Элис Сиболд - Милые кости
— Меня звали Флора Эрнандес, — сказала она. — А тебя как звали?
Я назвала свое имя, а потом расплакалась от настоящей общей беды — это оказалась еще одна девочка, которую он убил.
— Скоро и остальные подтянутся, — сказала она. Флора опять закружилась, а на поле появились другие девочки и женщины, которые разбрелись в разные стороны. Наша душевная боль переливалась от одной к другой, как вода из стакана в стакан. рассказывая свою историю, я всякий раз избавлялась от малой частицы, от крошечной капельки собственных мучений. В тот самый день у меня созрело решение поведать о нашей семье. Потому что для тех, кто остался на Земле, ужас — это бытие и повседневность. Как растение, как солнце: его не втиснуть ни в какие рамки.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Сначала им все сходило с рук, и мать была на седьмом небе от счастья. Когда они сворачивали за угол от очередного магазина, она так заливисто смеялась, вытаскивая на свет краденое и похваляясь перед сыном, что Джордж Гарви тоже начинал хохотать и робко ластился к матери, поглощенной новой добычей.
Оба с радостью использовали любую возможность укатить на несколько часов от отца в ближайший городок, чтобы разжиться съестными и хозяйственными припасами. Самым пристойным промыслом был у них сбор металлолома и пустых бутылок: этот мусор они грузили в дребезжащий отцовский фургон, везли в город и сдавали в утиль.
Когда их с матерью впервые поймали с поличным, кассирша проявила снисхождение.
— Если можете заплатить — платите. Не можете — оставьте на прилавке, — беззлобно сказала она и подмигнула восьмилетнему Джорджу Гарви.
Мать вытащила из кармана маленькую стеклянную бутылочку аспирина и робко опустила ее на прилавок. Она чуть не плакала. «Что старая, что малый», — частенько выговаривал отец.
Страх быть пойманным на месте преступления, как и тот, другой страх, следовал за ним по пятам, крутился в животе, как яйцо под сбивалкой; по каменному лицу и колючему взгляду человека, идущего к ним по проходу, он научился распознавать продавца или охранника, который заметил воровку.
Впоследствии она стала совать краденое сыну, чтобы тот спрятал добро под одеждой, и он не мог отказаться. Если им удавалось выскользнуть и смыться на своем фургоне, она веселилась, хлопала ладонью по баранке и называла маленького Джорджа Гарви своим подельником. Кабина переполнялась ее буйной, непредсказуемой любовью, и на какое-то время — пока не иссякал этот всплеск, а на обочине не обнаруживалась какая-нибудь блескучая ерунда, которую нужно было, как выражалась мать, «проверить на годность», — он становился по-настоящему свободным. Свободным и обласканным.
Он запомнил совет, полученный от нее во время самой первой поездки по Техасу, когда они увидели на обочине белый деревянный крест. У основания лежали цветы — свежие вперемежку с увядшими. Их пестрота сразу привлекла наметанный глаз мусорщика. — Жмуриков-то особо не разглядывай, — сказала мать — Но и своего не упускай: иногда с них можно снять приличные цацки.
Уже в ту пору он подозревал, что в их действиях есть что-то запретное. Вместе выбравшись из кабины, Они подошли к кресту, и тогда глаза матери превратились в две черные точки — так бывало всякий раз, когда впереди маячила удача. Вот и сейчас, откопав талисман в форме глаза, а потом еще один — в форме сердечка, она протянула их Джорджу:
— Не знаю, что скажет отец; давай-ка мы с тобой это прикарманим.
У нее в тайнике хранилось немало таких вещиц, о которых отец даже не догадывался.
— Выбирай: глаз или сердечко?
— Глаз, — сказал он.
— И розочки прихвати, какие посвежее. В кабине красиво будет.
Они заночевали в фургоне, не в силах ехать обратно, туда, где отец нашел поденную работу: вручную пилил тес и колол его на щепу.
Спали они, по обыкновению, в кабине, свернувшись калачиком и прижавшись друг к другу, как в тесном гнезде. Мать ерзала и крутилась волчком, сгребая под себя одеяло. После долгих мучений Джордж Гарви усвоил, что бороться с этим бесполезно, лучше дать ей вволю поворочаться. Пока мать не находила удобного положения, заснуть не удавалось.
Посреди ночи, когда ему снились королевские опочивальни, виденные в библиотечных книжках с катинками, кто-то постучал по крыше, и Джордж Гарви с матерью подскочили как ужаленные. Трое прохожих заглядывали в окно знакомым Джорджу взглядом. Точно так же смотрел иногда по пьянке его отец. Этот взгляд был избирательным: он выхватывал мать и в то же время полностью исключал сына.
Он знал, что кричать нельзя.
