Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта

Страниц в соцсетях, куда я могла бы тайком заглянуть, у него нет. А потому я звоню Фергюсу и приглашаю его выпить.

В пабе тихо. Мы с Фергюсом сидим за угловым столиком, перед нами кувшин пива и миска с чипсами. Я пиво не пью, но он этого не замечает. Некоторое время мы беспечно болтаем — вернее, болтает Фергюс, а я слушаю и чувствую его возбуждение; думаю, он тоскует по временам, когда вечеринки продолжались до утра. Он рисует картину своей юности: безудержное веселье в окружении таких же неугомонных товарищей, обожающих друг друга и, как любой скучающий молодой человек, растущий в маленьком городе, стремящихся разнообразить опыт.

— Если честно, я здесь как в ловушке, — признается Фергюс. — Шестнадцатилетний подросток, попавший в тело сорокалетнего мужчины.

— А Стюарт тоже был в вашей компании? — спрашиваю я.

— Конечно. И Лэйни. И Дункан, и Амелия. Мы все вместе в школе учились.

— Что, по-твоему, с ним случилось? Фергюс качает головой.

— Возможно, ему просто все это осточертело.

— Что — все?

— Ферма. Такая неблагодарная жизнь. Не знаю, странно все это.

У меня возникает впечатление, что ему неловко разговаривать об этом со мной, пришлым человеком. Я ненавязчиво пытаюсь навести его на интересующую меня тему, но в последнее время нена-вязчивость мне плохо удается.

— И все равно, думаешь, он бросил бы жену вот так? Внезапно, не сказав ни слова?

— Маловероятно. Никто не мог обвинить Стюарта в том, что он не любил свою жену.

Ну конечно, он, похоже, намеревался залю-бить ее до смерти.

Фергюс напрягся.

Они были вместе со школы, — говорит он так, словно это все объясняет, хотя, может, так оно и есть. — Все мальчишки здесь были хоть немного влюблены в Лэйни. Но она выбрала Стюарта. Он был привлекательным, добрым, все такое, и все знали, что им суждено быть вместе.

— Что же изменилось?

— Ничего.

Я качаю головой. Они все идиоты здесь, что ли? Неужели никто не замечал, что женщине явно угрожала опасность?

— Я хочу сказать, что, наверно… — Фергюс ненадолго задумывается. — Выпивка для некоторых мужчин — как проклятие, человек перестает быть самим собой. Стюарт все время пытался бросить, но было время, когда я мог бы поспорить на деньги, что из них двоих исчезнет она.

— Ты имеешь в виду — уедет или ее убьют? — в открытую спрашиваю я.

— Уедет! — восклицает он. — Господи, если бы я думал, что ее могут убить, я бы…

— Ты бы что?

Фергюс удивленно смотрит на меня.

— Какая ты суровая.

Я копаю дальше.

— Как ты думаешь, кто-то мог его ненавидеть? Из ревности, из злости или еще по какой-то причине?

— Теперь ты похожа на Мака, как будто разнюхиваешь что-то.

— На Дункана? Он допрашивал тебя?

— Конечно, он допрашивал всех в городе. Какое-то время мы сидим молча.

Наконец Фергюс говорит:

— Хочешь знать мое мнение? Если кто-то действительно решил от него избавиться, у этого человека должны быть железные яйца. Стюарта не так-то просто было завалить, а уж выйти сухим из воды после этого — вообще другой разговор.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что Мак не перестанет рыть землю. Ищейка, вот он кто.

А не найдет ли эта ищейка мнимого виновника, чтобы выгородить себя? Не наметил ли он меня на роль козла отпущения?

— Дункан всегда был таким? — осторожно спрашиваю я.

— Да, сколько я его помню. Вечно он зацикливается. И никогда не знаешь, родился таким человек или стал из-за всего того дерьма, что с ним случилось.

— А что с ним случилось?

— Это не секрет, история была в газетах.

Я жду. Фергюс вздыхает:

— Дункан убил своего отца.

Фергюс сознательно напивается. Я вижу это довольно ясно. Он очень мало говорит о случившемся, однако и сказанного мне достаточно, чтобы понять: он был там, потом, видел содеянное и никогда не забудет этого. Они все были там, ближайшие друзья Дункана. Прежде чем сообщить в полицию, он позвонил им. Лэйни, своей девушке, Фергюсу, Амелии. Фергюс помнит, что Дуглас не плакал. Он и потом ни разу не плакал, ни во время расследования, ни на суде.

