Сол Беллоу - Приключения Оги Марча
— Надеюсь, мы попали куда надо, — сказал Эйнхорн, когда я позвонил в квартиру на третьем этаже, — а то начнут спрашивать, какого черта я здесь делаю.
Он не сомневался, что спрашивать будут именно его.
Но мы позвонили в нужную дверь. Открыла женщина, и я, задыхаясь, спросил:
— Куда?
— Иди дальше, — послышался голос Эйнхорна. — Это всего лишь кухня.
Здесь действительно пахло пивом. Я бережно внес его в гостиную и посадил на глазах у изумленных посетителей на диван. В сидячем положении он почувствовал себя ровней остальным и осмотрел женщин. Я стоял рядом и тоже глядел во все глаза — в волнении и восторге. Отвозя куда-нибудь Эйнхорна, я всегда испытывал огромную ответственность, а сейчас — больше, чем обычно: ведь он, как никогда, зависел от меня. А мне как раз не хотелось волноваться по этому поводу. Однако он, казалось, не ощущал никаких неудобств, имел все тот же уверенный и невозмутимый вид, не чувствовал никакой неловкости от того, что такой влиятельный человек выглядит беспомощным в щекотливой ситуации.
— Слышал, здесь девушки прелесть, — сказал он, — а теперь и вижу. Выбирай любую.
— Я?
— Конечно, ты. Кто из вас, барышни, хочет развлечь этого красивого паренька, окончившего сегодня школу? Осмотрись, малыш, и не теряй головы, — обратился он уже ко мне.
В гостиную из внутренних покоев вошла хозяйка. Она поражала своим макияжем — лицо, казалось, напудрено порошком от насекомых, глаза подведены сажей, а румяна наложены в виде крыльев мотылька.
— Мистер… — заговорила она.
Но все выяснилось. Эйнхорну кто-то дал рекомендательное письмо, и, как она вспомнила, все было заранее обговорено. Ей, правда, не сказали, что Эйнхорна принесут на руках. Без письма его побоялись бы принять.
Тем не менее все имели несколько смущенный вид; Эйнхорн сидел туфля к туфле, и брюки обтягивали его безжизненные ноги. Когда я думаю об этой сцене отстраненно, мне кажется, что в голосе Эйнхорна, спрашивавшего, кто хочет меня развлечь, уже звучала нотка отвращения к девушке, которую выберет он. Даже здесь, где платит он. Может, я и не прав. Голова моя давала сбои в этом необычном месте, жалком и роскошном притоне, так что, возможно, и Эйнхорн не был столь самоуверенным и раскованным, каким казался.
Наконец Эйнхорн подозвал одну из девушек и спросил:
— Где твоя комната, детка? — И абсолютно спокойно, не обращая внимания на реакцию окружающих, попросил меня отнести его туда.
На кровати лежало розовое покрывало (как я позже понял по контрасту с другими местами, это было первоклассное заведение), девушка сняла его. Я положил Эйнхорна на простыню. Девушка стала раздеваться в углу комнаты, а он жестом попросил меня нагнуться и прошептал:
— Возьми кошелек. — Я положил в карман тугой кожаный бумажник. — Держи его крепче, — прибавил он.
В его взгляде была смелость, решимость и немного обиды. Не на меня, а на свое положение. Лицо напряженное, волосы разметались по подушке. Эйнхорн заговорил с женщиной приказным тоном:
— Сними с меня туфли!
Она повиновалась. В его взгляде был живой интерес, он жадно осматривал склоненную над его ногами женщину в халатике, ее крепкую шею, красные ноготки, выглядывавшие из теплых тапочек.
— Нужно, чтобы вы знали еще пару вещей, — сказал он. — У меня проблемы с позвоночником. Мне надо беречься, пока я не выздоровею, мисс, и все делать осторожно.
— Ты еще здесь? — Он увидел, что я по-прежнему стою у дверей. — Иди же. Тебе надо говорить, что делать? Я пошлю за тобой позже.
Мне ничего не надо было говорить, но я не решался уйти, пока он сам не отослал меня.
Я вернулся в гостиную, где меня ждала одна из женщин, остальные разошлись, из чего я понял, что выбор сделали без меня. Как всегда с незнакомыми людьми, я вел себя так, словно все прекрасно понимаю; мне казалось, что в решающий момент такое поведение самое достойное. Женщина не мешала мне в этом. Ее дело или бремя требовало оставаться покорной, как велит природа, и пользоваться этим преимуществом. Она была немолода — хозяйка сделала правильный выбор, — с грубоватым лицом, но поощряла меня к любовной игре. Когда она стала раздеваться, я заметил кокетливые оборки и кружева на белье — эти пустячки, подчеркивающие женственность, ее восхитительную, совершенную природу. Я скинул одежду и ждал. Женщина подошла ко мне и обняла за талию. Затем усадила меня на кровать, как будто показывая, для чего та предназначена. Она прижималась ко мне грудью, изгибала спину, закрывала глаза и сжимала мои бедра. Так что я не испытывал недостатка в нежности, и меня не оттолкнули грубо, когда все закончилось. Позже я понял, как мне повезло: она не была со мной равнодушной или язвительной и отнеслась с сочувствием.
