Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
Что же скрывается за пышными его фасадами?
Я демобилизовался в шестьдесят пятом году. Гнусный лагерный опыт тяготил меня. Мне хотелось быстрее от него избавиться.
Я мечтал о филологии. Об академической карьере. О прохладном сумраке библиотек.
Я мечтал покончить с героическими лагерными воспоминаниями. Это было непросто. Лагерь то и дело напоминал о себе. Блатная феня преследовала меня на каждом шагу. Она царила на всех мыслимых уровнях советской действительности.
Университетская профессура распевала Галича, Кима, Высоцкого.
Академик Лихачев высказался после научного симпозиума, где его критиковал товарищ из обкома:
«Я ТАКИХ БУШЛАТОМ ПО ЛАГЕРЮ ГОНЯЛ…»
Знаменитый писатель Даниил Гранин так комментировал свержение Хрущева:
«ЖАДНОСТЬ ФРАЕРА СГУБИЛА…»
Матом крыли абсолютно все. Язык до краев наполнился самой чудовищной бранью. Видимо, мат стал одной из форм сопротивления языка напору тусклой, бессмысленной казенной речи.
Матерились академики и крестьяне. Партийные функционеры и диссиденты. Алкаши и работники милиции. Школьные учителя и космонавты. Светские дамы и ученицы младших классов…
У моего знакомого актера был попугай. Этот попугай знал десять слов. Шесть из них я затрудняюсь воспроизвести. Остальные были: «шмон», «дурак» и «сука ты позорная»!..
Вся Россия говорила языком шалманов, пересылок и лагерных толковищ. Вот я и подумал — блатные навыки еще могут пригодиться. А как же иначе, если по уголовным законам живет великое многомиллионное государство…
Мое и нашеЛет двадцать уже популярен в народе стишок:
Тащи с завода даже гвоздь,
Ведь ты хозяин, а не гость!
Действительно, повсеместное и безграничное государственное хищение обрело тотальный размах. Тащат все: кафель, гипс, полиэтилен, электрические моторы, болты, шурупы, радиолампы, нитки, стекла…
С мясокомбината уносят говяжьи туши. С текстильной фабрики — пряжу. С завода киноаппаратуры — линзы…
Я знал человека, который унес с предприятия ведро цементного раствора. В дороге раствор, естественно, затвердел. Расхититель выбросил каменную глыбу у порога своего дома…
Государственное хищение бывает двух типов. Практическая кража и метафизическая кража.
С практической кражей все ясно. Продавец гастронома уносит домой туго набитую сумку. Нет вопросов. С продовольствием дела обстоят безобразно. А детей кормить надо…
Или другой пример. Человек ворует с текстильной базы мохеровые шарфики, кримпленовые брюки. Одевает семейство, знакомых, родню. И тут все ясно…
Бывает, что крадут на продажу. Миниатюрные резисторы, фотоаппараты, ювелирные изделия. Это понятно…
А теперь коснемся метафизического воровства. Загадочного воровства без практических целей.
Один мой приятель забрался в агитпункт, украл избирательную урну. Громадный фанерный ящик с узкой щелью. Поставил его дома и успокоился.
Другой украл огнетушитель.
Третий — нотный пюпитр из клуба.
Четвертый приволок домой афишную тумбу.
Чем они руководствовались? Какие цели преследовали?
Такая кража сродни мелкому хулиганству. Лишь бы навредить, причинить ущерб. Человек неосознанно мстит государству за позорные условия жизни. Пытается компенсировать этим свои многочисленные обиды…
Возможно, тут проявляется неосознанный антисоветизм. Возможно, это своеобразная форма протеста.
Но самое поразительное вот что. Мелкое, будничное государственное хищение советскую власть почти не раздражает. Более того, почти устраивает. Посудите сами. Нищета и вечный дефицит порождают мелкое хищение. Мелкое хищение порождает тотальное чувство вины. А виноватый человек более послушен. Виноватым человеком легче управлять…
Говорят, путешествующего историка Карамзина спросили в Европе:
— Одним словом — что делается в России?
— Одним словом? — задумался Карамзин. — Одним словом — воруют!..
С тех пор мало что изменилось. А если изменилось, то к худшему.
«Крайм родной, навек любимый…»Американская преступность — тема бесчисленных газетных статей. Как в американской, так и в советской прессе.
Грабежи, убийства, изнасилования — все это, конечно, страшные преступления. Это есть в Америке, есть и в СССР..
Но сейчас я говорю о другом. О преступлениях, которых советские люди даже не замечают. Которые стали обыденными и привычными. О преступлениях, которые в глазах рядового советского человека таковыми не являются.