Я отвожу Фергюса домой и помогаю ему войти. У него заплетаются ноги, и когда я кладу его на кровать и приношу стакан воды, меня охватывает нестерпимая жалость к нему.

Потом я направляюсь к себе. Эгги уже спит, поэтому я забираюсь в свою кровать и, закутавшись в одеяло, копаюсь в Интернете, пока не нахожу статью двадцатипятилетней давности.

Была рождественская ночь. Полиция прибыла и обнаружила два трупа.

Отец Дункана был насмерть забит дубинкой.

Мать тоже скончалась от побоев. Поначалу полицейские не могли понять, что здесь произошло, и предположили, что в дом проникли грабители. Но когда обнаружили Дункана и его друзей, сбившихся в кучу в комнате наверху, то картина преступления начала проясняться.

Дункан пытался защитить мать. Ему не удалось. Его действия квалифицировали как защиту жизни другого человека. Ему было шестнадцать лет. С фотографии на меня смотрит надломленный подросток: бритая голова, тени под глазами.

Я выключаю свет и стараюсь унять дрожь, но меня продолжает трясти. Травма может давать о себе знать спустя годы. Мне это известно не понаслышке.

Вечеринка. Вокруг меня все вертится. Беззвучно. Невесомо. Мое тело живет среди них, среди других тел в моем доме, которых я не знаю, но чувствую. Я выхожу из гостиной. Я ищу Гаса. Ищу Эгги. Мои очертания размыты.

Ноги медленно поднимаются по лестнице. Безбоязненно. Мой дух мчится впереди. Направляется к ним в спальню.

Дверь закрыта.

Каким-то образом я оказываюсь внутри. На их постели, которая шевелится. Горло стискивает рука, и я не могу дышать, не могу вырваться.

— Инти!

Я с толчком просыпаюсь. Сестра сидит на кровати, держит мои руки, гладит мои шрамы. Видимо, мне приснилось, что она зовет меня, потому что она не говорит, — моя сестра, которая знает слов больше всех на свете, не говорит.

«Ты плакала», — знаками объясняет она мне.

К горлу подступает тошнота, и мне требуется призвать на помощь все силы до капли, чтобы добежать до туалета и только потом дать волю рвоте. Эгги держит мне волосы и, когда я заканчиваю, передает мне рулон туалетной бумаги, чтобы вытереть рот, и мы сидим лицом друг к другу на холодной плитке.

«Ну мы и парочка», — говорит она.

Я киваю. Я опустошена.

«Утренняя тошнота?»

— Думаю, да. — Лучше не рассказывать ей, что мне приснилось. Все равно она догадалась, конечно же она догадалась.

— Позанимайся с Галлой сегодня, говорю я надломленным голосом. — Ей нужна любовь.

«Не могу выходить из дома».

— Почему, Эгги?

«Он может быть там», — просто отвечает она.

Я смотрю на сестру и думаю — и очень странно, что мне впервые приходит это в голову, — что не знаю, может, и я так же безумна, как она.

Я снова засыпаю, но на этот раз мне снятся не монстры, а волки. Я убегаю вместе с ними в тень горы.

17

Я знала воистину дурные дни. В один из них я убила волка.

Это был мой первый выстрел дротиком с самолета. Я работала на Аляске в Национальном парке Денали много месяцев и боялась того момента, когда придется спустить курок и пульнуть в волка ампулу с транквилизатором, не зная, что случится со мной после этого, но оставалось только положиться на судьбу. Так что мы взлетели. Мне показали, как свеситься с кресла в сторону, чтобы, когда мы снизимся и окажемся близко к земле, сделать удачный выстрел; и вскоре мы нашли волчицу, скачущую по травянистым прериям, и я прицелилась, призвав на помощь все знания, полученные в многолетних тренировках на раскрашенных мишенях под руководством отца, учившего меня замедлять дыхание, расслаблять руки, смотреть в прицел и жать на спусковой крючок. Дротик вонзился в волчицу, и я ахнула, когда она упала на землю; я смотрела на нее и чувствовала, как ноги становятся ватными, а грудь жжет от удара. Мне повезло, что я была пристегнута.