Чарльз Буковски - Первая красотка в городе
Но вот эти, на «Раскрытую Шахну», эти вкалывали без зарплаты, а Джо Хайанз, грубоватый и жирный, прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, надзирая, чтобы каждый доброволец выполнял (выполняла) свои обязанности как полагается и точно.
— Хайанз! Хайнз, грязный ты хуесос! — заорал я, войдя. — Работорговлю тут развел, ах ты, паршивый рыготный Саймон Легри![43] От легавых да от Вашингтона справедливости требуешь, а сам — поганейшая свинья! Ты Гитлер стократно, сволочь ты рабовладельческая! Пишешь о жестокостях и сам же их приумножаешь! Ты кого, к ебеням, обмануть хочешь, паскудина? Ты кем, к ебеням, себя возомнил?
К счастью для Хайанза, остальной персонал уже достаточно ко мне притерпелся: они считали, что я несу сплошные глупости, а Сам Хайанз — олицетворение Истины.
Сам Хайанз вошел и вложил мне в руку скрепкосшиватель.
— Садись, — сказал он. — Мы пытаемся увеличить тираж. Садись и цепляй вот такую зеленую листовку к каждому номеру. Мы рассылаем остаток тиража потенциальным подписчикам…
Старый добрый Любовничек Свободы Хайанз разбрасывает свое говно методами большого бизнеса. Самому себе мозги промыл.
Наконец он подошел и взял у меня сшиватель.
— Ты слишком медленно их подкалываешь.
— Еб твою мать, падла. Да повсюду шампанское должно было литься. А я вместо этого скрепки жру…
— Эй, Эдди!
Он подозвал еще одного крепостного — худощекого, проволокорукого, скуднолицего. Бедный Эдди голодал. Во имя Цели голодали все. Кроме Хайан-за и его жены: те жили в двухэтажном доме и обучали одного из своих детей в частной школе, а кроме того, в Кливленде жил старый Папуля, чуть ли не главный жмурик «Прямодушного Торговца»[44], у которого денег больше, чем всего остального.
И вот Хайанз меня выгнал, а еще выгнал одного парня с маленьким пропеллером на тюбетейке, кажется, его Симпатягой Доком Стэнли звали, а еще женщину Симпатяги Дока, и мы втроем без лишнего кипежа свалили через заднюю дверь, припивая из бутылочки дешевого винца, а нам вслед несся голос Джо Хайанза:
— И убирайтесь отсюда вон, и чтоб никто из вас сюда больше вообще никогда рыла не казал, но к тебе это не относится, Буковски!
Бедный ебилка, он знал, чем жива его газетка…
Потом грянул еще один рейд полиции. На сей раз — за то, что напечатали фотографию женской пизды. Хайанза, как обычно, перемкнуло. Ему хотелось вздуть тираж во что бы то ни стало — и в то же время прикончить газету и свалить. Тиски эти он не мог разжать нормально, и они смыкались все туже и туже. Казалось, газета интересовала только тех, кто работал за так или за тридцать пять долларов в неделю. Тем не менее Хайанзу удалось закадрить пару молоденьких доброволок, так что время прошло не напрасно.
— Бросил бы ты свою паршивую работу да перешел к нам, — предложил мне Хайанз.
— Сколько?
— Сорок пять долларов в неделю. Включая твою колонку. Еще вечерами по средам будешь развозить газету по ящикам, машина твоя, я плачу за бензин, и будешь писать по особым заданиям. С одиннадцати утра до 7:30 вечера, пятница и суббота — выходные.
— Я подумаю.
Из Кливленда приехал предок Хайанза. Мы вместе нарезались у Хайанза дома. И Хайанз, и Черри были, по-моему, очень недовольны Папулей. А тот лакал виски только так. Трава? Увольте. Я виски тоже лакал будь здоров. Мы пили всю ночь.
— Так, значит, убрать «Свободную Прессу» можно вот как: разбомбить их киоски, выгнать газетчиков с улиц, пару черепов проломить. Так мы в старину и поступали. Башли у меня есть. Могу нанять несколько громил, настоящих мерзавцев. Вот Буковски можем нанять.
— Черт бы вас побрал! — завопил младший Хайанз. — Я не желаю слышать такое дерьмо, понятно?
Папуля меня спросил:
— А тебе как моя идейка, Буковски?
— Я думаю, хорошая мысль. Передай-ка сюда бутылочку.
— Буковски — ненормальный! — вопил Джо Хайанз.
— Ты же печатаешь его колонку, — возразил Папуля.
— Он лучший писатель в Калифорнии, — ответил младший Хайанз.
— Лучший ненормальный писатель Калифорнии, — поправил его я.
— Сын, — продолжал Папуля, — денег у меня хоть жопой ешь. Я хочу поддержать твою газету. Для этого надо лишь проломить несколько…
— Нет. Нет. Нет! — вопил Джо Хайанз. — Я этого не потерплю! — И он выбежал из дома. Замечательный все-таки человек Джо Хайанз. Из дома убежал.
Я потянулся за следующим стаканом и сообщил Черри, что сейчас выебу ее, уперев в книжный шкаф. Папуля сказал, что он за мной в очереди. Черри крыла нас почем зря, пока Джо Хайанз улепетывал вниз по улице вместе со своей душой…
Газета худо-бедно продолжала выходить раз в неделю. Потом начался процесс над фотографией женской пизды.
Прокурор спросил Хайанза:
— Вы бы стали возражать против орального совокупления на ступеньках Городской Ратуши?
— Нет, — ответил Джо, — но движение, вероятно, остановилось бы.
Ох, Джо, подумал я, это ты прощелкал! Надо было сказать: «Я бы предпочел оральное совокупление внутри Городской Ратуши, где оно обычно и происходит».
Когда судья спросил адвоката Хайанза, в чем смысл фотографии женского полового органа, адвокат Хайанза ответил:
— Ну, вот такая вот она. Такая она обычно и бывает, папаша.
Суд они, разумеется, проиграли и подали апелляцию на новое слушание.
— Это наезд, — объяснял Джо Хайанз нескольким сиротливым репортерам, столпившимся вокруг. — Простой полицейский наезд.
Светоч интеллекта — Джо Хайанз…
Дальше я услышал Джо Хайанза по телефону:
— Буковски, я только что купил пистолет. Сто двадцать долларов. Прекрасное оружие. Я собираюсь кое-кого убить!
— Где ты сейчас?
— В баре, возле газеты.
— Сейчас буду.
Когда я приехал, он расхаживал взад-вперед возле бара.
— Пошли, — сказал он. — Я куплю тебе пива.
Мы сели. Народу — навалом. Хайанз говорил очень громко. Слышно его было аж из Санта-Моники.
— Да я ему все мозги по стенке размажу — я этого сукина сына порешу!
— Какого сукина сына, парнишки? Зачем ты хочешь его убить, парнишка?
Он смотрел прямо перед собой, не мигая.
— Ништяк, детка. За что ты кончишь этого сукина сына, а?
— Он с моей женой ебется, вот зачем!
— А.
Он еще немного попялился перед собой. Как в кино. Только не так клево, как в кино.
— Прекрасное оружие, — сказал Джо. — Вставляешь вот обоймочку. Десять патронов. Можно очередью. От ублюдка мокрого места не останется!