Разве хамство не преступление?
Кому что нравится. Лично я предпочитаю быть раз в жизни ограбленным, чем ежеминутно униженным.
Вспомните угрюмые лица советских работников прилавка. Мрачные физиономии почтовых служащих. Нотки постоянного раздражения в голосе бесчисленных администраторов.
Любой клиент советского чиновника — его заведомый враг и мучитель.
Мало этого. Случается, что хамство приобретает узаконенную форму директивы. В жизни я читал немало поразивших меня объявлений. Но особенно запомнились три.
Первое я увидел на стене ленинградского гастронома. Оно гласило: «ВИНОВНЫЕ БУДУТ НАКАЗАНЫ!»
И больше — ни слова. Угроза, зловеще обращенная в пространство.
(Кстати. В этом же гастрономе моему приятелю довелось увидеть записку, лежавшую на крышке цинкового бака: «Зина, сметану не разбавляй. Я уже разбавила».)
Второе поразившее меня объявление украшало кабинет начальника милиции города Зеленогорска. Оно звучало так:
«ВОПРОСОВ НЕ ЗАДАВАТЬ!»
Ужасом безнадежности веяло от этого настоятельного требования.
Но самым удивительным было третье объявление. Я заметил его в приемной сельской больницы. В нем было одно-единственное слово:
«НЕЛЬЗЯ!!!»
И три восклицательных знака…
«Широка страна моя родная!..»Если пролететь на самолете над Уралом, то откроется довольно мрачная картина. Вы увидите бесконечные лагерные заборы. (Вот бы начать с этих кадров правдивый фильм о России! Под звуки: «Широка страна моя родная…»)
Если присмотреться, можно различить дощатые и фанерные вышки. Их великое множество, тысячи шатких, убогих построек. Снаружи прожектор, внутри телефон. А рядом с телефоном — неуклюжий человек в полушубке. Примерзший к автомату часовой…
Можно называть его «вертухаем». Можно называть его — «цириком», «породой», «кирпичом». Можно глумиться, блеять, скрежетать. Можно все.
И все-таки не забывайте — кто он.
Я вам напомню. Это вы и я. Это ваш сын и брат.
Это то, что было раньше великим народом.
«Новый американец», № 72, 5—11 июля 1981 г.КР КАК-ТО БЕСЕДОВАЛ Я…
Как-то беседовал я с приятелем. Приятель выпил, закусил и говорит:
«С американцами дружить невозможно. Это холодные, черствые, меркантильные люди. Главное для них — практический расчет…
Помнишь, как было в Союзе? Звонит тебе друг среди ночи:
"Толик! У меня — депрессия! С Алкой полаялся!"
Ты хватаешь пузырь — и к нему. И потом до утра керосините… Он для тебя последнюю рубаху снимет… И ты для него… Вот это дружба! Навзрыд! До упора!..»
Все это мой приятель говорил абсолютно серьезно. И я задумался…
Есть в Ленинграде писатель Воскобойников. Общительный, способный, добродушный человек. Как выяснилось — давний осведомитель ГБ. Взял и посадил своего друга Михаила Хейфеца. А ведь дружили. И до утра беседовали. И последними рубахами торжественно обменивались…
Есть в Союзе такой романист — Пикуль… Размашистый, широкий человек. И водку пить мастак, и драться лезет, если что… Взял и посадил своего (и моего) друга Кирилла Успенского…
И так далее.
Есть в российском надрыве опасное свойство. Униженные, пуганые, глухонемые — ищем мы забвения в случайной дружбе. Выпьем, закусим, и начинается:
«Вася! Друг любезный! Режь последний огурец!..»
Дружба — это, конечно, хорошо. Да и в пьянстве я большого греха не вижу. Меня интересует другое. Я хочу спросить:
— А кто в Союзе за 60 лет написал 15 миллионов доносов? Пятнадцать миллионов?! Друзья или враги?
Да, американцы сдержаннее нас.
В душу не лезут. Здесь это не принято.
Если разводятся с женой, идут к юристу. (А не к Толику — водку жрать.)
О болезнях рассказывают врачу.
Сновидения излагают психоаналитику.
Идейного противника стараются убедить. А не бегут жаловаться в первый отдел…
Да и так ли уж они практичны?
Часть моих рукописей вывез из Ленинграда американец Данкер. Кстати, интеллигентный негр. Совершенно бескорыстно. Более того, с риском для карьеры. Поскольку работает в американско-советской торговле.
