Андрей Молчанов - Форпост
Тем же самым вечером на попутной машине, в казарму прибыл иной персонаж — чеченец по прозвищу Булава, оттрубивший срок в дисбате, и направленный отбывать дальнейшую неисчерпанную повинность по прежнему месту приписки.
«Старики» встретили Булаву, как признанного лидера, по уважительной причине оставившего прежнее руководящее место в их элитарном кругу.
Вся его внешность несла на себе отпечаток грубой силы, которая говорила сама за себя: иметь дело со мной — все равно, что иметь дело с носорогом. Ростом Булава был огромен, весил едва ли не два центнера, руки его напоминали свиные окорока, а заросшему черной шерстью бочкообразному туловищу могла бы позавидовать матерая горилла. Туловище венчала укрепленная на нем лысая голова, сидевшая на шее, ровно переходящей в затылок, а голову — многочисленные костяные шишки, «набитые» с умыслом трансформации черепа в орудие защиты и нападения.
Неожиданное пополнение личного состава ввергло казарму в естественную суматоху, ознаменованную обменом новостями, звоном бутылок, табачным чадом и полным небрежением вялой команды дежурного сержанта «отбой».
Уснуть в кипевшем страстями шалмане было невозможно, и Федор вновь возвратился на лавочку, где его застал посвежевший после умывалки, пахнущий химическим земляничным мылом Коряга.
— Ну, — сказал товарищ, громоздко присаживаясь рядом, — слышал я тут кое-что… Вопрос у меня один: ты?
Федор кивнул.
— А с какого перепугу?
Федор рассказал о девочке, неохотно и гневно роняя слова.
Коряга, почесывая подбородок, долго вглядывался в звездное небо. Потом произнес с невольной хрипотцой в голосе:
— Серьезный шаг. На тебя не похоже. И потому думаю, Федя, вела тебя рука свыше… — Затем, будто опомнившись, перешел на шепот: — Подлянка нам сегодня припуталась ненароком… Все бы с тобой и обошлось, я б постарался, но тут глянь — Булава в нашу шарагу свалился, как бомба ядерная, теперь все расклады пойдут вкривь и вкось… Мы ж с ним давно на ножах, хотя только базарами обходилось… Но сейчас, возьмись я за тебя перед пиковыми мазу держать, не знаю, чем кончится… Попробую, ясное дело, мне пятиться западло, но коли «старики» перед ним ужмутся, не выстоим… Завтра на объекте на пару будем в наряде, поглядим, чего они затеют. А сегодня дрыхни спокойно, здесь им тебя потрошить не с руки, итак шухера грянуло до небес… А вообще — одобряю! — подытожил он. — Правильно я с тобой завязался… Выживешь, толк из тебя будет!
После утреннего развода, трясясь в открытом кузове грузовика, следующего на объект, притертый к борту телами сослуживцев, Федор тяжко ощущал надвигающуюся на него грозу: никто не смотрел в его сторону, всю дорогу в кузове царило напряженное и вдумчивое молчание, а привалившийся к заднему стеклу кабины Булава испепелял его испытующим взором, катая по скулам мрачные желваки.
В рабочее задание, вмененное Коряге и Федору, входила штукатурка стен на втором этаже и шпаклевка потолков — работа нудная, но физическими усилиями необремененная.
Труды начали не торопясь, размышляя об одном и том же: последуют ли сегодня какие-либо активные действия противника?
— Думаю, спешить «черные» не будут, сначала разбор устроят, — сказал Коряга.
Присев на заляпанный высохшими кляксами масляной краски железный паукообразный стул с фанерными сиденьем и спинкой, он дотянулся до снятых с ног сапог, выдернул из одного из них потную портянку и принялся протирать ей солнцезащитные очки с пластиковыми исцарапанными линзами.
Водруженные на перебитый нос, очки придали его облику зловещую загадочность.
В этот момент, материализовавшись словно бы из ниоткуда, лишь всхрипнув в глухом рыке, сопровождавшем его длинный прыжок в помещение из закутка, выходящего к лестнице, перед взорами поневоле оторопевших напарников, возник исчадием ада во всей своей мощи и непримиримой злобе, Булава, затмивший своей громадой пространство бетонного склепа.
Лицо его маслянисто блестело кожным салом, ухмылка выворачивала слюнявые толстые губы.
Сбросив очки, Коряга соскочил со стула, выжидательно пригнув спину.
