Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че
Кристина слегка осунулась, но выглядела вполне прилично. Она сложила вещи в плетеную сумку, забрала волосы в пучок заколкой из слоновой кости и долго смотрелась в зеркало.
– Выгляжу ужасно…
– Мне так не кажется, – ответил сидевший на краю кровати Йозеф.
Кристина казалась совершенно потерянной.
– Хочешь поговорить?
Она покачала головой, взяла сумку и встала. Йозеф посадил ее в такси и отвез домой. У подъезда она сказала, что справится, теперь все хорошо и он не должен беспокоиться, взяла его руку и крепко сжала:
– Спасибо тебе, спасибо за все.
Работы было так много, что Йозеф не знал ни сна, ни отдыха, разрываясь между больницами и диспансерами, но находил время забежать к Кристине. Она ни разу его не впустила, и он засовывал в дверь записочки: «Позвони мне…», «Если тебе что-нибудь понадобится, только свистни…» – но не дождался ни звонка, ни просьбы.
Он дважды столкнулся с соседкой Кристины – той самой, что прибежала ночью звать на помощь, – но она сделала вид, что не узнала его.
Сержан сообщил Йозефу, что запланировал новый большой проект, поинтересовался его планами и сказал, что хотел бы поручить ему руководство новым отделением института в Константине. Предложение было лестным и очень заманчивым, но Йозеф уже несколько недель думал только об одном: он решил уехать на родину, как только кончится война.
– Понимаю, – кивнул Сержан, – вы тоскуете по дому, но не решайте сейчас, возьмите отпуск на три месяца, а потом возвращайтесь, Каплан, вы нам очень нужны.
Инспектора Ногаро Йозеф больше не видел и решил, что тот заходил в больницу в его отсутствие и забрал результаты обследования, но медсестра сказала, что папка с анализами осталась невостребованной.
Йозеф сгорал от желания узнать, что выяснил следователь, и как-то раз, в четверг вечером, отправился в центральный комиссариат на улице д’Исли. Когда он вошел в кабинет, Ногаро говорил по телефону и дымил сигаретой. Увидев Йозефа, он швырнул трубку на рычаг, оборвав фразу на полуслове, и взглянул на посетителя с видом выведенного на расстрел арестанта.
– Выкладывайте, не тяните, – обреченным тоном попросил он и закрыл глаза.
Йозеф поспешил успокоить беднягу. Ногаро не поверил: если он здоров, к чему было утруждаться и приходить в комиссариат? Йозеф строгим «докторским» голосом велел своему пациенту успокоиться и поклялся, что не нашел у него ничего серьезного. Ногаро медленно затушил сигарету:
– Она будет последней, клянусь здоровьем детей! Это нужно отпраздновать.
Инспектор достал из шкафа бутылку анисовки и разочарованно вздохнул:
– Теплая… Идемте посидим в кафе.
– Вообще-то, я хотел узнать новости.
– Насчет чего, доктор?
– О той истории с абортом.
– Только не это, пощадите меня! Расследование закончено, дело закрыто! Я больше ничего не хочу о нем слышать!
Они отправились в бистро по соседству, сели за стойку, Ногаро опрокинул стаканчик жадно, как будто не пил целую неделю, и тут же заказал вторую порцию без воды, с двумя кубиками льда.
– Вот оно, счастье. Нужно повторить. Этот город прогнил насквозь, доктор. Вы даже вообразить не можете, что творится за красивыми фасадами. Знаете, как я называю Алжир? Вонючка! Я жду перевода – ничего себе оговорочка! – повышения.
После третьей рюмки Ногаро долго молчал, его нижняя губа подрагивала, потом он протянул руку и крепко сжал плечо Йозефа:
– Можете объяснить, почему женщины вечно влюбляются в подонков, которые их тиранят и за людей не считают, и игнорируют тех, кто их боготворит?
– Не стоит обобщать.
Ногаро быстро задержал преступную акушерку. С помощью Мориса – тот мгновенно ее сдал. Женщина уже попадала в поле зрения полиции во Франции, была осуждена и не имела права практиковать. На допросе она заявила, что просто помогала попавшим в «беду» женщинам, причем все ее клиентки принадлежали к высшим слоям общества. Полицейские конфисковали ее жуткий инструментарий и зеленый блокнот с краткой отчетностью о процветающем подпольном бизнесе. Многие столичные врачи посылали к ней своих пациенток, и она избавляла их от нежелательной беременности. Все допрошенные женщины изображали оскорбленную невинность, клялись всеми святыми, что за инициалами в блокноте скрываются не они: «Все это – наветы и подлая интрига!» Акушерка отказывалась назвать сообщников, чтобы ее не обвинили еще и в преступном сговоре. За каждую операцию она получала семь тысяч франков, а то и больше. Морису пришлось раскошелиться на десять тысяч. Его легко могли обвинить, но он пустил в ход связи и избежал ареста. «Телефонное право» действовало… Прокурор выдвинул обвинение только против акушерки, и до суда она будет содержаться в зловещей тюрьме Барберус, но ей вряд ли вынесут слишком суровый приговор. Зеленый блокнот очень кстати исчез, уж слишком много там было известных фамилий (Ногаро их видел, но «забыл»). В сложившихся обстоятельствах нет смысла затевать процесс и копаться в грязном белье добропорядочных семейств. В конце концов женщины всегда поправляются и заводят кучу ребятишек.
