Ирина Дедюхова - Время гарпий
— Как это вообще могло произойти? Как? — с раздражением выдохнул гость, сжимая кулаки. — Почему я все узнаю последним?
— А ты хотел это знать? — вставила шпильку Окипета. — Ты был занят самим собой, считая, что тебе достаточно флиртовать с Эрато, заранее предвкушая, как разделаешься с ней, когда ее время выйдет. Ты считал, что достаточно выставить кого-то вместо них, но ведь часики Сфейно запускаешь не ты! И что останется мне, когда она соберет всех старших муз и перешагнет через голову Эрато, как та всю жизнь блохой скакала по их головам?..
— Нет, это я вас всех должен спросить, почему она еще жива, если все так плохо? — заорал гость больше для себя, чем для присутствующих. У нее не было ни одного шанса! Я, лично я ей не оставил ни одного шанса! А вы должны были ее прикончить!
— Да она добивалась, чтобы ей объявили войну открыто! — заорала Окипета. — Я это потом только поняла, когда она Аэлло уничтожила, выставила ее на посмешище! Когда она выставила всех на посмешище, включая генерала, который лично приезжал за ее пригором на двадцать тысяч рублей! А ты в курсе, что этот судья вызывал ее после суда к себе и рыдал: «Вы поймите! Вы должны понять! Не все в наших силах!» А потом ей звонили из всех районных прокуратур и просили скинуть им на мейл ее приговор и обвинительное заключение. И ржали над нами! Ржали!
— И над ней тоже! — продолжал орать молодой человек, на бледных щеках которого от крика показался слабый отблеск румянца.
— Да кому она нужна? Она в этом раскладе вообще ничего не значила, это все понимали! — зло возразила Окипета. — Ее еще умоляли перестать под прослушку рассказывать истории про исполняющую обязанности прокурора района, которую выставила Аэлло ей вместо психиатра в психушке. — Ведь прослушкой занимаются молодые мальчики, они откровенно ржали над этими историями про пьянки прокуроров и фигурную… ерунду всякую, про «целлюлитные задницы некоторых полковников юстиции, которые они не стесняются демонстрировать молодым лейтенантам в состоянии сильного алкогольного опьянения»! Но главное, во всем Поволжье борьба с экстремизмом на ней и захлебнулась! Все под завязку наелись ее историями, которые она публиковала в Интернете!
— Должен заметить, что вы сделали только хуже, — вмешался старик. — Мы на долгие годы создали возле нее вакуум, делали вид, что она — никто и звать никак. Мы постоянно доказывали ей, что она ничего не значит, ее никто не читает. А во что превратилась эта ваша борьба с экстремизмом? Там же вышли на бюджетный «распил» доморощенные «эксперты», доказывавшие ей в суде, что каждое ее слово взрывается в чужих мозгах и заставляет полностью пересмотреть свою жизнь нежелательным образом. Как бы еще и псевдонаучную базу подводили под эти утверждения. Сами-то они, конечно, утверждали, что на них «не подействовало», но само это дело давало понять, что Каллиопа необычайно важна всем! А этого делать было нельзя! Тем более, что с нее начали с первой перед масштабными общественными провокациями с демонстрациями и митингами. И какой вывод могла сделать Каллиопа, всегда выступавшая против общественных беспорядков?
— Да это он не понимает! — продолжала орать Окипета, хлопая крыльями и наступая на молодого человека, который будто стал ниже ростом. — Там три года планировалась кммпания по закручиванию гаек, а она все сорвала, все! Наездом на нее, открытым выступлением, они ей все карты в руки сдали, она каждого прокачала и все выложила в Интернете. Ведь сейчас ни одного провокационного движения не осталось! От всех «лидеров» тут же стали отшатываться, стоило им сказать что-то против нее! А они долгие годы помогали ее сдерживать! И какие сейчас у нас «лидеры оппозиции»? Они поднимают ее темы бюджетного воровства и коррупции! Никто не может шевельнуться на политической сцене без обязательной критики в адрес «реформы ЖКХ»!
— А разумнее было выступить в старом апробированном русле «пролетарского интернационализма», — повысил голос старик. — А Каллиопа, выступавшая против преступлений на этнической почве, тут же заявила, что у нас — «многонациональная нация», выбивая почву из программной «защиты русского этноса» националистических движений. Уж как она может все смысла лишить, так никто, кроме нее, как говорится, не сделает.
— Интересно, а как раньше-то их приканчивали? Мы что-то новое изобрели? — рявкнул молодой человек.
