И. Грекова - Свежо предание
Иван Филимонович застенчиво сидел на кончике стула, подобрав голубые ножки.
— Я ей физически…
— Знаю.
За стеной что-то происходило. Лилась вода, слышны были стоны, шаги. Кто-то входил, выходил на кухню, снова входил.
Иван Филимонович заплакал.
— Какая женщина! Я любил ее, честное слово. Что мне было делать? Я полюбил другую… Как честный человек…
— Молчите, — сказал Костя.
Снова звонок. На этот раз «неотложная». Костя отворил. Пухлая дамочка в белом халате долго возилась в передней. Потом стала мыть руки. Костя с полотенцем ей прислуживал.
— Где больная? Костя постучал в дверь.
— Кто там? — спросила Леонилла Илларионовна.
— «Неотложная».
— Уже не нужно. Впрочем, войдите. Есть адреналин? Дайте. Ну, что вы там копаетесь? Давайте аптечку, я сама. Есть адреналин!
Дверь закрылась.
Костя вошел к себе. Иван Филимонович, по-заячьи вздрагивая, сидел на своем краешке, стараясь занимать поменьше места.
— Что там? — спросил он, подняв молящие глаза.
— Не знаю. Вводят адреналин.
— Значит, есть надежда?
— Наверно, есть.
— Константин Исаакович, выслушайте меня. Я…
— Молчите.
Они сидели, каждый на своем стуле, долго-долго. Часы пробили два, половину третьего, три… В половине четвертого в комнату вошла прекрасная женщина.
— Все. Будет жить.
* * *— Юра, знаешь, меня поразила Лиля…
Юра отвернулся.
— Ты меня словно орденом награждаешь. Новость сказал.
Но все-таки он был рад. Улыбка так и ползла на его губы. Он ее стряхивал, а она все ползла — умильная, глупая, такая не Юрина улыбка.
* * *А статью они кончили. Писали-писали, все казалось, что ей конца нет, и вот — кончили. Отдали на машинку — и все.
— Что же теперь мы будем делать? — спросил Костя.
— Не знаю. Пантелеевна себя изжила. Не могу больше смотреть на ее одноглазое рыло.
— Я тоже.
— Придумаем что-нибудь другое. Чем бы дитя ни тешилось…
— Я уже придумал. Слушай, Юра…
— Помолчи. До завтра я не хочу говорить о работе.
— О чем же нам еще говорить? Ведь за душой у нас ничего, кроме работы. Нищие духом.
— Редкий случай, когда я с тобой вполне согласен. — Юра вынул гривенник, положил на стол и обвел карандашом. — Вот наш кругозор.
— Если у тебя такой, то у меня…
Костя долго искал копейку, нашел и тоже обвел. Два кружка на зеленой бумаге. Два кругозора.
— А помнишь, — спросил Костя, — как мы с тобой ходили в Публичную за кругозором?
— Да, братец, с тех пор мы стали кандидатами наук. Это сильно сужает поле зрения. Закопались в свою науку, как кроты. Прельстились простыми закономерностями.
— Ну, не слишком-то простыми…
— Ха! Самая сложная из наших задач на порядок проще самой простой задачи из жизни общества. Там ничего еще не сделано.
— Есть же общественные науки?
— Практически нет. Есть шаманские заклинания.
— А «Капитал»?
— Ну, Маркс создал нечто вроде науки, для своего времени, своих условий. Его беда, что он не знал математики. Некоторые его законы так и просятся на язык дифференциальных уравнений…
— Да, я тоже об этом думал.
— Это просто очевидно. Помнишь о расширенном воспроизводстве? Первое подразделение, второе… Производство средств производства, производство средств потребления, и атата, и атата…
— Припоминаю.
— Так это же совсем элементарно, если грамотно изложить.
Юра написал систему дифференциальных уравнений.
— Видишь? Тут коэффициент — доля потребляемых средств, а тут — доля средств, отводимых на расширение. Заметь, коэффициенты могут быть как постоянными, так и переменными.
— В самом деле, забавно.
— А главное, можно аналитически вывести условия, при которых процесс расширенного воспроизводства будет устойчивым.
— То есть без кризисов?
— При известных условиях — да.
Костя еще раз прочел уравнения, подумал и написал формулу.
— Такие условия?
— Именно.
— Черт возьми, это же очень интересно.
— Мне это пришло в голову на политзанятиях. Пока этот болван Зайцев мусолил: первое, второе подразделение… боясь отойти от «Капитала» на волосок, даже не решаясь буквой обозначить переменную… Помнишь? Нет, тебя в тот раз не было. А я был, и сидел, и со скуки вывел уравнения. Потом сдуру вышел и написал их на доске.
— Написал?!
— Да, попутал бес.
— Юра, а ты не сказал, что к чему?
