Джоджо Мойес - Корабль невест
Он несколько минут стоял, перенеся вес тела на здоровую ногу, и смотрел на море. Потом расправил плечи и зашагал обратно к двери. Хромота его сразу сделалась практически незаметной.
Впоследствии Фрэнсис так и не сумела сформулировать, что такого успокаивающего она нашла для себя в этой короткой сценке. Возможно, дело было в красоте моря, или в ее способности тайком урвать двадцать минут свободы, или в таившемся в хромоте капитана крошечном намеке на человечность, а именно в напоминании о том, что мужчины тоже способны ошибаться, страдать и скрывать боль, но когда она спустилась по трапу, то обнаружила, что ее уже не задевают взгляды идущих навстречу людей, словно ей удалось вернуть себе крупицы былой уверенности.
Конечно, она никогда не попросит у мужчины сигарету. Не позволит втянуть себя в беседу. Никогда не начнет ее первой. Тем не менее ей стало гораздо легче. Небо оказалось таким прекрасным. И было нечто невероятно печальное в выражении лица капитана.
Морпех стоял, прислонившись к стене напротив их двери, между большим и указательным пальцем зажата сигарета, взгляд устремлен куда-то в пол. Волосы упали на лоб, плечи поникли, словно он целиком ушел в свои мысли, причем мысли не самые приятные. Заметив ее приближение, он поспешно убрал сигарету в карман. Ей показалось, что он даже немного покраснел. Уже гораздо позже она вспоминала, что испытала тогда нечто вроде легкого шока: ведь он всегда казался ей скорее не одушевленным существом, а автоматом. Как и все морские пехотинцы. Она и предположить не могла, что под этой маской есть место таким человеческим эмоциям, как смущение или даже чувство вины.
— Пожалуйста, не стоит беспокоиться, — сказала она. — Только не из-за меня.
— А я и не собираюсь, — пожал он плечами. — Я же на посту.
— И все же.
Он угрюмо поблагодарил ее, стараясь не встречаться с ней глазами.
И по какой-то непонятной даже для нее самой причине она не закрыла за собой дверь каюты, а осталась стоять, накинув на плечи шерстяную кофту, и потом неожиданно для себя попросила у него сигаретку.
— Что-то не хочется идти внутрь, — объяснила она.
Она смущенно топталась возле него, по правде говоря уже жалея о своей опрометчивости.
Он вытащил из пачки сигарету и молча протянул девушке. Затем дал ей прикурить и, прикрывая ладонями пламя, на секунду коснулся ее руки. Фрэнсис сделала отчаянную попытку не дернуться, а потом мысленно спросила себя, не станет ли ей дурно от сигареты и как долго она сможет выдержать. Он явно не желал ни с кем общаться. Уж кто-кто, а она должна была это сразу понять.
— Спасибо, — сказала она. — Только несколько затяжек.
— Не торопитесь.
Она уже во второй раз поймала себя на том, что улыбается, — инстинктивный, примирительный жест. Его ответная улыбка была слишком мимолетной. И вот так они стояли бок о бок у порога каюты, опустив глаза или устремив их в сторону огнетушителя и плаката о необходимости соблюдать правила техники безопасности, пока молчание не стало уже совсем неловким.
Она искоса посмотрела на его рукав:
— Какое у вас звание?
— Капрал.
— Тогда у вас нашивки перевернуты.
— Эти три нашивки за долгую службу.
Она сделала глубокую затяжку. Оказывается, она уже успела выкурить сигарету на треть.
— А я думала, три нашивки означают сержантское звание.
— Не тогда, когда они перевернуты.
— Ничего не понимаю.
— Это за долгую службу. Хорошее поведение[25]. — Он оглядел свой рукав, словно никогда толком не рассматривал нашивки. — За то, что предотвращал драки и всякое такое. Словом, это такой способ наградить кого-то, кто не стремится к продвижению по службе.
Мимо них по коридору прошли два матроса. Поравнявшись с Фрэнсис, они перевели взгляд с нее на морпеха и обратно. Она подождала, пока не затихнет эхо их шагов по коридору. Минутой позже неожиданно громкий, а потом сразу стихший звук голосов подсказал ей, что дальше по коридору открылась и закрылась дверь каюты.
— А почему вы не хотите повышения?
— Сам не знаю. — Вероятно, поняв, что ответ прозвучал слишком лаконично, он добавил: — Наверное, никогда не видел себя в роли сержанта.
Его лицо внезапно окаменело, а выражение глаз — не то чтобы совсем недружелюбное — говорило о том, что ему тяжело дается пустая болтовня. Однако подобный взгляд был ей хорошо знаком: она и сама точно так же смотрела на других.
На секунду их глаза встретились, и он поспешно отвернулся.