Все же, когда возбуждение достигло апогея и ушло, как грозовой разряд в землю, я понял, что в основе всего лишь сделка. Но это было не столь уж важно. Как и кровать, и комната, и мысль, что женщину позабавили — насколько это возможно — мы с Эйнхорном: великий сенсуалист, въезжающий к ним на моих плечах, с налитыми кровью глазами и ненасытным сердцем, однако державшийся спокойно и величественно. Деньги не в счет. Такова городская жизнь. Так что нужного великолепия не было, как и свадебной песни нежных любовников…
Мне пришлось дожидаться Эйнхорна на кухне, и там, в одиночестве, я подумал, что ему ради удовольствия приходится терпеть над собой насилие. Не похоже, что хозяйке пришелся по душе наш визит. Мужчины появлялись один за другим, она смешивала напитки на кухне и сердито поглядывала в мою сторону, пока не пришла уже одетая подруга Эйнхорна и не позвала меня. Хозяйка пошла со мной за деньгами, и Эйнхорн с присущим ему изяществом расплатился, прибавив щедрые чаевые, а когда я проносил его через гостиную, где моя партнерша курила сигарету, сидя уже с другим мужчиной, Эйнхорн тихо шепнул мне:
— Не глазей по сторонам, хорошо?
Может, он боялся, что его узнают, или сказал это, чтобы я лучше держал равновесие, шагая с ним, прильнувшим к моей спине в темном костюме?
— Будь предельно осторожен, спускаясь вниз, — предупредил он на крыльце. — Жуткая глупость не взять с собой фонарик. Только упасть не хватает. — И он рассмеялся — иронично, но все же рассмеялся. Но о нас позаботились. Из дома вышла одна из проституток — в пальто она выглядела обычной женщиной — и осветила нам путь. Мы вежливо ее поблагодарили и пожелали спокойной ночи.
Я привез Эйнхорна домой и внес в спальню, хотя бильярдная была еще открыта.
— Не укладывай меня в кровать, — сказал он. — Поезжай на вечеринку. Можешь взять машину, только не напивайся и не устраивай гонки. Это все, о чем я прошу.
Глава 8
С этого времени устанавливается новый курс — нами, для нас: не рискну угадать все причины.
Оглядываясь назад, вижу себя в домашней одежде, глаза зеленовато-серые, взлохмаченные волосы, но, присмотревшись, замечаю, что одет прилично — это свидетельствует о новом социальном статусе. Не знаю, в силу каких причин, но я стал много говорить, отпускать шуточки, давать отпор и иметь собственные убеждения. Не скажу, когда я их обрел, — просто пришло время и они пришли ко мне словно из воздуха.
Государственный колледж, в котором учились мы с Саймоном, хоть и не был семинарией, но заправляли там священники, преподававшие учение Аристотеля и софистику и предостерегавшие учеников от европейских развлечений, пороков и прочих вещей, существующих или несуществующих, актуальных или неактуальных; впрочем, подавались они как существующие и актуальные. Учитывая, сколь многое надо было узнать — Асурбанипал[112], Эвклид, Аларик[113], Меттерних[114], Мэдисон[115], Блэкхоук[116], - решись вы на это, пришлось бы посвятить науке всю свою жизнь. А студенты были детьми иммигрантов из разных мест — из Хеллз-Китчен{1}, Литл-Сицили{2}, Блэк-Белт{3}, из районов, где проживают поляки, с еврейских улиц Гумбольд-парка; помимо выхолощенного учебного плана, они набирались и всевозможного жизненного опыта. Люди с разными корнями заполняли длинные коридоры и огромные аудитории, чтобы там подвергнуться обработке, в результате которой, как предполагалось, все они станут американцами. В этой смеси была красота — в приличной пропорции — и высокомерие прыщавого юнца, и предательство и невинность, жующая резинку, рабочие лошадки и будущие секретари, датская стабильность и итальянское вдохновение, и математические гении со слабой грудью; были там отпрыски, которым слон на ухо наступил, и сексуально продвинутые дочки бизнесменов — великолепный отбор из огромной массы, из множества, как в Священном Писании, детей, рожденных родителями, двинувшимися на Запад. Среди них и я — внебрачный сын странника.
