Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы «Ж»
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ
10 апреля 2006 г.
Этого со мной не случалось уже давно: чтобы мужик сам за мной гонялся. Первая реакция — позвонить Арни и спросить, что делать? Вторая — позвонить маме с тем же вопросом. Третья — позвонить Леле, Мелисске и всем знакомым. Хочу обсуждать мою востребованность!
Я звезда! Только бы Зэк ничего не узнал!
Через 2 часа:
Все равно это кончится ничем. Зэк пришел домой — такая зайка! Принес мне мороженого. Вот она — любовь-то!
СМЕРТЬ ФОТОРЕПОРТЕРА
12 апреля 2006 г.
Позвонил Джо, бывший свекр, и сказал, что Лука погиб. В прошлом месяце он уехал в Багдад. На рынке в Садр-Сити[14] подорвался террорист-смертник, Лука побежал снимать, и тут сработала вторая бомба.
У меня нет ни слов, ни мыслей. Похороны завтра.
ЖИЗНЬ И СУДЬБА
13 апреля 2006 г.
Я втайне надеялась, что Зэк пойдет со мной на похороны. Но он сказал, что у него съемки рекламы майонеза. Сердце отказывалось понимать: Лука умер, а у этого один майонез в голове!
Уже потом, задним числом я осознала, почему Зэк отказался. Он не мог смотреть, как я буду убиваться по бывшему мужу.
Луку хоронили в закрытом гробу. Народу было много, многие пришли с детьми. Малышне надоело ждать, пока подъедет священник, и они носились по кладбищу.
Я смотрела на Терису и Джо. К ним подходили, утешали, но они ничего не понимали. Как это — растить ребенка, петь ему песенки, менять штаны, лечить… Устраивать дни рождения и доверять ключи от машины… А потом — хоронить?
Кто виноват в этом?
Лука всю жизнь был толстокожий медведь. Он мог снимать убитых и не сходить с ума. Он мог ехать на войну и не думать о родных. У него полностью отсутствовала способность «примерять» ситуацию на себя, и в глубине души он не верил, что с ним может случиться плохое. Так дети, бегавшие вокруг, не верили в смерть.
Ко мне подошел Бобби, журналист, для которого Лука снимал фоторепортажи.
— Почему он опять поехал в Ирак? — спросила я.
Бобби шмыгнул носом.
— Оттуда совестно уезжать. Мы, иностранцы, можем улететь домой, а иракцам лететь некуда. Они каждый день живут в этом аду. Их каждый день взрывают, у них литр бензина стоит доллар — да и то в очереди нужно стоять.
— А смысл? Вы все равно им ничем не поможете.
— Смысла нет. Мы можем только рассказывать об их бедах. Но возвращаться все равно нужно. Это как… Вот представь, ты болеешь, тебе очень плохо, а рядом сидит кто-то и держит тебя за руку: «Не бойся, я с тобой!» Мы показываем, что до них есть дело.
Бобби смотрел на край новенького гроба и рассказывал:
Самолеты в Багдад прибывают из Иордании. Чтобы не угодить под ракету, лететь приходится на высоте 30 тысяч футов и только потом, уже над самым аэропортом, спиралью нестись вниз. На машине — до Зеленой зоны. Это самое безопасное место в Багдаде — там находятся правительственные офисы и резиденции дипломатов. Но дорогу до блок-поста называют «Шоссе Смерти». Исламисты ходят туда как на работу — взрывать и обстреливать конвои.
Если едешь по городу, упаси Господь пристегиваться. Жвачка, наушники и ремни безопасности — верный признак иностранца, а с иностранцами разговор короткий. Даже торговцев, которые продают импортные товары, и то убивают.
В Багдаде правят не американцы и уж тем более не правительство. Хозяевами улиц являются всевозможные вооруженные группировки. Каждая из них сражается за свое: кто против суннитов, кто против шиитов, кто против иностранцев, кто против богатых, кто против бандитов, кто против их жертв.
— В Ираке идет гражданская война, — вздохнул Бобби. — Свободы, разумеется, стало больше: хочешь — смотри спутниковое телевидение, хочешь митингуй, сколько влезет. Но жить стало труднее всем, кроме курдов. У них, на севере, экономический бум, и туда многие уезжают. Там можно отправлять детей в школы.
— В Багдаде в школы не ходят?
— Ходят. Но в столице самый доходный бизнес — похищение людей. Схватить могут кого угодно и когда угодно. Богачи живут в сараях и ездят на битых драндулетах. Если боевики узнают, что у тебя есть деньги, похищение практически гарантировано. Сейчас даже женятся потихоньку, чтобы посторонние ничего не знали.
— Полиция бездействует?