— Возможно, я не хотел брать на себя лишней ответственности, — произнес он.
Именно тогда она и заметила фотографию. Должно быть, он разглядывал снимок до ее появления. Черно-белое фото, размером меньше мужского бумажника, зажатое в его руке.
— Ваши? — кивнула она на фото.
Он поднял руку и посмотрел на снимок такими глазами, точно впервые его видел:
— Да.
— Мальчик и девочка?
— Два мальчика.
Она извинилась, оба смущенно улыбнулись.
— Моего младшего не мешало бы подстричь. — Он протянул ей фото.
Она поднесла снимок к свету и посмотрела на сияющие личики, не зная, что в таких случаях положено говорить.
— Симпатичные.
— Фото сделано восемнадцать месяцев назад. За это время они уже успели подрасти.
Она кивнула, словно он обменялся с ней некой родительской мудростью.
— А у вас?
— Ой, нет… — Она вернула фото. — Нет. — (В коридоре снова стало тихо.) — А вы по ним скучаете?
— Каждый день. — Голос его неожиданно окреп. — Они, наверное, и не помнят, как я выгляжу.
Она не знала, что говорить: она вторглась туда, где вряд ли может помочь выкуренная сигарета или легкая болтовня ни о чем. И внезапно поняла, что, завязав с ним беседу, явно поторопилась и не рассчитала свои силы. Его работа — стоять на часах у дверей каюты. И если она с ним заговорит, он волей-неволей должен будет ответить, чего ему вовсе не хочется.
— Я вас покидаю, — тихо сказала она и добавила: — Спасибо за сигарету.
Она затушила сигарету ногой, затем нагнулась поднять окурок. Но не решалась унести его в каюту. Что с ним делать в такой темноте? Ведь если положить окурок в карман, он может прожечь дыру. Похоже, он не сразу заметил ее затруднительное положение, однако, когда она нерешительно остановилась у двери, снова повернулся к ней.
— Кладите сюда. — Он протянул руку ладонью вверх. Это была ладонь настоящего моряка, заскорузлая от соленой воды и мозолистая от тяжелой работы.
Она покачала головой, но он не спешил убрать руку. Тогда она положила ему на ладонь окурок и, покраснев, прошептала:
— Простите.
— Нет проблем.
— Спокойной ночи.
Она открыла дверь, скользнула в темноту каюты и тут неожиданно услышала его голос. Голос звучал достаточно спокойно, чтобы подтвердить правильность ее выводов, но в то же время достаточно непринужденно, чтобы показать: нет, он и не думает обижаться. Достаточно непринужденно, чтобы угадать намек на возможность продолжения отношений.
— Кстати, чья это собака? — спросил он.
Глава 10
Плавание оказалось сущим кошмаром. Из-за постоянных инцидентов на борту оно длилось восемь недель. У нас было одно убийство, одно самоубийство, одно помешательство, когда офицер ВВС сошел с ума, и т. д. И все это на фоне того, что члены команды открыто пренебрегали своими служебными обязанностями, поскольку были заняты тем, что гонялись за «невестами», а затем фактически у всех на глазах кувыркались с ними, вступая в сексуальный контакт. С этой целью они использовали любое доступное пространство, а одна парочка даже облюбовала себе «воронье гнездо»[26].
Из архива покойного Ричарда Лоури, конструктора кораблей
Шестнадцатый день плавания
Первая радиограмма «НЕ ЖДУ НЕ ПРИЕЗЖАЙ» пришла на шестнадцатый день плавания. Радиограмма поступила в радиорубку после восьми утра, сразу после долгосрочных прогнозов погоды. Радист обратил внимание на ее содержание. И тут же отнес ее капитану, который ел в своей каюте овсянку с тостом. Капитан прочел радиограмму и вызвал капеллана, который, в свою очередь, пригласил соответствующего офицера из женской вспомогательной службы, и все трое принялись разглагольствовать по поводу того, что известно о характере упомянутой невесты и насколько спокойно — или нет — она может воспринять подобную новость.
Предмет обсуждения, миссис Миллисент Ньюком (урожденная Самптер), вызвали в капитанский офис в десять тридцать утра — они решили не портить девушке завтрак, поскольку все только-только успели оправиться от морской болезни. Она пришла очень бледная, полная уверенности в том, что ее мужа — пилота палубного истребителя «сифайр» — сбили, что он пропал без вести, а возможно, погиб. Ее отчаяние было настолько велико, что никто из троих не осмелился с ходу открыть ей правду. Они неловко топтались вокруг, пока она всхлипывала в носовой платочек. Наконец капитан Хайфилд решил взять быка за рога и звучным голосом произнес, что он очень сожалеет, но все несколько не так. На самом деле совсем не так. И протянул ей радиограмму.