— Молчи. Тебя не тронут, — шепнула мать.
Его затрясло под ветхими армейскими одеялами.
Один из троих незнакомцев стоял перед лобовым стеклом. Двое других с обеих сторон колотили по крыше, хохоча и причмокивая.
Мать неистово мотнула головой, но это их только раззадорило. Тот, что преграждал им путь, начал бить ногой по бамперу, чем еще пуще развеселил своих дружков.
— Не дергайся, — тихо сказала мать. — Я притворюсь, что выхожу. Ползи сюда. Когда скажу, включишь зажигание.
Он знал, что ему говорят нечто очень важное. Что на него рассчитывают. Вместо привычного хладнокровия в ее голосе зазвучал металл, пробивающий броню страха.
Она изобразила улыбку и, когда мужики, утратив бдительность, заулюлюкали, локтем переключила передачу. «Давай!» — бросила она без видимого выражения, и Джордж Гарви подался вперед, чтобы повернуть ключ зажигания. Грузовик ожил и затарахтел.
Злоумышленников перекосило; от похотливых усмешек не осталось и следа, а когда фургон резко дернулся назад, они просто-напросто растерялись. Еще раз переключив передачу, мать крикнула Джорджу Гарви: «Ложись!» Скорчившись на полу, он почувствовал, как в паре футов у него над головой о капот ударилось чье-то тело. Потом тело рывком бросило на крышу. Оно задержалось там не более секунды, пока мать еще раз не дала задний ход. В этот миг к Джорджу Гарви впервые пришло четкое осознание: плохо быть ребенком, плохо быть женщиной. Хуже некуда.
Как у него захолонуло сердце, когда Линдси бежала к зарослям бузины. Впрочем, он тут же успокоился. Этому его научила мать, а не отец: сначала прикинь, чем рискуешь, а потом действуй. Он успел заметить, что блокнот лежит не на месте, а из альбома вырвана страница. Проверил спрятанный в сумке нож, спустился с ним в подвал и выбросил в квадратную дыру, пробитую в фундаменте. Сгреб с металлического стеллажа памятные вещи, которые остались от убитых. Зажал в кулаке снятый с моей цепочки брелок — замковый камень, эмблему Пенсильвании. На счастье. Остальные мелочи разложил на белом носовом платке, взялся за уголки и связал узел, с какими ходят бродяги. Засунув руку в дыру под фундаментом, он даже лег на живот, чтобы найти место поглубже. Три пальца ощупывали стенки, а два других сжимали скромный узелок. Нащупав ржавый выступ металлической балки, который строители забрызгали цементом, он повесил туда свои сокровища, вытащил руку и поднялся с пола. Книжонку с сонетами он с наступлением тепла закопал под деревьями в парке Вэлли-Фордж, без лишней суеты избавляясь от улик; теперь оставалось только надеяться, что все было сделано по уму.
Прошло от силы пять минут. Его подхлестывали досада и злость. Он успел проверить то, что другие назвали бы ценностями: запонки, наличность, инструменты. Но время поджимало. Нужно было звонить в полицию.
Сперва он как следует подготовился. Немного походил, сделал быстрый вдох-выдох, а потом, услышав голос дежурного офицера, изобразил крайнюю степень раздражения.
— Примите вызов. Кто-то вломился ко мне в дом, — заговорил он, прокручивая в уме начало своей версии, но уже прикидывал, как побыстрее смотать удочки и что взять с собой.
— Набирая номер полицейского участка, отец рассчитывал поговорить с Леном Фэнерменом, но того не было на месте. Отцу сказали, что двое офицеров уже «выехали в адрес». Хотя мистер Гарви предстал перед ними в расстроенных чувствах, он вел себя вполне разумно. Правда, его вид вызывал какую-то брезгливость, но полицейские решили, что причиной тому — слезы и сопли, непозволительные, с их точки зрения, для мужчины.
Притом, что у них уже имелись сведения о похищенном рисунке, копы были поражены готовностью мистера Гарви предоставить свой дом для обыска. Казалось, он, ко всему прочему, искренне сочувствует семье Сэлмонов. Офицерам даже стало неловко. Для виду они осмотрели комнаты — и не нашли ничего необычного, кроме искусно сработанных игрушечных домиков в мастерской на втором этаже: это увлечение приписали замкнутому образу жизни хозяина. Тут они сменили тему и спросили, сколько времени уходит на такой вот макет.
Они заметили (как рассказали позже) мгновенную перемену в его поведении: он сразу сделался более дружелюбным. Сходил в спальню и принес свой альбом, не обмолвившись, впрочем, о пропаже рисунка. Полицейские про себя отметили, с какой все возрастающей теплотой он показывал им наброски миниатюрных строений. Следующий вопрос был начат очень деликатно.