— В полиции служат те же боевики. Им корочки нужны для того, чтобы безнаказанно грабить и убивать «неверных». Американцы там болтаются между небом и землей. Наши морпехи хороши, когда надо провести военную операцию, а как дело доходит до полицейских функций — они пас. Их не тренировали для этого, да и как можно быть полицейским в стране, где ты не знаешь ни языка, ни обычаев?
Я вспомнила массовые анти-военные демонстрации, гремевшие по всей Америке.
— Иракцы знают, что мы протестовали против войны?
Бобби усмехнулся.
— Две недели назад я разговаривал с курдским старейшиной. Он сказал, что те, кто хочет вывести войска, либо безумцы, либо сторонники Саддама.
— Ого!
— Так не все думают. Для многих мы — воплощение зла. Чтобы стать террористом-смертником, записываются в очереди. По стране полно фанатиков, которые считают, что Аллах послал их убивать американцев. Ребята из «Time» недавно брали интервью у одного из них. Его спросили: «За что ты борешься?» Он ответил: «Во-первых, за ислам, во-вторых, чтобы стать мученником, и в-третьих, за свою страну». Они хотят создать мусульманское государство, где не будет искушений Запада. Зачем им это нужно, они не думают: сначала сделаем, потом разберемся. При этом никто из них не собирается дожить до этого счастья.
— Так ведь гибнут-то в основном иракцы!
— Ничего страшного: они попадают в рай.
Приехал священник и начался молебен. Ветер трепал рубашки и платья.
— Пепел к пеплу, прах к праху.
— Аминь.
— Зачем, Бобби? Что он изменил своей смертью?
— Смертью — ничего, а жизнью — очень многое.
Поцеловав меня, Бобби пошел прочь. Это привычка иракской войны — не задерживаться в толпе дольше положенного.
КАМО ГРЯДЕШИ
14 апреля 2006 г.
Я сижу над компьютером грустная:
Моя муза — халтурщица вздорная.
Без нее моя проза — безвкусная,
И поэзия — малосъедобная.
ЧТО ДЕЛАТЬ?
15 апреля 2006 г.
Я сидела вместе с Полом в суши-баре и неумело гоняла рис по тарелке. Что хотите делайте, но есть с помощью палок — это все равно что пить из дуршлага.
— Лука — дурак, — жаловалась я. — Он ведь жизнь родителям поломал! А у Терисы вчера еще одно несчастье приключилось: их отдел сократили. Ей, конечно, страховка положена за сына, без денег она не останется. Но дело не в деньгах! Когда человек всю жизнь проработал на одной и той же фабрике, для него увольнение — все равно что ампутация.
— Что за фабрика? — спросил Пол.
— Знаешь, ватные палочки, которыми в ушах ковыряют? Вот они их делали. А теперь все производство переводят в Китай.
— Ты ходила к Терисе?
— Ей со мной тяжело. Она как на меня посмотрит, сразу Луку вспоминает. А тут еще Джо орет, что она сына сгубила: записала его в детстве в бой-скауты, вот он и свихнулся на поиске приключений.
Плохое настроение — как бег под горку: чем дальше, тем труднее остановиться.
— Всех ненавижу, — ворчала я. — Книжка в России вышла — хоть бы один критик заметил.
Пол улыбнулся.
— Да, без критиков счастья нет.
— Тебе хорошо говорить! Знай себе — урок из тюрьмы вытаскивай! А мне надо как-то прославляться.
— Зачем?
— Хочу себе памятник.
— Ты его в гроб, что ли, с собой положишь?
— Да! Будем лежать в обнимку.
Пол меня разочаровал. Когда он позвонил, я была рада выбраться куда-нибудь. Все утро слонялась без цели по дому. На столе — горы рукописей, в ежедневнике — список дел. Зэк уехал, Барбара выходная… Но Пол не умел правильно сочувствовать.
— Что говорили на панихиде про Луку? — спросил он.
— Все то же самое, что у других: «Мы понесли невосполнимую утрату».
— Врали?
— Друзья, родители и редактор — нет. Остальные просто отмечались для галочки.
Пол разгладил салфетку на колене.
— Интересно, что люди будут думать на наших панихидах? Не говорить, а именно думать?
— Не знаю, — буркнула я.
Он усмехнулся.
— Самое обидное, что наши достижения никому не нужны. Никто не подумает: «О, как жалко, что Пол умер, — он был так богат!» или «Я не перенесу этого — ведь у него было столько женщин!»
— К чему ты это говоришь?
— Это не я, это Стивен Кови.[15] Он пишет, что итог нашей жизни лучше всего виден на панихиде. Нас будут оплакивать только те, кто нас любил. Твоим читателям по-фиг, знаменита ты или нет. Никто не станет думать: «Как грустно — ведь про нее в „Космополитене“ писали!» О тебе будут жалеть, только если ты будешь хорошим автором. А для этого не требуются ни критики, ни слава. Хочешь любви — будь нужной, а не известной.
