Пойте, неупокоенные, пойте - Уорд Джесмин

– В чем дело? – спрашивает Ричи.

Он обескуражен.

– Заткнись, – мягко говорю я и киваю на Кайлу, которая шевелит пальцами в воздухе и говорит: Паучок, паучок.

– Я должен увидеть его снова, – говорит он. – Должен узнать.

Майкл поднял Леони, как ребенка, одной рукой под колени, другой – под плечи. Ее голова откинута назад. Он говорит что-то ей в шею, несет ее к машине. Она качает головой. Мисти вытирает лоб бумажными полотенцами. Ричи приподнимается, как будто у него есть тело, кожа, кости и мышцы и ему нужно размяться, прежде чем снова устроиться на полу.

– Так я смогу вернуться домой.

Уже за полдень. Облака рассеялись, небо превратилось в сплошную голубую пелену, мягкий белый свет разливается повсюду, крася Кайлу в золотой, а меня – в красный. Все вокруг поглощает свет, и лишь Ричи он словно обходит стороной. Деревья тихо переговариваются между собой.

– Ты ведь даже не из Бойса, – говорю я утвердительно, хоть и знаю, что это вопрос.

Ричи наклоняется ко мне, так близко, что, если бы у него было дыхание, я бы сейчас его явственно чуял. Я видел фотографии зубных щеток сороковых годов. Большие, как расчески для волос, а щетина на вид будто металлическая. Интересно, были ли у них такие там, в Парчмане, или они просто сгрызали ветки до мякоти и чистили зубы так, как чистил их все свое детство Па?

– Тебе кажется, что ты что-то такое знаешь, но это не так.

– Это что, например? – выпаливаю я быстро, потому что Мисти уже открывает переднюю дверцу, а Майкл кладет Леони на сиденье, и я понимаю, что дальше мне придется говорить тихо.

– Дом – это не всегда место. Дом, в котором я вырос, пропал. Там ничего больше нет, кроме полей и лесов, но даже если бы дом все еще стоял, речь не об этом. – Ричи потирает костяшки пальцев. – Не знаю.

Я вопросительно поднимаю правую бровь. Мы с Ма оба так можем. А Па с Леони – нет.

– Дом – это земля. То, открывается ли она тебе. Будет ли она притягивать тебя так близко, что пространство между тобой и землей сомкнется, и вы станете единым целым, и она будет биться в такт твоему сердцу. Там, где жила моя семья… Это была стена. Жесткий пол, дерево. Потом бетон. Без выхода. Без биения сердца. Без воздуха.

– И что? – шепчу я.

Майкл заводит машину и выезжает с узкой гравийной стоянки возле заправки. Ветер поглаживает мне голову.

– Я так ищу.

– Что ищешь?

– Песню. Место – это песня, и я хочу стать ее частью.

– Ерунда какая-то.

Мисти краем глаза смотрит на меня. Я выглядываю в окно.

– Не ерунда, сам увидишь, – говорит Ричи, – Именно поэтому ты можешь слышать животных, видеть вещи, которых нет на самом деле. Это часть тебя. Это все внутри и вокруг тебя.

– Что еще? – опускаю руку и шепчу.

– Что?

– Чего еще я не знаю?

Ричи смеется. Смехом старика: хриплым и каркающим.

– Слишком многого.

– А из основного? – спрашиваю я одними губами.

– Дома.

Закатываю глаза.

– Любви.

Я указываю на Кайлу. Ричи пожимает плечами.

– Еще много чего, – говорит он.

Он вертится, словно пол под ним слишком жесткий, как будто ему не нравится говорить о любви. Он смотрит на меня так же, как секретарша в школе, когда я в семь лет случайно обмочился, а Леони так и не принесла чистую одежду. И вот я сидел на твердом оранжевом пластиковом стуле в кабинете и дрожал целый час, пока не связались с Ма и она не пришла и не вывела меня из-под кондиционера в жаркий день снаружи. Как будто ему жаль меня, жаль из-за урока, который мне только предстоит выучить.

– Еще о времени, – говорит он. – Ты ни черта не знаешь о времени.

Глава 9

Ричи

Я знаю, что Джоджо невинен, вижу это в его незаметной полноте: в его гладком лице с младенческим жирком, в его круглом, полном животе, в его руках и ногах, мягких, как у его младшей сестры. Во сне он кажется еще младше. Его сестричка распласталась поверх него, и оба спят, как юные дикие коты: с открытыми ртами, разбросанными руками и ногами, вытянутыми шеями. Когда мне было тринадцать, я знал гораздо больше, чем он. Знал, что металлические оковы могут врастать в кожу. Что полоска кожи может рассекать плоть, как масло. Что голод может причинять боль, может потрошить человека, как тыкву, что, если видишь, как голодают твои братья и сестры, это тоже потрошит, но уже другую часть меня. От этого мое сердце отчаянно бьется о грудную клетку. Я смотрю на расслабленный сон Джоджо и Кайлы и пытаюсь вспомнить, спал ли так я, когда был юным. Видел ли Рив, смотря на меня, дикое, наивное существо, лежащее на койке рядом? Испытывал ли он жалость?

