Денис Гуцко - Бета-самец
По залу разлился перезвон, диктор объявил о том, что московский рейс задерживается.
— Мы вчера на лодке прокатились, — сказала Марина Никитична. — Далеко отплыли. Метров на сто, да, Зин? Вода чистейшая. Видно, как рыбки плавают.
— На моторной?
— А нет, — Марина Никитична подбоченилась. — На вёсельной. Я на одном весле, Зина на другом. Так-то.
— Ты что, мам? А если бы перевернулись?
Она отмахнулась.
— Ну, не перевернулись же. И на нас жилеты были. Мы проверяли: захочешь не утонешь. А на вышке грек дежурил, спасатель. Огроменный такой, мышцы и усы. Да, Зин?
— Как Аякс, — Зина наконец решилась подать голос.
На транспортере появилась сначала сумка Зинаиды, потом Марины Никитичны. Топилин водрузил багаж на тележку, и они отправились к выходу мимо любореченских бомбил, вопрошавших мрачновато и, казалось, без всякого желания получить утвердительный ответ: «Такси не нужно?» Перед милицейским постом остановились, Марина Никитична достала куртки. Оделись.
В машине, как только отъехали, она включила телефон, и тот заверещал, не умолкая: эсэмэс приходили одна за другой.
— Соня звонила, — комментировала Марина Никитична сообщения. — И Варя. И Федор Алексеевич еще… Случилось что? Как с цепи сорвались.
Вскоре ей позвонили.
Не вдаваясь в подробности, Марина Никитична объяснила звонившему, что телефон был отключен на время авиаперелета и что она едет из аэропорта домой. Потом раз десять повторила: «Да», — каждый раз прибавляя градус заинтересованности.
— Отлично, успеем.
Закончив разговор, Марина Никитична села вполоборота, чтобы лучше видеть сына.
— Голеев приехал, — улыбнулась она. — Сидит в гостях у Воропаевых.
Топилин принялся хмурить лоб, вспоминая, кто таков Голеев и почему мать рада его появлению в Любореченске.
— Саш, — с упреком сказала Марина Никитична. — Забыл? Голеев Петр Николаевич. Второй могильщик в «Гамлете». Балагур такой. В Москву уехал. Играл сначала в каком-то театрике, потом в кино стал сниматься. Ну, вот, сериал про адвокатов…
— «Трудное дело», — подсказала Зинаида.
— Вот. «Трудное дело».
Давненько не присутствовал при Больших Сборах. Кавардак в квартире быстро достиг апогея. Плевался паром утюг, гудел фен, пшикал лак для волос. То и дело что-нибудь круглое и верткое — какая-нибудь юркая баночка, плошечка, крышечка — прыгало на пол и закатывалось под диван.
— Зина, напомни мне потом под диван залезть.
Зинаида сосредоточенна, занята важнейшим делом: разглядывает через очки распяленные на руке колготки — нет ли дырок. После того как колготки проходят проверку, Зинаида садится на стул и ждет. Топилин отворачивается, замечая боковым зрением, как к ней подходит Марина Никитична, натягивает на нее колготки: сначала на больную, потом на здоровую ногу.
Духи, крем для рук. Одежда, какая подвернется. Успевает подгонять Зинаиду:
— Не нужно наряжаться, Зина. Не тот случай. Кремовая юбка в самый раз. И кофта с кармашком.
— Мама, давай-ка я с вами пойду, — попросился Топилин, когда сборы подходили к концу.
Зинаида вылупилась на него в зеркало. Марина Никитична была удивлена не меньше, но виду не подала.
— Ты это серьезно? — уточнила она, складывая на весу хитоны. — С нами хочешь пойти?
— Серьезно. Посмотрю наконец на твоих знакомых.
— Что вдруг?
В ответ Топилин лишь тряхнул головой: а вот такой каприз, имею право.
Размахнувшись, Марина Никитична отправила хитоны в полет через всю комнату. Они приземлились на спинку дивана, опрокинув перед этим ночник на тумбочке.
— Зина, оставь. Потом поднимем. Что ж, — повернулась она к сыну. — Идем. Только так. Заскучаешь и соберешься бежать, придумай какой-нибудь убедительный повод.
— Соврать?!
— Нет. Убедительно соврать. Хозяйка оч-чень обидчивая.
— Ладно, — согласился Топилин. — Скажу, охранник из офиса позвонил, в кабинете сигнализация…
— Вот это точно не нужно, — заявила Марина Никитична и замахала руками на Зинаиду, которая застряла перед зеркалом, выбирая помаду: — Да пойдем, красивая уже! — продолжила с сыном: — Не нужно там выставлять напоказ свой достаток.
У Воропаевых Топилин до этого не бывал. По дороге Марина Никитична аттестовала их как рьяных патриотов Любореченска.
