Михаил Гиголашвили - Захват Московии
Я был удивлен этим объяснением и хотел даже возразить, что латинский суффикс «krathie» обозначает собирательное понятие, но Фрол пристыженно замолк:
— Ну, если так… — (И я тоже промолчал, решив их не задерживать.)
— А если так, то с тебя пять долларов за неверное замечание! — процедил Исидор и обратился ко мне: — Мы, собственно, по делу. Даже по делам…
— Знаю, членов считаете, Фролочка сказал… Фро-лушко сказало…
— Это само собой. К вам личное дело.
— Я взносы уже заплачивал…
Фрол подтвердил это сжиманием и так смятого в слои лба.
— Ну и хорошо. Значит, полноправный член нашей партии. Я, собственно, хочу предложить вам стать оберляйтером группы, ну… за три тысячи долларов…
— Нет, спасибо, не надо совсем!
Исидор немного обиженно покосился по сторонам:
— Почему же так категори… отрубно?… Это честь… Впрочем, как хотите. Нас интересует выход на Европу. Могли бы вы помочь нам наладить контакты с коллегами… то есть касания с содругами?..
— Как, такие партии разве есть в Европе?
— Как же нету? А пуристы?.. Слышали про пуристов? Мы им кинули послание, но они слишком высокомерны, пафосны… а пафос по-нашему — это отстой… В общем, не ответили…
Пуристы? Это, кажется, в Англии… Борцы за чистоту языка.
— Да, слышал, есть такие… Но контакты нету…
— Жаль, жаль…
Исидор закурил сигару, её твёрдый, как корка, дым стал ползать по номеру. Я открыл окно, однако Фрол, что-то писавший, буркнул, что в поясницу тянет, и ногой прихлопнул его, потом перебрал какие-то бумаги:
— Босс, баб тоже сегодня навещать будем? — на что Исидор, не отвечая ему, сделал две затяжки и потушил сигару:
— Вижу, что вам неприятно. Так вот, в Европе… Связи нужны… Контакты…
— Если что — я сейчас… Мне вообще уходить… идти…
Исидор это замечание проигнорировал:
— Если совьете в Германии ячейку, назначим вас гауляйтером.
— Это не хватало! У нас запрещено! — Я испугался окончательно, но Исидор остановил меня длинной ладонью:
— Не обязательно символику носить и на митинги… то есть на гульбища ходить… Можно делом помочь… Вот мне рассказывали, у вас там в Германии сейчас развелось много русских немцев, что отсюда дезертировали и там на какой-то дикой смеси немецкого и русского говорят… Вот их бы к рукам прибрать, штрафы дать… списки составить… а?..
— Да, есть такие… Но штрафы трудно… Они сами штрафы берут… Героин, кокаин… На дискотеках водку… шумят, дераются…
— Ага, ну люмпены, босяки… Ладно, ими тогда другие бригады займутся… А ваш совет, кстати, — ну, насчет свободы суффиксов — мы на бюро обсудили, всем понравилось. Взяли в доработку. Да. Есть еще одно частное дельце… — («Опять! У всех какие-то дела ко мне!») — Видите ли, я в душе поэт… прозаик… люблю писать… — Исидор подался вперед, дотянулся до своей сумки и вытащил рукопись. — Вот хотел бы предложить вам для перевода на немецкий… несколько своих эссе… то есть кратких баснеписей… Баснепись люблю с детства. Может быть, кто-нибудь заинтересуется в Германии?.. Или вы сами?
Это было другое дело.
— Давайте! Я сам пишу короткие Kurzgeschichten[19]. Мне интересно. Я и переводы делал… — И я сообщил, что сам когда-то написал небольшой рассказ (про стрелочника, который всегда в 5 вечера слышал поезд, а в тот день, когда не услышал, — пошёл и утопился); и один раз даже пытался Чехова переводить, но там было столько разных названий еды и питья, что я не смог это перевести, у нас нету таких слов. На это Исидор чуть оживился:
— Ну, Чехов — это да, это далеко… Надеюсь, у меня таких слов нет… А гонорар… то есть добычу пополам разделим. Как вам? Отлично, вот тут оставляю… Я, кстати, и лирику пишу. Хотите, прочту?
— Давай-давай, — вспомнил я волшебное слово, пригодное во всех случаях.
Исидор встал у окна, вытянул руку:
Свёртыш сыворотки света,
Раскардаш дремотной тьмы.
Сочень солнца,
Комья мрака,
Слепых глаз немые сны.
Силы плещут, тельце бухнет,
Шкурки шкварки роговеют,
Жар земли уже докучен.
Новый цепень цепенеет.
О! Тут я понял, как плохо знаю русский язык — всего несколько слов были мною поняты, но я не стал спрашивать, потому что Исидор стал читать дальше, возвысив голос и тряся кулаком:
— «Каркас баркаса ржав, костяк хребтины шаток, труха нутра гниет с утра…»
— Это такое… анти, да? — уловил я.