Или же все же скорее любовь? Джоджо всхрапывает и замолкает, и я чувствую, как что-то в моей груди, там, где было бы мое сердце, если бы я был еще жив, смягчается к нему.

Когда я был юн, я тоже не понимал времени. Как мог я знать, что после моей смерти Парчман вытащит меня с небес? Как мог представить, что Парчман притянет меня к себе и не отпустит? И как мог я постичь, что Парчман – это прошлое, настоящее и будущее, объединенные в одно целое? Что история и чувства, которыми это место было вырезано из дикой природы, покажут мне, что время – это огромный океан и что все происходит одновременно?

Я был в ловушке, точно так же, как тогда, среди сосен, где я очнулся. В ловушке, как и тогда, перед белой змеей, черным грифом, который явился мне. Парчман опять посадил меня за свою решетку. Ночь за ночью я блуждал по новому тюремному миру, огороженному шлакоблоками и бетоном. Наблюдал за тем, как мужчины трахаются и дерутся в темноте, переплетясь так тесно, что я не мог понять, где заканчивается один человек и начинается другой. Я провел так много оборотов Земли в новом Парчмане. Я все ждал темной птицы, но ее не было. Отчаявшись, я закопался в землю, уснул и проснулся, чтобы стать свидетелем рождения нового Парчмана: я видел, как заключенные в цепях очищают землю и укладывают первые бревна для строительства казарм для боевиков и доверенных стрелков. Мне казалось, что я застрял в кошмарном сне. Я думал, что если закопаюсь, усну и снова проснусь, то окажусь в новом Парчмане, но вместо этого, уснув и проснувшись, я оказывался в Дельте еще до тюрьмы и видел, как местные бродили по этой плодородной земле, охотясь, останавливаясь на перекур или для игры в мяч. Сбитый с толку, я снова закопался и уснул, а затем проснулся в новом Парчмане, где люди носили длинные косы, заплетенные от самой кожи головы, и часами сидели в маленьких комнатах без окон, пристально глядя на огромные черные коробки, излучающие сны. Их лица казались мертвыми в синем свете. Я прятался и спал, и просыпался много раз, пока не понял, что это лишь свойство времени.

Мир все же чуть сжалился надо мной, так и не забросив меня в старый Парчман, где прежде жили мы с Ривом. Я возвращался туда лишь в своих воспоминаниях, которые поднимались вверх, как пузырьки болотного газа. У Рива была женщина в Парчмане; она светится золотым на темном покрывале моей памяти, окутывавшем меня, когда я засыпал. Она была проституткой, обслуживала черных зэков и выглядела так, словно могла бы быть моей мамой: худая как я, такая же темная, с глазами черными, как ночные деревья. Она носила много желтого. Я спросил Рива однажды, чем она ему приглянулась, а он сказал, что я пойму, когда стану старше. Я спросил его, любил ли он ее, и он покачал головой, и мне стало интересно, был ли у него кто-то любимый у Залива, была ли у него там своя русалочка.

Именно та женщина в желтом, которую все мужчины называли Солнечной Женщиной, рассказала мне и Риву о линчевании. То был ее последний день в Парчмане, но ни один из нас не знал об этом, и она сидела, скрестив руки на груди и прикрыв рот ладонью, наблюдая за доверенными стрелками. Мы сидели в углу двора, в тени сарая, и она рассказала нам о последнем повешенном. Это был черный, – сказала она, – из пригорода Натчеза. Зашел как-то в город со своей дамой и не сошел с тротуара, когда навстречу шла белая женщина. Подошел слишком близко к ней, – сказала Солнечная Женщина, – почти задел ее. Почувствовал ее мягкость сквозь одежду. Белая женщина сплюнула, обругала черных мужчину и женщину, а черная женщина извинилась. Сказала, что ее муж не нарочно. Солнечная Женщина думала, что на самом деле он просто не хотел, чтобы его женщина сходила на дорогу, так как из-за дождей и наводнений там были лужи и выбоины. Возможно, черный был гордым, думал, что сможет учтиво обойтись со своей дамой, не дать ей замараться. Солнечная Женщина сказала, что его спутница была в своем лучшем платье. Белая женщина вернулась домой и рассказала мужу, что черный мужчина домогался ее, а его женщина ее оскорбила. Черная пара направлялась домой, когда их догнала толпа. Вон они, – сказала белая женщина, – вон они, вон там. Солнечная Женщина сказала, что людей собралось больше сотни. Все в округе видели огни, факелы и лампы, которыми сверкала та ночь до самого рассвета.