Между тем Булава, выставив вперед свою бритую, шишковатую голову с десятком шрамов, надвигался на него, — огромный, гибельный и зловещий, как астероид из документального фильма. Коряга был совершенно безоружен: нож в голенище одного из снятых сапог, до которого не дотянешься, под рукой ни камня, ни железки, на сжавшегося в углу Федю надежды нет, а противник куда тяжелее и выше на добрых двадцать сантиметров. Однако Коряга не испугался. Он не пугался никогда, что его самого порой озадачивало. И даже вспоминая себя в детстве, когда память озаряла бесконечную ругань матери и побои отца, он не мог припомнить себя испуганным. Или — он просто родился таким? Хотя нынешний момент приближения к нему Булавы был, безусловно, волнующим.
Когда огромное существо придвинулось совсем близко, Коряга, расчетливо собравшись с силами, нанес ему страшный прямой удар правой в область сердца. Кулак-шатун врезался в тугую грудную мышцу с такой силой, что под бетонными сводами отдалось звонкое эхо. Левой снизу он поддел Булаву в челюсть. Все это не произвело на того ни малейшего впечатления: грудная мышца оказалась подобна автомобильной покрышке, а челюсть — куску гранита.
В следующий момент Булава придавил его своим каменным туловищем к шершавой стене и, раздвинув по-крабьи руки, немедля воткнул в почки Коряги огромные кулаки, разразившись густым и злорадным смехом. Его лицо превратилось в свирепую маску. Оно дышало ненавистью и неимоверной мощью, как лицо восставшего из пепла древнего воина. Темные глаза пылали, трепетали ноздри, от него пахло потом, землей и кровью.
У Коряги оборвалось дыхание, а тело пронзила невыносимая боль. Тем временем напором своей массы Булава планомерно плющил его о твердь стены, вминая в легкие трещавшие ребра. Затем рукой, бугрящейся мышцами, ухватил Корягу за лицо и начал сминать его длинными жирными пальцами, будто ком пластилина. При этом он шумно портил воздух и изрыгал матерные проклятия.
Потерявший способность ко всякому движению, хватая ртом обрывки воздуха, Коряга терял силы и способность к сопротивлению, слыша нешуточные угрозы противника, возжелавшего сегодня же замуровать его и Федора в бетонный фундамент глубокого колодца стратегической стройки. И это было отнюдь не пустым обещанием. Это было непременным и ужасным будущим.
Затылок Коряги вмялся в стену и ему показалось, что сейчас череп его треснет. Каким-то немыслимым усилием он ткнул коленом в промежность врага, но раздавшийся злобный вскрик возвестил не об умалении сил противника, а о его решимости довести дело до конца в дальнейшей расправе над теряющей сознание жертвой.
Но вдруг жестокая хватка внезапно и волшебно ослабела, а в следующий миг кавказец издал гортанный заполошный вопль и, обвиснув, потянул Корягу на пол, обвалившись на него всей тушей.
Сознание постепенно прояснялось, возвращалась и способность к дыханию, и, наконец, выпроставшись из-под тяжкого тела отчего-то безвольного и словно впавшего в беспамятство врага, он увидел размыто, в пыльных клубах света, стоящего перед ним Федора с ножом в руке. С длинным сияющим ножом, подернутым алой поволокой… С его, Коряги, ножом…
Он присел, пусто и бессмысленно взирая на товарища, спасшего его. Все тело ныло, сотрясаемое неуемной дрожью. В голове ахающими толчками стучала кровь.
В глазах Федора он увидел застывший ужас. Рука с ножом замерла в воздухе, словно схваченная судорогой. Да, только что его — сильного и бесстрашного Корягу спас этот маленький, безропотный, но крепкий и очень смелый человек.
Коряга встал, искоса глядя на поверженного верзилу. Голова чеченца была вывернута, из раскрытого рта сочилась розовая слюна. На огромной спине, прикрытой полотном гимнастерки, виднелись три узких черных прорехи, толчками выталкивающие кровь.
В душе Коряги не дрогнула ни одна струна. Он встал, отобрал нож у остолбеневшего Федора. Произнес сквозь зубы, вытирая лезвие о галифе мертвеца:
— Для всех, запомни: он хотел убить тебя, а я тебя защитил… Нож мой, всяк знает… — Переведя взор на Булаву, остекленело уставившемуся в бесконечность, устало продолжил: — Теперь выход один: двигать отсюда на всех парусах. Эта свора нас рано или поздно разорвет своим количеством. Без договора с ней чечена мы в бетон не упрячем. А договора не будет. В тюрягу тоже не собираюсь, она никуда не уйдет. В общем, пора в отрыв, кореш. Извини, но так вышло.
— Да, так вышло, — эхом откликнулся Федор.
Коряга, обернувшись, посмотрел на него, и в глазах его появился какой-то странный свет. Федор понял, что это свет уважения.
Внезапно Коряга обнял его и прижал к себе.
— Друг, — сказал он. — Я думал, что я сильный, но сильным я стал недавно. Ты и Господь, вы оба помогли мне в этом.