— Гордятся своим провинциализмом, представь. Да, Зин? И такие знатоки здешней культурной жизни — диву даешься, откуда что берется. Каждого поэта, барда, каждого художника, каждого начинающего драматурга знают со всей подноготной. Чуть кто появился, сочинил что-нибудь, пяток пейзажей вывесил — они ему тут же квартирник устраивают. Презентацию готовят, обсуждение со зрителем. Неутомимые. Да, Зин?
Будто не было еще утром острова Закинтос — лазури, душистых олив, Аяксов на спасательных вышках, долгого перелета. Чувствовалось, что Марина Никитична взволнованна: сын впервые за много лет отправился с ней в гости.
— Меня, Саша, до знакомства с ними такие люди мало привлекали. Ну, думала, вузовский квасной патриотизм, скукотища, суконные лица. Но ты знаешь, нет, — она хлопнула себя по коленке. — Все так насыщенно. Живенько. Да, Зин? Понятно… не буду преувеличивать… качество добываемого там культурного вещества… ну, по большей части ниже среднего. Увы. Междусобойчики, как ты понимаешь, не лучшая среда для роста. Но явление само по себе мне импонирует. Нам с Зиной. У нас это зовется «воропаевщина». Кстати, некоторых из воропаевской компании совершенно не интересует то, что происходит вне междусобойчика.
— Это, мам, как раз понятно, — наблюдая весь этот ажиотаж по поводу совместного выхода в свет, Топилин и сам раззадорился. — Лучше быть большой рыбой в тесном пруду, чем мелюзгой в океане.
— Ну да, — между делом согласилась Марина Никитична.
Поддерживать с ней разговор при помощи трюизмов по-прежнему было затруднительно.
— Но не пугайся, у большинства бывающих там людей горизонт широкий. Многие политикой интересуются. Кстати, есть нюанс… занятный. Все в той или иной степени не любят Москву. Дорогую нашу столицу. Ну, не любят! Всю от «а» до «я», от гэбэшного режима до креативного класса. Правда, Зин? Ты заметила? Дай им волю, наверное, стеной бы отгородились… Мне интересно, как там Голеев себя покажет. Его ведь не просто так позвали. На заклание. Ох, они его потравят!
Сидевшая позади Топилина Зинаида позевывала, не раскрывая рта. Прячась от Марины Никитичны, отворачивалась к окну и наклонялась так, что зевок приходился аккурат на ушко Топилину.
Притиснувшись к стене прихожей, чтобы не мешать рукопожатиям, Марина Никитична представила хозяев по полному параду:
— Игорь Юрьевич, доцент кафедры общей физики Любореченского университета. Ольга Вадимовна, преподаватель химии в Любореченском университете, кандидат наук, — и коротко: — Саша, мой сын.
— Проходите, ждем, — сказала Ольга Вадимовна, одаривая каждого улыбкой. — С гостями в процессе перезнакомитесь, хорошо? Там сейчас дискуссия в полном разгаре.
Топилин вошел и будто в детство провалился — в один из тех бурлящих вечеров, когда гитара и шутки в сторону и за столом раскручивается яростный спор, который, кажется, вот-вот сорвется в скандал, в рукопашную, закончится перевернутым столом и общей свалкой. А потом настает время расходиться, и спорщики в прихожей подают друг другу пальто, раскланиваются, обещают приходить еще. Когда-то мальчик Саша обожал такие вечера.
Комната обросла книжными шкафами, словно многоцветной слоистой корой. В одном лишь углу равномерно темнел узенький платяной шкаф. Посередине стоял стол с опустевшими чайными блюдцами и покупными сладостями в коробках. Гости сгрудились в дальнем конце, вокруг пары спорщиков.
— А ты не готов допустить, что люди оттого оскотинились, что не увидели альтернативы?
— Костя! Стадо не может оскотиниться. Это тавтология.
Марина Никитична с Зинаидой отправились поближе к эпицентру.
— Устраивайтесь, — прозвенев за спиной подносом с чашками, шепнула Топилину хозяйка.
Стараясь никому не помешать — не вспугнуть мираж из детства, Топилин пристроился на подлокотник кресла, в котором сидел плохо выбритый мужчина, листавший альбом с почтовыми открытками и совершенно безучастный к происходящему вокруг.
— Ах, какие мы снобы! А я, Петя, настаиваю. Революция общественного сознания возможна. И мы близки к ней как никогда.
Оба спорщика выглядели лет на пять старше Топилина. Любореченец Костя в растянутом свитере, с тревожным взглядом пророка. И человек в пристойном твидовом пиджаке, взглядом и жестом расплескивающий вокруг себя иронию. Судя по всему, это и был Петр Голеев, игравший второй сезон подряд героического адвоката в популярном сериале и приглашенный на заклание компанией проголодавшихся любореченских патриотов. И Косте-пророку доверено произвести ритуальную казнь беглеца-в-столицу.
