Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды
Лошадь вздрогнула и пошла.
— Будь здоров, — сказал он.
— Доброй ночи, мистер О’Коннор.
Когда он отъехал, Джо вынырнул из-за деревьев и бегом помчался к коляске.
— Я совсем закоченел, — нетерпеливо проворчал он. — Ноги стали совсем как деревянные; если их согнуть, они сломаются. Чего он так долго торчал здесь? Поехали скорее!
Он влез мне на колено, и мы снова тронулись в путь. Джо дрожал от холода и все время убивался из-за сгоревших штанов:
— Мать здорово рассердится. У меня есть только еще одни, и те в дырках.
Я изо всех сил дергал и толкал ручки, прижимаясь лбом к спине Джо. Коляска подпрыгивала на неровной дороге, длинные удочки постукивали друг о дружку, а угри перекатывались из стороны в сторону в мешке, у наших ног.
— Одно хорошо, — сказал Джо, стараясь хоть как-нибудь утешиться, — прежде чем штаны сгорели, я успел все вынуть из карманов.
Глава 21
Однажды свэгмен, присевший отдохнуть у наших ворот, рассказал мне, что знал человека, у которого не было обеих ног, и все же он плавал, как рыба.
Я часто думал об этом человеке, плавающем, как рыба. Но я никогда не видел, как люди плавают, и не имел представления о том, какие движения надо делать руками, чтобы держаться на воде.
У меня хранился толстый переплетенный комплект газеты для мальчиков «Приятели», где была статья о плавании. Она была иллюстрирована тремя картинками, изображавшими человека с усиками в полосатом купальном костюме: на первой он стоял с руками, вытянутыми над головой, глядя прямо на читателя; на второй руки пловца находились под прямым углом к телу, а на третьей руки были прижаты к бокам. Стрелки, идущие по кривой от рук к коленям, обозначали движение руки вниз, которое автор статьи называл «гребок на грудь». Этот термин смутно вызвал у меня неприятное ощущение, поскольку при слове «грудь» я всегда представлял себе мать, кормящую младенца.
В статье говорилось, что лягушка, плавая, также пользуется приемом «гребок на грудь». Я поймал несколько лягушек и посадил их в ведро с водой. Они нырнули на дно, затем поплыли по кругу, потом поднялись вверх, выставили над водой ноздри и замерли, распластав лапки. Наблюдение за лягушками дало мне немного, но я твердо решил научиться плавать и летними вечерами стал тайком ездить на своей коляске к озеру, в трех милях от нас.
Там я и начал практиковаться.
Озеро находилось в котловине, оно было совсем скрыто крутыми, высокими берегами, поднимавшимися террасами на двести-триста ярдов над уровнем воды. Видимо, эти террасы продолжались и под водой, так как уже в нескольких ярдах от берега дно резко опускалось на большую глубину; там протягивали тонкие нити водоросли, и вода была холодной и неподвижной.
Никто из ребят в школе не умел плавать, да и среди взрослых в Туралле я не знал никого, кто бы умел. Подходящих мест для купания поблизости не было, и только в нестерпимо жаркие вечера люди, поддавшись сильному искушению, ходили на озеро, которое всегда считалось опасным местом. Детей предостерегали, чтобы они держались от него подальше.
Однако ребята, пренебрегая порой родительскими советами, барахтались в озере у самого берега, стараясь научиться плавать. Если при этом присутствовали взрослые, они не сводили с меня глаз и не подпускали близко к «ямам», как мы называли места, где дно вдруг уходило из-под ног. Они переносили меня с берега на мелкое место — их беспокоило, что я ползу по камням или пересекаю полоску скользкого ила у самой воды.
— Эй, давай я перенесу тебя! — говорили они.
Они привлекали ко мне внимание всех присутствующих. Когда взрослых не было, ребята как будто не замечали, что я ползаю, а не хожу. Они обливали меня водой, облепляли илом во время наших битв или наваливались на меня и колотили мокрыми кулаками.
В таких драках, когда мы кидались илом, я представлял собой великолепную мишень, так как не мог увертываться или преследовать нападавших. Мне ничего не стоило уклониться от участия в этих схватках: надо было лишь запросить пощады и предоставить победу противникам. Но, поступив так, я уже не мог быть на равных с мальчишками. Я навсегда превратился бы только в наблюдателя, и ребята стали бы относиться ко мне так же, как к девчонкам.