— Нет, успокойся, никто ничего не понял. Но все равно это было глупо. Сказано: «Не шути с женщинами, эти шутки грубы и неприличны». Козьма Прутков.
— Юра, ты уверен, что никто ничего не понял? Про равновесие?
— Н-не совсем. Кто-то сзади хихикал.
— А Зайцев?
— Ну, он-то совсем ничего не понял. Совершенный кретин. Еще не произошел от обезьяны.
— А вдруг произойдет? Несладко тебе будет. Юра внезапно оглянулся и замолчал.
— Ты чего?
— Ничего, так.
— Послушай, Юра. Что происходит кругом? Ты что-нибудь понимаешь?
— О чем ты?
— О космополитах.
— Кое-что понимаю.
— И что?
— Вопрос сложный. — Юра говорил нехотя, через силу. — Обстоятельств здесь много.
— Почему это стало возможным у нас? И почему сейчас именно?
— Думаю, есть объективные причины.
— В чем они?
— Младенец! Израиль. Государство израильское. Какое-то отечество появилось у вашего брата…
— Какое там, к черту, отечество? Для кого из нас оно отечество? Да пошли меня туда…
— Знаю, знаю. «Из перерусских русский», как кто-то про кого-то сказал, кто и про кого — уже не помню. Живописная фраза. Но все-таки с фактами надо считаться.
— Какие факты?
— У многих евреев — родственники за границей, теперь — в Палестине или к ней тяготеют… Вот и получились вы в своей стране иноземцами.
Костя выругался.
— Не принимаю я этого. Да просмотри меня всего насквозь… Я и языка-то еврейского не знаю, никогда не слышал. И таких большинство.
— Любезный, неужели ты думаешь, что кого-нибудь интересует твоя личность? Ты — единица в некоей рубрике, и дело с концом.
— Не верю я, не могу поверить…
Скрипнула дверь, и оба вздрогнули. Вошел Николай Прокофьевич. Старик за последнее время частенько стал заходить к ним, слушал споры, давал советы… А советы были дельные. Башковитый старик. Оба привыкли к нему, не боялись.
— О чем спор? — спросил Николай Прокофьевич петушиным голосом.
— Об антисемитизме, — брякнул Костя.
— Ух ты! Так-таки об антисемитизме? И что же вас заинтересовало?
— Исторические корни антисемитизма, — напыщенно сказал Костя.
— Вообще или в нашем отечестве?
— Главным образом в нашем отечестве.
— Гм, — задумчиво сказал Николай Прокофьевич. — Трудная тема. У этого дерева много корней. Глубокие корни. Проследим, например, один корень. В нашем отечестве, как вы знаете, в семнадцатом году произошла революция. Слыхали? И вот после революции, как грибы после дождя, полезли кверху евреи…
— А отчего?
— Отчего? — Он поднял вертикальный палец. — Очень просто. Русская старая, потомственная интеллигенция была частично уничтожена физически, частично оказалась в эмиграции. Оставшаяся часть — пришипилась, съежилась, понемножку саботировала, вы этого помнить не можете, а я помню. Сам саботировал. Все мне казалось, что беспорядку много. После — привык. Знаете, в беспорядке даже особый шарм нахожу.
— Ну а евреи? — спросил Костя.
— Погодите, всему свой черед. Знаете ли вы, что, если бы не хронический беспорядок, мы, может быть, и войну бы не выиграли? Попробуй-ка немецкого рабочего перебросить с его заводом куда-нибудь в Сибирь. Морозы, жилья нет, брр… Немец — культурный человек: лапки кверху — и сдох. А наш рабочий, к беспорядку привычный, воспитанный на авралах да на латании дыр, копает себе земляночку, разгружает станочки, смотришь — через месяц-другой работает завод, продукцию выпускает. Мы, русские, как клопы. Нас вывести нельзя. А знаете, до чего живуч клоп? Где-то я читал, что в покинутых зимовках на Севере через десятки лет находили живых клопов. Каково? Мороз шестьдесят градусов, жрать нечего, а живет. Молодец клоп! Кстати, с чего я начал?
— С евреев. От еврея до клопа, — сказал Юра.
Николай Прокофьевич строго покосился на него горячим глазом.
— Ну, вот, я и говорю, что после революции сильно стали прорастать евреи. Были у них преимущества перед нашими. При равной худородности — большая культурность. А народ вообще способный…
— Николай Прокофьевич, а разве бывают народы способные и неспособные? — спросил Костя.
— К сожалению, бывают. А с евреями — статья особая. Вековые-то преследования даром не прошли, выковали и характер, и волю, и сплоченность. Любовь к детям. Любовь к родичам. Это ведь коренные черты еврейские. И мудрость… Приходилось вам говорить со старым евреем, который все понимает?
