Алиса Бяльская - Легкая корона
— Что такое? — взревел Громов и долбанул по ящику.
Тот начал показывать нормально.
Пошел наш сюжет. На переднем плане стоял Громов с торчащей бородой и рвал из рук журналистки микрофон, она не отпускала, и так они боролись во все время громовского ответа. На заднем плане я на секунду появилась в кадре и сразу же исчезла из поля зрения, погребенная под безумными читателями журнала «Гонзо». И тут картинка пропала. Окончательно. Громов бил по телевизору, бегал по комнате с антенной — телевизор не показывал ничего, кроме бегущих полос и шума.
— Все накрылось медным тазом! Какого хрена я остался здесь! Надо было ехать смотреть домой! — вопил Громов и тряс телевизор.
— Это он потому так психует, что его редко показывают по ТВ. Мне вот наплевать, — заметил Бурляев.
— Да ты уже посмотрел эту долбаную передачу пять раз. А я ни разу не видел! — закричал в ответ Громов. — И меня показывают не реже тебя. Вот недавно был «Музыкальный ринг».
— Ты был на одном ринге, а я на трех. И еще были передачи. Ну, это все не важно.
Громов оставил в покое телевизор и подошел к столу налить себе вина. Телевизор опять затрещал, и изображение вернулось. Именно в этот момент на экране появился Бурляев, вещающий что-то неимоверно серьезное и умное о роке, фестивале и рок-изданиях. Громов со стоном налил себе еще и выпил залпом.
НОЧНЫЕ СТРАХИ
Добраться до моего дома можно было с нескольких станций метро; ближе всего была «Курская». Оттуда, если пробираться дворами и извилистыми переулками, где ориентировались только местные обитатели, можно было добежать до моего подъезда минут за семь. Но при одной мысли об этой дороге волосы вставали дыбом от ужаса.
У меня были настоящие варенки — фирменные джинсы и куртка, которые отец мне купил у фарцовщика за очень большие деньги. В этом костюме я и рассекала на зависть многим. Бегу по Улице Казакова, мимо МИИЗа, по сторонам не смотрю, полностью сосредоточена на том, чтобы Добраться до дома без приключений. И вдруг натыкаюсь на парня, загородившего мне дорогу.
— Красавица, куда ты так торопишься?
Я попыталась обойти его, не тут-то было.
— Гордая, не смотрит на меня. А если вот так?
Он быстрым движением вынул финку из кармана и приставил мне к горлу.
— Ну что, теперь поговоришь со мной? — он пьяно улыбнулся. — Испугалась?
— Немного, — я выжала из себя подобие улыбки. Только ощущение нереальности происходящего помогло мне справиться с ситуацией. Мне казалось, что все это — игра и она сейчас закончится.
— Давай снимай куртку и джинсы тоже.
Невдалеке появился мужик, выгуливающий большую собаку.
— Помогите! — заорала я, но быстро осеклась, потому что парень нажал на нож посильнее и мне стало одновременно и больно, и трудно дышать.
— Чего орешь? — он оскалился. — Все равно никто не придет.
Он был прав. Мужик с собакой, увидев, в чем дело, убежал оттуда сломя голову впереди своей собаки. Он ее потом выкликал издалека, чтобы она к нему вернулась. Потом парочка прошла совсем рядом с нами.
— Помогите, — просипела я.
Они остановились.
— Что это вы, ребята? — спросил молодой человек. Его девушка в ужасе дергала его за руку, пытаясь увести оттуда.
— Валите отсюда, пока живы, — ответил им мой мучитель.
— А, у вас свои разборки, — сказал молодой человек, увидев нож у моего горла, и начал пятиться в сторону.
— Я его не знаю, мы не вместе. Помогите… — начала я, пользуясь тем, что парень ослабил хватку.
— Да, точно, свои разборки. Проваливай давай, — он опять надавил. Потекла кровь. Этих тут же сдуло.
— Ну, ты и жадная. Неужели так и сдохнешь из-за варенок? — Эта тварь надо мной еще и издевалась.
— Мне не жалко. Только если я разденусь, мне холодно будет. Как я домой поеду? Давай мы к тебе пойдем. Я тебе вещи отдам, а ты мне дашь что-нибудь одеть. Выпьем вместе, у меня деньги есть, — я говорила первое, что придет в голову, лишь бы потянуть время: вдруг кто-нибудь смелый пройдет мимо и спасет меня?
— Пойдем ко мне? Выпьем? — он задумался над этой мыслью и на секунду отпустил нож от моего горла.
Я воспользовалась этой возможностью и побежала, он за мной. Но он был такой пьяный, что плохо держался на ногах и не смог меня сразу схватить. Я же не убегала от него вперед, думая, что при таком варианте он скорее меня нагонит, а кружила юлой. От этого он только сильнее качался и в бешенстве начал размахивать финкой и орать.
— Стой, сука! Зарежу на хуй! В капусту порублю, стой!
И тут появилась целая толпа людей, человек десять или больше. Они увидели и услышали нас еще издалека и побежали в нашу сторону.
— Эй, ты, парень! Брось нож! Отпусти девушку! Ой, это же Коля! Колян, ты что, совсем охренел? Колян?! Да не махай ты финкой, а то получишь щас по ебальнику.