Исидор довольно кивнул, стал похож на большого ребёнка, потоптался возле занавески:
— «Супостат и остолоп доедали эскалоп, съели ножку, съели две — зашумело в голове»… Есть еще динамичное, даже можно в оперетту переделать, — и, выставив ногу, Исидор нараспев стал говорить:
— «Отведайте чуть-чуть сей лакомый обед, тут собран весь сюжет!.. Стилет — в букете. Букет — в пакете. Пакет — в карете. Лестница, дверь, шпингалет. Пакет — на паркет. Брюки, жилет. Дуплетом минет. Рюмка-буфет. Из шкафа — скелет, в кимоно разодет. Где пистолет? Где стилет? Где двойка, семерка, валет? Выстрела кровь, туалет. Парапет. Кончен крикет. Какой браслет? Возвращаю билет! Ах, приглашенье на обед? Привет, привет. Где тут буфет? И да и нет!»
Хоть эти стихи мне показались не совсем в норме, я всё-таки похвалил их, надеясь, что граммар-наци оставят меня в покое и уйдут:
— Да, очень, очень, креативно… — (Сам думая, как понять слово «зубостат» — «зубная статистика», что ли?)
Эта похвала Исидору понравилась, и, когда я ещё раз сказал про «надо уходить-уйти», он тут же согласился:
— Ну, у вас дела и у нас дела, мы пойдем… Когда будет акция — предупредим…
— Да-да, много рад…
На это Исидор сказал, что было бы желательно — для партии — оставить у меня до вечера рюкзак с листовками — таскать трудно. Я был на всё согласен: пусть оставляют, лишь бы ушли!
— До встречи. Так Фрол завтра заберёт?
«При заборе!» — вспомнил вдруг я старика в камере:
— А там… ничего? Опасное, запретившее?
— Разве печатное слово может быть опасным в нашей стране? — улыбнулся Исидор. — У нас только деньги опасны, всё остальное — ерунда. Вы не согласны, что не может быть светлого завтра у страны, чей президент употребляет такую вот, например, лексику: какая-то идея его «заводит», его «что-то торкнуло», «надо разрулить ситуацию», «долбануло по всем», «безработица попёрла наверх», «всяких структур у нас завались», «голимый пиар»?.. Если язык верхов таков, чего требовать с низов?.. Впрочем, можете проверить. — Исидор обернулся к Фролу: — Боец! Подай рюкзак, заплечную сумку то бишь!.. Вот, никаких взрывчатых веществ, бомб и динамита! Одна макулатура!
— А вот опять ихнее слово сказали! — Фрол съежил слоистый лоб, ногой выдвигая мне рюкзак. — Ма-ку-ла-ту-ра! Разве русское?
— Ну, сказал и сказал, что теперь?.. Писаная бумага для отходов.
— Отходная бумага, — сказал я, думая этим словом напомнить им об уходе.
Фрол спрятал рюкзак обратно под стол, они не спеша оделись, одернули друг на друге плащи и куртку, отсалютовали мне большим «хайлем» и пошли по коридору, распевая по-русски проклятого «Хорста Весселя», от которого меня передёрнуло (но спутать я не мог):
— Коричневым дорогу батальонам, и нет преграды для штурмовика, сегодня свастика — надежда миллионов, подарит хлеб и волю на века!..
Проследив из-за занавески, как они перешли улицу и деловым шагом удалились, я стал перебирать бумаги на столе… Нет, вначале рюкзак посмотреть!.. Так, понятно — плотные стопки листовок с любимыми гербом… Вот глянцевая плотная бумага:
ПРИЗЫВЫУбей неуча!
Смерть безграмотным!
Лучше мёртвый, чем необразованный!
К чёрту логорею, даешь чистый язык!
Поросячья латынь — поросятам!
За слова-гибриды головы рвать небритым!
Грязный язык — грязная душа!
За ошибки — сквозь строй!
Превратим невежд в дым!
Сегодня агнонимы, завтра — шпионы!
Понятно… А это что такое?.. Опять пособие?.. Нет, памятка:
ПАМЯТКАЧтобы вызвать расовую ненависть и этническую рознь, следует:
1. Начать кампанию по оболваниванию и осмеянию намеченных жертв. Включаются средства массовой информации, общественность, запускаются слухи, сплетни, рассказы «очевидцев».
2. Тотализировать, систематизировать и узаконить гонения, от слов переходить к делам: снять с работы, не принять на работу, ограбить, поджечь, избить, унизить, привлекая при этом, по возможности, милицию, отчего люди начнут чуждаться жертв, а жертвы — паниковать и бояться.
3. Оставить жертв в одиночестве, без помощи, чтобы они изнемогли от страха и предательств. Надо ждать, когда они вконец ослабеют, морально сломаются, перестанут сопротивляться, а потом делать с ними что угодно.
