Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Не знаю, каким образом зимой с сорок второго на сорок третий мы уехали из деревни и оказались в Тавде, то есть именно там, где находился в лагере отец. Могу только догадываться, что, значит, у них с матерью была все-таки налажена какая-то связь. Теперь время от времени я вдруг собираюсь и еду в Тавду. (Когда бывает особенно тяжко, невыносимо жить, я зову жену переехать в Тавду насовсем, и, кажется, жена знает о Тавде не меньше, чем знаю я, хотя она-то там никогда не бывала.) Что-то тянет меня туда, какая-то поистине неведомая, мистическая сила. Ибо ничто ведь не роднит меня с этим городом, а место заключения отца вроде бы и не повод для ностальгии…
В одну из поездок в Тавду я и привез оттуда книжку, отрывок из которой привел. Любопытная, должен сказать, книжка. Из нее можно почерпнуть массу сведений, если сведения эти кому-нибудь нужны. Например, можно узнать, что по берегам «Тавды и ее притоков жили манси, известные в дореволюционной литературе как вогулы, а в более ранних источниках — югры», что «среди переселенцев много было белорусов из бывших Могилевской и Витебской губерний. Они основали ряд деревень в затавдинской части района, в том числе Герасимовку…»
В этом месте задержимся, прервем цитату. Вспомним, что именно в Герасимовке разыгралась одна из трагедий новейшей нашей истории…
«Герасимовка — родина героя пионера Павлика Морозова, павшего от рук кулаков во время коллективизации. В деревне организован колхоз, носящий его имя. Создан музей. Перед фасадом школы возвышается памятник герою…»
К этому нужно добавить, что в Тавде есть улица Павлика Морозова, а по городу еще не так давно бегали (возможно, и сейчас бегают) автобусы с красочной надписью: «Пионер Павлик Морозов».
Бывал я и в Герасимовке, видел памятник, у которого лежали живые цветы. Здесь, у этого памятника, ребят принимают в пионеры, и они дают торжественную клятву…
А я впервые здесь задумался о том, что, пожалуй, и не случайно трагедия эта свершилась вблизи города Тавды, потому что вся атмосфера этого края была (отчасти остается и теперь) как бы напитана арестантским духом, духом ГУЛАГа. Сколь бы красиво, сколь бы влюбленно автор книжки ни описывал Тавду и ее окрестности, известность городу принесло дело Павлика Морозова и лагеря, которые в действительности и составляли окрестный пейзаж. Суровый — это правда — климат очень даже удачно подходил для сселения сюда в начале тридцатых «раскулаченных)» (в Тавде их называли спецпереселенцами, у них был свой поселок, выгодно, кстати, отличавшийся своими добротными домами и рациональным хозяйствованием от так называемых «рабочих поселков» старого города), а позднее— для содержания политзаключенных. Да и почти не тронутая тайга, богатая столь необходимой стране древесиной, также удачно подходила для устройства лагерей с их дармовой рабсилой.
Увы, в книжке ни слова об этом.
В книжке живописуются, наравне с трудовыми буднями города, его действительно живописные окрестности. Упоминается и Белый Яр — место поистине сказочное, однако спросите любого местного жителя, что это за место такое, и вам ответят, не задумываясь, что там — лагерь.
Политзаключенных мы, разумеется, почти не видели— они все-таки в основном пребывали за высокими заборами. Зато политических ссыльных в городе было много, и если на улице встречался прилично одетый человек — всем было ясно, что это ссыльный. Даже некоторые руководящие должности районного масштаба занимали политические ссыльные. Возможно, начальство из местного управления лагерей было настроено либерально. Во всяком случае, наша семья столкнулась вплотную с этой либеральностью (об этом ниже), а мой отец, как я теперь знаю, работал, будучи подконвойным, техноруком — по-нынешнему главным инженером — огромной лесобиржи. Ссыльным во время войны был даже главный врач районной больницы. В Тавде была отличная футбольная команда, состоящая из зеков, и был прекрасный драматический театр (спектакли шли как раз в том здании, где проходил процесс над «убийцами» Павлика Морозова), в труппе которого состояли одни «враги народа», в том числе и знаменитые артисты. Я малевал для этого уникального театра афиши и знаю это наверняка. Спектакли шли все больше героико-патриотические, и особенно популярен был Константин Симонов. Вот интересно: знал ли он, где и кто играл в его пьесах?..
А еще в войну нагнали тьму-тьмущую узбеков — так называемая трудармия. Они бродили, точно тени, по городу в своих ватных халатах, никто их не обмундировывал, и каждое утро с улиц убирали трупы теплолюбивых южан.
В книжке и об этом ни слова. Надо думать, что это не наша история. А многие узбекские семьи и до сей поры, наверное, не знают, где лежат останки их отцов и дедов.
«Тавда — город леса…»
Это верно, хотя тайгу и повырубили изрядно, так что некогда знаменитый лесокомбинат, чуть ли не самый крупный в стране, несколько лет назад оказался в ведении местной, то есть областной, промышленности. Союзному министерству он стал не нужен.
Но Тавда — это и огромная братская могила политзаключенных, трудармейцев, спецпереселенцев. Братская могила человеческих судеб, в том числе и судьбы Павлика Морозова, ибо что может быть трагичней судьбы сына, предавшего отца?!
Но почему же, почему меня неисповедимо, безудержно тянет опять и опять в Тавду? Чего я не видел там?.. И знаю, ведь наперед знаю, что, когда выйдет эта книга— если, конечно, выйдет, я снова отправлюсь в Тавду и отвезу ее туда, подарю еще живым сверстникам, с кем учился немного в школе, бойкотируя немецкий язык, с кем сколачивал снарядные ящики на лесокомбинате, с кем воровал в чужих огородах раннюю картошку…
А вообще-то мне повезло: мне удалось в Тавде найти людей, знавших отца. Тех самых людей, которые, в бытность его зеком, то есть «врагом народа», были его начальниками и охранниками и которых он обязан был называть «гражданин начальник»…
XXIV
ТАКИМ вот неожиданным образом уладилось с жильем, а это, понимала Евгения Сергеевна, самое важное сейчас. О работе она особенно не беспокоилась, хотя и сознавала, что вряд ли повезет устроиться по специальности.
Но прежде надо было прописаться.
В милиции тщательно проверили ее документы и задали вопрос, который она должна была бы предвидеть:
— Как вы оказались в Койве?
— Приехала… — растерялась Евгения Сергеевна.
— А где проживали до этого?
«Ах, вот в чем дело», — подумала она и объяснила, что по направлению эвакопункта несколько месяцев жила в деревне, работала в колхозе счетоводом.
— А справка из колхоза?
Справки у нее не было, как не было и записи в «Трудовой книжке», и она сейчас только поняла, какую допустила ошибку, не взяв справку. Действительно, кто она такая, откуда взялась в этом городе и где «болталась» все это время после эвакуации из Ленинграда?.. Так, видимо, рассуждает работник паспортного стола, и он, безусловно, прав.
— Обождите в дежурной части.
И тогда пришел испуг. Дело принимало скверный оборот, могут возникнуть большие сложности, и Евгения Сергеевна попеняла себе за легкомыслие. Начнут расспрашивать, придется рассказать правду — куда же денешься, а рассказывать вовсе не хотелось, тем более о муже. Обязательно спросят, понимала Евгения Сергеевна, почему они приехали именно в Койву: разве здесь у нее есть родственники или знакомые?.. Да, это было неизбежно, не зря велели обождать в дежурной части. Здесь она как бы под охраной. А что, если уйти, вдруг подумала она. Вот просто взять и уйти. Никто не приказывал ее охранять… А потом уехать. Сегодня же и уехать. Куда глаза глядят. Лишь бы подальше. Сначала в Свердловск, а оттуда еще куда-нибудь. Подумав об этом, Евгения Сергеевна покосилась на дежурного, который, кажется, не обращал на нее внимания, и усмехнулась своей наивности. Разыскать их в Койве не составит для милиции никакого труда. Найдут мгновенно. Да и документы остались в паспортном столе, а без них далеко не уедешь. Задержат при первой же проверке. Но хоть бы и не задержали, все равно без документов жить невозможно…
Она просидела в дежурке около часа. Наконец появился военный с двумя кубиками в петлицах и спросил, кто здесь гражданка Воронцова.
— Это я, — сказала она и встала. Увидеть военного с голубыми петлицами она никак не ожидала. Она хорошо помнила, что у тех, кто арестовывал мужа, тоже были голубые петлицы.
Военный окинул ее насмешливым взглядом и сказал, чтобы она следовала за ним. Он так и сказал: «Следуйте за мной», и эти слова могли означать только одно — арест.
— Куда?.. — тихо спросила она. Голос ее дрожал, выдавая страх, и военный усмехнулся.
— За мной, — повторил он.
Они вышли на улицу. В двух кварталах от милиции свернули к двухэтажному дому с вывеской: «Койвинский районный комитет ВЛКСМ». Увидав эту вывеску, Евгения Сергеевна и вовсе растерялась. Она ожидала чего угодно, только не этого. Но, странное дело, оказавшись вместо тюрьмы у райкома комсомола, она ничуть
