Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс
– Мама, так получилось, что некоторые оценки у меня оказались с тех пор гораздо ниже. – Шарлотта закрыла глаза и отвернула голову, чтобы мама не услышала, как она делает два глубоких вдоха и резких выдоха. Потом она на одном дыхании выпалила весь список полученных оценок – с минусами и прочим.
– У тебя были в середине семестра четыре пятерки с плюсом, а это твои оценки за целый семестр? – спросила мама.
– Да, мам, так получилось.
– Да как же это могло получиться, Шарлотта? – Голос мамы был неестественно напряженным. Или лучше сказать – «оцепенелым»? – Середина семестра – это было начало ноября, я ведь правильно поняла?
– Да, мама, ты права. Просто так вышло – одни неприятности стали цепляться за другие, они наваливались друг на друга, все шло слишком быстро, а я сразу не поняла, что происходит, а потом было уже поздно.
– Да что так вышло, Шарлотта? И для чего было уже поздно? – Судя по голосу, мама была сыта по горло тем, что дочка не хотела называть вещи своими именами.
Шарлотта еще раз быстро просчитала про себя все возможные комбинации тех неудачных карт, какие были сданы ей в этой игре, и поняла, что выбора у нее нет. Что ж, придется переходить к правдивому – или, по крайней мере, почти правдивому объяснению причин столь внезапного и резкого провала в успеваемости.
– Мама… тут такое дело… в общем, после промежуточных экзаменов у меня появился молодой человек. То есть я хочу сказать… что я просто… ну, мы с ним… Понимаешь?
Мама ничего не сказала.
– Он на самом деле хороший парень, мам, и очень умный. Он пишет статьи в «Дейли вэйв» – это наша университетская газета. Да, кстати, завтра его, может быть, покажут по телевизору – в новостях. Если я узнаю, во сколько, то вам позвоню. – Господи, как же она могла так проколоться. Представить себе только, как мама включает телевизор, а там красавец Эдам разглагольствует насчет орального секса. – И потом, он входит в одну… неформальную группу, которая объединяет… наверное, самых умных и перспективных студентов.
Молчание.
– Очень интересно бывает слушать даже обычные их разговоры. Они не болтают о том, о сем, а обсуждают разные идеи. Представляешь себе?
– И из-за этого ты закончила семестр… с такими оценками? – спросила мама. – Потому что у тебя появился молодой человек, и он очень умный?
Слова мамы ударили Шарлотту, как хлыстом. Сарказм – это было совершенно не то, что она привыкла слышать от мамы, она даже не могла припомнить, чтобы мама вообще когда-либо выражалась саркастически, – и тем не менее сейчас мама была очень близка к этому. Ложь! С мамой такое не проходит: ей не только соврать не удастся, но даже подретушировать правду – и то не получится. Мама всегда относилась ко лжи как к нечистой силе и боролась с ней весьма эффективно: ложь в ее присутствии начинала корчиться и погибала в беспощадном, непрощающем свете.
– Мама, я не говорю, что это из-за него! Это из-за меня. – Хватит уже ломать комедию, пора переходить к правде. – Я, наверное, слишком увлеклась им. Понимаешь? Он такой воспитанный, такой вежливый, и он, конечно, ни за что не стал бы пользоваться тем, что я… – Шарлотта вдруг замолчала, поняв, что все эти фантастические попытки логически – а на самом деле абсолютно нелогично – объяснить очевидное были тем самым ключом, которого, возможно, еще не хватало маме, чтобы понять все самой. Непроизвольно вздрогнув, Шарлотта метнулась в другую сторону. – Но теперь, мам, я уже взяла себя в руки и начала серьезно заниматься. Я продумала себе режим дня и отвела гораздо больше времени для занятий. Я все исправлю. Я…
– Хорошо. Правда, я ничего не поняла из того, что ты мне сказала, – ничего, кроме того, что ты получила ужасные оценки. Когда решишь мне рассказать, что на самом деле произошло – или происходит, – мы сможем об этом поговорить. – Голос мамы звучал очень спокойно, а это было даже хуже, чем резкость или сарказм. – А мисс Пеннингтон знает об этом?
– Нет, мам, она не знает. Ты думаешь, я должна ей сказать? – Шарлотта отчаянно надеялась хоть на какое-то… падение напряжения… на какое-то снисхождение благодаря тому, что маме она сказала первой.
– А что ты собираешься ей сказать – то же самое, что и мне?
Шарлотта не нашла, что ответить на этот вопрос.
– Знаешь, мне кажется, что тебе сейчас важнее всего поговорить с самой собой, с собственной душой, вот что. Поговорить начистоту.
– Да я понимаю, мама.
– Понимаешь?… Очень надеюсь на это.
– Мама, прости меня.
– Извинения не меняют дела, дорогая. Никогда не меняли и никогда не изменят.
Долгая пауза.
– Я люблю тебя, мама. – Последнее прибежище кающейся грешницы. Почти запрещенный прием.
– Я тоже люблю тебя, Шарлотта, и твой папа любит, и Бадди с Сэмом. И тетя Бетти… и мисс Пеннингтон. У тебя есть много людей, которых ты на самом деле не хотела бы подвести.
Повесив трубку, Шарлотта осталась неподвижно сидеть на своем деревянном стуле. Она чувствовала себя настолько опустошенной, что не могла даже заплакать. А ведь ей казалось, что стоит только признаться маме во всем, стоит только сбросить эту тяжесть – и ей сразу станет легче. Ничего подобного – ни легче, ни спокойнее Шарлотте не стало. Она всего лишь показала себя неблагодарной вруньей и трусихой. Все, на что она оказалась способна, – это поток банальной и отвратительной лжи.
И надо же было докатиться до того, чтобы приплести к делу Эдама Геллина, которого, возможно, скоро покажут по телевидению. Надо же было назвать его своим бойфрендом. Да такое могло прийти ей в голову только в бреду. Какая ложь, какая ложь, а главное – ради чего? Разве мама такая глупая? Да она ни одному слову ее не поверила. Единственное, что она для себя уяснила, – это что ее ненаглядная девочка по какой-то неизвестной ужасной причине превратилась во врунью. Вот, собственно, и все. Поговорили.
– Наверное, лучше было бы не рисковать и не звонить тебе, но я просто не мог удержаться: это просто пять баллов, чувак, ты настоящий гений.
Услышав эти слова в трубке, Эдам замурлыкал. Вообще он мурлыкал и урчал от удовольствия все утро. Звонки! Электронные письма! Ощущение такое, что почтовый ящик на сервере вот-вот лопнет – сколько их там, этих и-мейлов, тысяча? А еще обычные письма, которые пачками подсовывают ему под дверь! Мало того: среди них пара бандеролей, доставленных службой «Федерал Экспресс»! Он просто парил в нирване. Человек может испытывать такой подъем только в одном случае: победа, триумф – вот что питает столь высокие чувства… ну, конечно, неплохо помогает воспарить и чувство свершившегося мщения, сознание, что враг, противник или обидчик получил сполна. Даже свое скромное жилище… да чего там: даже свою крысиную нору Эдам теперь воспринимал иначе: она казалась ему хижиной одинокого отшельника… скитом… в общем, едва ли не священным местом.