И как это у них получается?
Как-то раз, в воскресенье утром, Йозеф возвращался с рынка Триоле и увидел Мориса – тот ждал у подъезда. Его первым инстинктивным побуждением было развернуться и уйти, но Морис его заметил, так что деваться было некуда.
– Знаешь, Йозеф, я не могу таскаться сюда всякий раз, когда мне нужно с тобой поговорить, установи наконец телефон!
– Все равно придется ждать четыре года.
– Я помогу, тебя внесут в приоритетный список, ты же врач.
– Не так уж он мне и нужен, а ты можешь звонить в институт.
– Я много раз пытался, но тебя не зовут и сообщений не передают.
– Я не сижу на месте, и у меня очень много работы. Сегодня вот удалось освободить утро, но после обеда я вернусь в лабораторию.
Морис не дал другу продолжить, ему явно не терпелось сообщить ему нечто важное.
– У меня потрясающая новость, старик, я женюсь!
Йозеф так изумился, что выронил пакет с продуктами, и картошка с помидорами покатились вниз по тротуару.
– Не может быть!
– Невероятно, правда?
Лицо Йозефа просветлело.
– Как же я рад, что все уладилось!
– Это было непросто, уж ты мне поверь! ее отец – трудный человек, старая школа, а семья – одна из самых уважаемых в Алжире. Он поверил, что у меня серьезные намерения, что я люблю Луизу, но согласие дал только после того, как навел справки о парижских Делоне и моем финансовом положении, ведь она его единственная дочь. Я тебе сообщаю одному из первых. Луиза тебя обожает и очень жалеет, что мы редко видимся. Свадьба назначена на третье воскресенье июня, будет весь Алжир, так что я на тебя рассчитываю. Ты не представляешь, как я счастлив!
Они несколько секунд молча смотрели в лицо друг другу. Йозеф больше не улыбался.
– Мог бы поздравить.
– Я возвращаюсь в Чехословакию, но, даже если бы оставался, все равно не пришел бы.
Кристина встретилась с Йозефом у «Максимена», этот большой ресторан находился позади Оперы. Ни один из них ни разу там не был – цены кусались! Три дня назад Йозеф забежал оставить записочку с приглашением. «Отметим мой отъезд», – уточнил он. Кристина надела любимое платье в маках, отделанное по вырезу воланами, в котором выглядела еще более хрупкой, как девочка, сделала прическу и накрасилась. Мужчины на улице провожали ее взглядами. Она опоздала, Йозеф места себе не находил и, увидев ее в дверях, вздохнул с облегчением. Он заказал бутылку «Помероля» 1929 года (один коллега сказал, что это лучшее вино в мире). Кристина пришла в восторг от декора в стиле бель эпок, красивых дам и элегантных мужчин. Война казалась чем-то далеким. Они выпили за ее скорейшее окончание, потом за дружбу и будущее. Кристина задала Йозефу миллион вопросов о Праге и его молодости, удивляясь тому, что они так давно знакомы, а она почти ничего не знает ни о нем самом, ни о его родине, ни о его семье.
– Почему ты никогда об этом не рассказывал?
– Я о тебе тоже мало что знаю.
Вино оказалось воистину изумительным. Сомелье объяснил, что 1929-й был грандиозным годом, он с волнением в голосе говорил о божественно бархатистом вкусе «Помероля», посоветовал сделать глоток и немного подержать его во рту, чтобы ощутить нотки черной смородины и лакрицы. Йозеф и Кристина смаковали волшебное мерло с закрытыми глазами, и их переполняло ощущение счастья.
– Когда ты уезжаешь?
– Девятнадцатого апреля. А ты чем займешься?
– Мне надоел наш грошовый театр и бесконечные гастроли по захолустью. С радио меня выставили, так что думаю поехать в Париж. Хочу сниматься в кино. Сейчас или никогда, мне скоро тридцать четыре, времени в запасе не осталось.
– Не волнуйся, тебе больше двадцати пяти не дашь.
– Ты милый, Йозеф. Знаешь, а ведь Морис моложе меня.
– Да что ты говоришь? – фальшиво изумился Йозеф.