Они скрутили его, отняли нож. И он получил в результате, и не один раз, по тому, по чему они сказали. На меня они даже не обратили внимания.
— Дуй отсюда давай, — сказал мне один из них, и я побежала не оглядываясь.
С тех пор я ходила в обход, по Садовому кольцу до Старой Басманной и там поворачивала направо. Так было в два раза длиннее, зато надежней.
Я старалась идти строго посередине тротуара. В ушах звучал голос мамы: «Не иди слишком близко к зданиям — могут затащить в подъезд. Не иди слишком близко к проезжей части — могут затащить в проезжающую машину».
— Так как же идти-то? — резонно спрашивала я.
— Лучше вообще сиди дома. Нечего в такое время шляться по улице, — не поддавалась на провокацию мама.
Многие мои знакомые женского пола и девичьего возраста в качестве средства самозащиты выбирали колготки. Простые капроновые колготки обладали в женском коллективном сознании каким-то особым чудодейственным свойством отпугивать насильников. Я этого не понимала.
— Да ты пойми, чудила, он же тебя через колготки изнасиловать не сможет. Так? — объясняли мне подруги. — Значит, он должен будет их снять. А они узкие, слезают плохо. То да се — время идет. Может быть, кто-то успеет прийти на помощь. Теперь врубаешься, ты, умная?
Иногда я ходила домой пешком от «Китай-города» по Маросейке и дальше по Покровке до Земляного Вала — моим самым любимым московским местам.
И как-то раз в длинном подземном переходе на выходе из метро меня окружила группа люберов. Их было человек десять, а может быть, и больше, я от страха утратила способность считать. Все накачанные, коротко стриженные, шей нет. Специально приехали в Москву, поучить жизни всяких хиппи-панков-неформалов. И — здравствуй, жопа, Новый год — вот она я!
— Какие люди и без охраны! — сказал мне один из них с нехорошей улыбочкой.
Задвинули меня в угол, окружили, отняли плеер.
— Сколько у тебя значков! Зачем тебе столько? А что это? Гагарин, Ленин. Ты что, падла, смеешься? Ты над чем издеваешься, а? Да ты кто такая?
Я в отчаянии огляделась по сторонам в надежде увидеть милиционера или прохожего, но нет, кругом было пусто. Никого, кроме этих ублюдков, которые явно решили поиграть со мной, как кошка с мышкой.
— Что оглядываешься? Ждешь кого? Да ты очки-то сними, а то те плохо видно.
Я уже приготовилась к мученической смерти, и вдруг, как чудное виденье, как гений чистой красоты, как тень отца Гамлета, как блоковская Незнакомка, дыша духами и туманами, мимо нас проплыл поэт Зеленый, видный персонаж московского андеграунда. Главной его отличительной чертой были дивные зеленые волосы, волнами ниспадавшие на тощие плечи. Любера замолчали и все как один повернули головы ему вслед, Да так и замерли, откинув пачки. А он прошел мимо, взмахнул волосами и стал удаляться дальше по переходу, не прозревая своего ближайшего будущего. И тут они как ломанутся за ним, начисто забыв обо мне! А я, не раздумывая ни секунды, как побегу в другую сторону! Так и бежала до самого дома.
Через пару дней кто-то из знакомых спросил меня:
— Слыхала, любера поймали и наголо остригли поэта Зеленого? Говорят, в метро. Вот козлы, а?
Самым страшным, однако, была не улица — все-таки там ходили люди, которые, теоретически, могли защитить и прийти на помощь; настоящий ужас поджидал меня в собственном подъезде. Дом у нас был старинный, состоял из трех частей: первые три этажа — старый московский особняк, над ними еще два этажа — надстройка сталинских времен, и мансарда, долгие-долгие годы пустовавшая и отданная в конце 80-х Союзу художников под мастерские. Лифт в доме был, но навесной, очень древний и ветхий; большую часть года он не работал, так что приходилось тащиться на пятый этаж пешком. Подъезд отделяли от улицы две большие деревянные двери, жутко тяжелые и на какой-то немыслимо жесткой тугой пружине.
Попадая внутрь, вы оказывались в каменном мешке, глухом и полутемном. Тусклая лампочка если и горела, то лишь слегка разгоняла темноту, но часто света не было вообще. До лифта надо было подняться по двум лестничным пролетам, довольно длинным, а до первых квартир еще два пролета. Таким образом, попади ты в этом подъезде в какую-нибудь передрягу, никто бы не услышал твоих криков ни на улице, ни в доме. Заходить туда одной поздно вечером было актом настоящего мужества. Бесчисленное количество раз стояла я внизу у двери, придерживая ее спиной, чтобы не закрылась, и прислушивалась к тишине в глубине подъезда — нет ли там кого, не поджидает ли меня злой человек. И если мне казалось, что все спокойно, тогда бегом, перескакивая через ступеньки, я неслась наверх, к лифту. Однажды вечером мама вошла в подъезд; лампочка не горела, царила кромешная темнота. И что-то такое она почувствовала, какое-то дыхание, как если бы кто-то стоял и ждал ее около лифта. Чтобы оттянуть время, мама подошла к почтовому ящику и стала греметь ключами, как будто пытаясь его открыть, а сама слушала тишину. Так продолжалось какое-то время, пока вдруг сверху не раздался мужской ГОЛОС:
