Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Но это еще не все.
Андрюша к доске по тригонометрии и алгебре меня так и не вызвал.
Всех других вызывал, а меня ни разу.
Я вырос в собственных глазах и ощущал себя белым человеком. Тем более, что на меня обратила внимание и Лилия Петровна.
Лилия Петровна Магедова преподавала русский язык и литературу.
Первое сочинение в жизни – по роману Тургенева "Отцы и дети".
Тургенева я читал много, но вот "Отцов и детей" не одолел. В общих чертах представление имел и находил роман несколько надуманным.
Лилия Петровна ходила между рядами, а я думал о том, о чем давно хотел написать. Была не была… И, позабыв обо всем на свете, я начал со слов: "Кто смотрел фильм "Мне двадцать лет", обязательно должен помнить эпизод встречи главного героя картины с погибшим на фронте отцом…".
Писал я сумбурно, перескакивая с пятого на десятое. Ничего из написанного кроме первого предложения в памяти не задержалось.
Через день Лилия Петровна объявила оценки и раздала листочки с сочинениями. Мне она поставила пять за литературу и два по русскому.
Я поднял руку.
– Лилия Петровна, а где мое сочинение?
– Ваше сочинение я дала почитать коллегам.
– Коллегам? – Я слегка заволновался. Каким еще коллегам? – Лилия
Петровна, там ведь нет ничего такого…
– Вы меня не поняли. Я поставила вам два по русскому… С запятыми у вас катастрофа. И дала ваше сочинение коллегам по педсовету, потому что им тоже интересно знать, о чем думают наши ученики. – И спросила. – Как вы считаете?
В самом деле? Она поставила пятерку, не посмотрев на то, что тему-то я не осветил. Хм.
Но самое смешное меня ждало впереди.
Пятница и вновь политинформация.
Боря Степанов бубнил: "Хунвэйбины в Пекине избивают советских послов…".
Андрей Георгиевич возмутился:
– Доучиться до девятого класса и быть таким…? Невообразимо. -
Он повернулся комне и дал команду. – Ахметов, разберись!
Я вышел и быстро разобрался с советскими послами.
Андрей Георгиевич не спешил усаживать меня на место. Он взволнованно ходил из угла в угол и говорил:
– На войне меня ранило минным осколком в голову. – Он показал на голове место возле темени. – В пятьдесят седьмом году наградили орденом Ленина. Почему я вспомнил об этом? Да-а… – Качая головой, он продолжал ходить между дверью и столом. – Все вы, наверное, смотрели в воскресенье передачу с Валентином Зориным и Анатолием
Потаповым. Что и говорить, прекрасная речь. Приятно смотреть и слушать.
Он остановил взгляд на мне.
– Но вот ты, Ахметов…- Он глядел на меня серьезно и беспокойно.
– Ты Ахметов можешь шагнуть гораздо дальше Зорина и Потапова.
Он прошел к двери, повернул обратно и еще больше разволновавшись, зашагал мне навстречу. Выбросив руку, словно Ленин на памятнике, он воскликнул так, как будто провозгласил:
– Большому кораблю – большое плавание! – И добавил.- Только никогда не забывай, до чего докатился Пастернак.
Андрей Георгиевич человек ошеломляющий, прежде всего потому, что не стыдится своей наивности, но и на Солнце бывают пятна. Обычные упражнения памяти Андрюша принимал бог знает за что.
Вечером я рассказал о случае на политинформации Шефу.
– Большому кораблю – большое плавание? Так и сказал? – переспросил брат. – Ты не звиздишь?
– Буду я звиздеть… Он еще мне про Пастернака говорил…
Шеф смотрел на меня так, как будто видел в первый раз.
– У Андрюши я проучился три года. – Брат задумался. – При мне он ничего подобного никому не говорил. – Глаза Шефа играли смехом и довольством. – Ты доигрался…- сказал он.
– Как?
– Бедный, бедный Андрюша…- Шеф разбалделся.
– Почему?
– Потому что он не знает, какой ты тупак.
Тупак не тупак, какое это имеет значение?
К весне у Оперного театра соорудили из пней столики и сиденья.
Внизу, ближе к Фурманова работает кафе-мороженое, кругом травка.
Отдыхаешь на виду у всех и сам всех видишь.
Бика, Омир и я пили бутылочное пиво на пеньках. Бика рассказывал про своего друга боксера Шевцова. Неожиданно для меня он заговорил и о 2-85. Откуда Бика ее знает?
– Она спит с Шевцовым. – сказал Бика.
Я почувствовал, как в задницу впилась заноза. Пеньки поганые! Да нет, мне показалось. Это не заноза. Поразил меня не факт сожительства одноклассницы с Шевцовым, удивил я сам себя. Удивил тем, что до сих пор никогда не задумывался о том, что с 2-85 можно еще и спать.
– Это исключено, Вовка врет. – твердо сказал Омир. – Она не такая.
– Да брось ты. – Бика сплюнул.
– Она не такая. – повторил Омир. – Я ее знаю.
После слов Бики я задумался. Что она не человек? Ей уже шестнадцать или около того. Может позволить себе и спать с кем угодно. А Шевцов засранец. Такая она или не такая, не в этом дело.
Вполне возможно, что девчонка из цековского двора и спит с ним. Но про кого, про кого, но про нее нельзя трепаться никому, в том числе и друзьям. "А вообще какое мне до нее дело? – разозлился я непонятно на кого. – Пусть себе спит хоть с пьяным ежиком".
Секретарю правления Союза писателей позвонили из Советского райотдела милиции: "За пьяный дебош в ресторане "Алма-Ата" задержан писатель Абдрашит Ахметов. Что с ним делать?".
Папа в это время был на работе и дополнительно узнал про себя, что дожидается он полагающихся пятнадцати суток в отдельном стакане комнаты для задержанных.
Милиция настаивала на том, что ими схвачен именно Абдрашит
Ахметов из-за корочки члена Союза писателей СССР с аккуратно переклеенной фотографией. На фото вместо Валеры был изображен Доктор.
Отец не сильно сердился на Доктора.
– Хорошо, что у шожебаса отец не министр или завотделом ЦК, – сказал папа, – а то бы он не постеснялся выдать себя за депутата
Верховного Совета или члена ЦК.
В Союзе писателей после переписки с Москвой папе выписали новый писательский билет.
Лилия Петровна девушка лет двадцати трех-двадцати четырех.
Осанка, поступь выдавали в ней разрядницу по гимнастике. Ее строгая привлекательность мало когда озарялась улыбкой. Между тем улыбка преображала литераторшу в пятнадцатилетнюю девчонку. Может потому, чтобы огонь-ребята не шибко раскатывали губу, держала она с нашими ухо востро.
Пятерки по литературе наравне со мной получали несколько человек.
Среди них Кеша Шамгунов, Сережка Сидоров, он же Сипр, и Ирк Молдабеков.
Кеша умный парень, чаще из трех предложенных на выбор вариантов, выбирал свободную тему. Сипр тоже любил литературу и интересно рассуждал о прочитанном.
Что до Ирка Молдабекова, то необычность его состояла в том, что он сторонился одноклассников. Ходил заросшим, вдобавок ко всему отпустил бороду. Оля Кучеренко говорила мне: "Мы зовем его Пушкиным".
Сидел Молдабеков на первой парте в третьем ряду и никогда не поднимал голову. Не поднимал глаз он и тогда, когда выходил отвечать к доске.
Когда кто-нибудь к нему приставал, Ирк нервно дергался и еще ниже опускал глаза.
Учился он средне. Хотя, что такое средне для класса слесарей-сборщиков? Это когда человек перебивается с твердой тройки на хлипкую четверочку. Еще бирюковатый Молдабеков хорошо чертил. Но это результат скорее старательности и терпения, нежели признак предрасположенности к серьезным предметам.
В классе так или иначе я задевал всех. Но к Ирку не подходил, не совался. Пробовал вовлечь в общий балдеж Молдабекова Бика.
Посмеявшись и он отстал от Ирка.
Все больше и больше озадачивал Омир. Прежде безропотно подчинявшийся любым моим капризам, он на глазах становился на самостоятельный путь. Дело дошло до вопроса в лоб:
– Смелым стал?
Омир и глазом не моргнул.
– А я и тусованным не был.
Я догадывался, в чем причина перемен в Омире. На фоне Бики я, как духарик, растворялся. Зачем, для чего оглядываться на меня, если есть Бика?
Нетрудно представить, как складывалось восприятие меня классом вообще, и отдельными пацанами, в частности.
Пацаны видели, что сам по себе я мало что значу. Бика это да, он и за себя постоит и своих защитит. Девятый класс, не третий, и даже не пятый. Мне бы понять, что люди не стоят на месте, растут, меняются и кому угодно надоест, когда ими продолжают помыкать разного рода чморики или духарики. Легко вообразить, как бы со мной они обошлись, не будь рядом Бики. К Шефу с жалобами не очень то и побегаешь. Он не раз строго-настрого предупреждал: "Не выступай, а то…".
Радовало одно. Бика признал во мне человека нужного ему уже не столько как брат Шефа, а как кровного кента.
Многие учителя меня давно раскусили и открывали глаза Андрюше на фаворита. Мол, хваленный ваш политинформатор истинно первый в классе интриган и подстрекатель. Андрей Георгиевич никого не слушал и неуклонно стоял за меня горой. Лилия Петровна за первую четверть вкатила мне двойку по русскому, а Андрей Георгиевич, – тогда я не знал об этом – желал видеть меня не ниже ударника. В конце года он уговорил Лилию Петровну переправить двойку за первую четверть на тройбан, а последующие тройки за оставшиеся три четверти – в четверки и сделал из меня хорошиста.