— Я бы сделал все, чтобы она так и писала свои стайки, реагировала на текучку, но не дал бы ей продолжать писать! — почти заорал на него старик. — В советское время мы всегда могли выставить для общественного признания — достойную замену инициированным музам. Но одновременно могли завалить каждую музу социальным обеспечением так, чтобы разрушить связи со средой, внушить принципы если не партийного, то чистого искусства — «искусства для искусства!» Лева Осинский ведь не зря сразу премию «Апофеоз» организовал, он отлично улавливал тенденции.
— Она — непредсказуемая… нельзя было открыто давать ей понять собственное значение, — зло шипела Окипета. — А ведь это поняла не только она одна. Задача была в том, чтобы от нее отвернулись. А потом пришлось травить всех «оппозиционеров», чтобы привлечь к ним хоть какое-то внимание! У всех пришлось устраивать обыски, на всех пришлось заводить уголовные дела, выгонять с работы, допрашивать в отделах по борьбе с экстремизмом. А она еще нагло интересовалась, почему всех этих уличных бузотеров еще не проверяют в психушке! В результате все, что происходило с ней, — превратилось в общепринятую практику, стало «обычным делом». А все, что раньше высказывала она одна, были вынуждены говорить все, но в более агрессивной и некоструктивной риторике. Ты этого хотел?
— Надо было загрузить ее в университете, надо было позволить ей печататься, но в узком спектре, требовать научной работы, платить, наконец! — продолжал орать старик. — Она же привела свои «расчетки» на заработную плату. Она писало в правоохранительные органы, что ее в университете обворовывают, писала о взятках, помешала вывести огромные деньги с зарплаты преподавателей по мошеннической схеме с недвижимостью университета. При обыске у нее были обнаружены документы, доказывавшие все эти заявления. Но никакого прокурорского реагирования по ним, конечно, не было, зато ей сразу начали за работу платить в девять раз больше, чем она получала раньше! Так неужели она в этом случае не сообразит, что к чему? И на работе в период суда и следствия ее особо нельзя было травить, поскольку какой-то идиот взял показания с ее декана, являвшегося главным свидетелем ее «идейного перерождения», что она постоянно обращалась в правоохранительные органы на его счет. И кто бы в советское время при всей фактуре выпустил этого гаврика на свободе гулять и бороться вместе с прокуратурой с «экстремизмом»? Так раньше мы и с музами не действовали с такой тупой откровенной прямолинейностью. Мы понимали, как бессмысленно ловить музу, в руках окажется только воздух.
— Перестаньте орать! — вдруг резко оборвал их молодой человек. — Вы слышите?
Умолкнувшие гарпия и хозяин квартиры услышали последние отзвуки высокого, почти девичьего смешка, тут же умолкнувшего, как только в кабинете стало тихо.
— Давайте, не будем поддаваться эмоция, иначе окажемся в ее власти, — сумрачно сказал он. — Но вы ведь выходили в ее блог, пытались с ней говорить! Он же не может отступать от основ эпического жанра, предусматривавшего полную искренность!
— Выходил, не отрицаю, — подтвердил старик. Давно имел там аккаунд, еще в старом блоге, который мы уничтожили. Но манипулировать ею невозможно, вы должны понять, что нынче вместо Каллиопы — хитрая изворотливая баба, которая может легко высмеять все, включая собственные благородные порывы. И что она делает с русским языком… это тоже за гранью моего понимания. Она так и пишет, что до нее русский язык умирал. И это соответствовало действительности! Он больше напоминал мертвый язык, зараженный небывалым количеством иностранных заимствований и «новояза».
— А зачем вы за ней следите, — насмешливо поинтересовалась Окипета. — По старой привычке?
— Я и живу по привычке, — проворчал хозяин. — А за ней я слежу, что вся моя предыдущая жизнь не утратила смысл. И мои усилия, наконец-то, начинают ценить, как я вижу. Ждал вас раньше, не тогда, когда вам уж совсем обратиться не к кому.
— Вы мне всегда нравились, — примирительно ответил ему гость. — Раньше партийность в литературе позволяла уничтожить любого и без таких ночных визитов, без «борьбы с экстремизмом». Тихо и надежно. А сейчас сложнее. Надо доказать человеку лично, что все, что он себе насочинял — не имеет смысла.
— И как ты ей это теперь докажешь? — опять начала вскипать Окипета, обращаясь к молодому человеку. — Правильно про нее кто-то на литературном форуме сказал, что она — переформатирует пространство!