Я не сознавал, что в моих действиях есть определенная логика, и не понимал, что поступать так, а не иначе заставляет меня стремление добиться полноправия. Я не мог бы объяснить свои побуждения. Так, когда передо мной вырастал мальчишка, решивший во что бы то ни стало забросать меня илом, я полз прямо на него, не обращая никакого внимания на летевшие в меня комья, и в конце концов, когда я находился уже совсем близко и готов был схватиться с ним, он поворачивался и удирал.
То же самое происходило и в драках на палках. Я сразу бросался в бой и принимал на себя сыпавшиеся удары — ведь только таким путем я мог добиться уважения, с которым дети относятся к победителям во всех играх.
Умение плавать весьма высоко ценилось ребятами, и обычно если ты умел лежать на воде лицом вниз, передвигаясь по дну с помощью рук, то уже считалось, что ты научился плавать. Но я хотел плавать там, где глубоко, и, так как другие дети очень редко ходили на озеро, я стал ездить туда один.
Оставив коляску в кустах акации, я спускался вниз по поросшим травой террасам до берега, там раздевался, переползал камни и полосу ила и добирался до песчаного дна. Вода там была мне по грудь, когда я сидел.
В статье, напечатанной в «Приятелях», ничего не говорилось о том, что надо сгибать руки и выбрасывать их вперед так, чтобы они легко шли по воде, не оказывая ей сопротивления. По картинкам у меня сложилось представление, что процесс плавания заключается в движении вытянутых рук поочередно вверх и вниз.
Я добился того, что мог держаться на воде, с силой колотя руками, но двигаться вперед я еще не умел. Только на втором году, поговорив у наших ворот о плавании еще с одним свэгменом, я научился правильно двигать руками.
После этого я с каждым разом плавал все лучше, и пришел день, когда я почувствовал, что могу поплыть куда угодно. Я решил испытать себя над «ямами».
Был жаркий летний вечер, и озеро казалось синим, как небо. Я сидел голый на берегу, наблюдая за черными лебедями, которые плавали вдали от берега, то поднимаясь, то опускаясь на мелкой волне, и препирался с Другим Мальчиком, который хотел, чтобы я отправился домой.
«Ты проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, — увещевал он меня. — Никто в школе не способен этого сделать».
Но я не обращал на него внимания, пока он не сказал:
«Смотри, как здесь пустынно».
Одиночество пугало меня. Вокруг озера не росли деревья. Оно лежало совсем открытое небу, и над ним всегда царило полное безмолвие. Изредка раздавался крик лебедя, но это был печальный звук, лишь подчеркивающий уединенность этого места.
Немного погодя я сполз в воду и, загребая руками, чтобы держаться прямо, добрался до края обрыва в темную, холодную синеву. Тут я остановился, двигая руками и глядя вниз, в чистую воду; в глубине на крутом склоне подводной террасы видны были длинные бледные стебли водорослей, извивающиеся, как змеи.
Я посмотрел в небо надо мной, оно казалось таким огромным — пустой купол неба и пол из синей воды. Я был совсем один в мире, и мне было страшно.
Постояв немного, я вздохнул и бросился в «яму». На секунду моих повисших ног коснулись водоросли, потом соскользнули, и я поплыл по воде, которая простиралась подо мной вниз до бесконечности.
Мне хотелось повернуть назад, но я продолжал плыть вперед, медленно, ритмично двигая руками, повторяя себе снова и снова: «Не бойся, не бойся, не бойся!»
Постепенно я стал поворачивать, и, когда увидел, как далеко отплыл от берега, меня на мгновение охватил ужас, и я стал торопливо болтать руками в воде, но внутренний голос продолжал упорно нашептывать свои слова, я успокоился и снова поплыл медленно.
Я вышел на берег, чувствуя себя исследователем, вернувшимся домой после долгого путешествия, полного опасностей и лишений. Берег озера уже не казался мне уединенным местом, где жил страх; это был чудесный зеленый уголок, освещенный солнцем, и я, насвистывая, стал одеваться.
Я научился плавать.
Глава 22
Около наших ворот росли огромные эвкалипты. На земле под деревьями, усеянной листьями, сучьями и ветками, там и сям виднелись следы костров. Сезонники и бродяги, проходившие мимо, часто отдыхали здесь, сбросив с плеч дорожный мешок, или, окинув внимательным взглядом дом и кучу дров у крыльца, входили внутрь, чтобы попросить поесть.
Те из них, кто не раз проходил мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю, не требуя за это нарубить дров. Отец сам исколесил Квинсленд с мешком за плечами и хорошо знал жизнь этих людей. Он всегда называл их «путешественниками». Бородатых обитателей зарослей он именовал «лесными птицами», а тех, кто приходил с равнины, — «полевыми птицами». Отец сразу различал их и без труда угадывал, пусто у них в кармане или нет.
