не виновата. Это не она. Нет. Нет. Нет.
Голос фрау Ромберг стал слышен отчетливее:
— …вы даже представить себе не можете, что бы это было для Петера, господин Хольден! Издательство! Его фотографии! А не эта грошовая работа, эта суета и днем и ночью!
Я кивнул.
— И вы действительно полагаете, что такая возможность у вас есть?
Я кивнул.
— Внимание, — сказал голос. — Дюссель-два, Дюссель-два, вы уже на улице Регинаштрассе?
В динамике послышался свист и шум, а затем еще один голос:
— Говорит Дюссель-два. Здесь довольно крупно насвинячили.
— Мертва?
— Вы шутите, коллега? Я же вам сказал — с девятого этажа! Быстро пришлите труповозку. И еще пару Дюсселей. Нам одним с любопытными не справиться. Сюда нагрянули уже и нахалы из прессы.
— Как зовут женщину?
— Это не женщина, а молодая девушка. К тому же беременная. Так соседи говорят. Может быть, в этом причина. Хильде Лутц ее зовут.
— Давайте по буквам.
Из динамика раздались тягучие и липкие слова:
— Хельмут, Иоган, Людвиг, Дора, Елена, новое слово, Людвиг, Ульрих, Теодор, Цеппелин…
Дверь в детскую распахнулась. На пороге стояла Микки, глаза ее были широко раскрыты, маленькие ручки прижаты к груди:
— Господин Хольден…
— А тебе что здесь надо? Быстро иди в кровать! — крикнула мать.
Но Микки подбежала ко мне:
— Мы же знаем ее!
— Кого ты знаешь?
— Эту Хильде Лутц! Которая выбросилась из окна!
— Почему ты никогда сразу не засыпаешь? — накинулась на нее мать. — Почему ты часами лежишь и слушаешь, что говорят взрослые?!
— Мама, голоса были такие громкие! Господин Хольден, почему ты ничего не говоришь? Скажи же что-нибудь! Ведь Хильде Лутц — это та самая, которая врезалась в твой «Мерседес»!
— Микки, ты меня уже разозлила. Немедленно иди в кровать!
У девочки задрожали губы:
— Но я же знаю эту женщину, мама, я ее на самом деле знаю!
— Микки!
— Господин Хольден, да скажи же, что это правда!
— Ты ошиблась, Микки, — ответил я. — Женщину, которую ты имеешь в виду, зовут Милда Клотц, да, ее зовут Милда Клотц.
— Ну вот видишь! — обрадовалась фрау Ромберг.
Обескураженное лицо Микки говорило: почему ты меня так подло предаешь, ты, которого я люблю?
— Так уйдешь ты наконец?! — крикнула фрау Ромберг и слегка подтолкнула ребенка вперед.
Микки беззвучно заплакала и ушла в свою комнату. Дверь за ней закрылась. Когда я взял свой бокал обеими руками и стал пить, то пролил половину его содержимого.
— Извините, господин Хольден. Наш ребенок ведет себя просто ужасно. И все потому, что она хочет всего лишь обратить на себя внимание.
24
В 23 часа я вернулся на улицу Зонненбликштрассе, 67. Нина вышла в 23.15. Я открыл перед ней дверцу «Кадиллака» и протянул руку на случай, если госпожа Бруммер решит воспользоваться этой рукой в качестве опоры. Но она этого не сделала, и я, тронув машину с места, поехал уже не так быстро, и не говорил ничего до тех пор, пока ко мне не обратятся. Но ко мне так и не обратились.
