Владимир Топилин - Остров Тайна
Больно и горько было видеть представшую взору картину. У кого-то промелькнула мысль, что скоро кого-то из них ждёт подобная участь. И сразу исчезли мысли о том, что всё ещё может кончиться хорошо. И опять мучительные – вопросы почему, зачем, за что – сжали сердце безжалостными тисками безысходности.
Сразу за могилками показались крыши наспех срубленных домов, более походивших на бараки. Чуть в стороне, у самой воды, одна на всех большая, топившаяся по-черному баня. Рваный дым печных труб развевался по ветру. Люди в старых, заношенных одеждах. Осунувшиеся лица, потускневшие глаза, опущенные плечи, повисшие плетьми от тяжёлой физической работы руки. Без времени состарившиеся женщины. Высохшие от голода дети. Мужчины – на работах. Больные и обессилевшие – в домах.
Увидев жителей, конвоиры заметно оживились, вместо приветствия пуская в ход колкие шутки:
– Прошка! Ты ещё жива? Пойдём, за булку хлеба в кусточках помилуемся! – кричал один.
– Мария! Покажи ляжки! Они у тебя как у загнанной курицы: синие да худые! – говорил другой.
– Не только худые, но и облезлые, как у драной кошки! – смеялся третий.
– А она и есть кошка: только горсть сухарей покажи да подмигни…
И так унижали каждого, кто попадался на глаза вульгарным властителям порядка.
Оскорблённые женщины отворачивались. Ссыльные молча, с негодованием слушая реплики, переглядывались между собой. Некоторые хмурили брови, другие краснели, третьи сжимали кулаки.
Добравшись до большой, придорожной поляны, Коробейников остановил движение:
– Стой! Становись вместе! – И, дождавшись, когда ссыльные распределятся семьями по группам, дополнил: – Ну что же, господа раскулаченные, вот мы и прибыли на место вашего поселения. Как говорится, поздравляю! Можете располагаться, кто, где и как захочет. Повторяю последний раз: на обустройство – четверо суток! Если кто-то утром на пятые сутки не выйдет на работу, буду урезать продуктами. Поняли?
– Понятно…
– Ну а коли понятно, тогда до завтра! – Коробейников круто потянув повод своего коня, скомандовал: – Конвой! За мной, походным маршем, вольно – арш-ш!
Подчинённые, закинув за спины оружие, стадом поспешили за своим командиром. Будто ожидая этой минуты, Ванька Бродников подскочил к Мельниковым, зло прищурил мутные глаза, зашипел сквозь вытянутые губы:
– Желаю оставаться! Посмотрим, как вы теперь тут жить будете!
И убежал вслед за своими товарищами к горячей еде, тёплой постели и в общем-то беззаботной жизни. Оставил Мельниковых наедине со своей бедой. Не помнит он добра, как и того, из чьих рук ел хлеб, пил квас. Другие мысли летают в его глупой голове. Уверен, что участвует в освобождении угнетённого класса крестьянства от кровопийцев-кулаков. Но не может дойти своим коротким умишком, что Мельниковы и есть те самые крестьяне, на которых держалась вся дореволюционная Сибирь.
Сопровождающие вернулись на заставу, оставив ссыльных в глубокой растерянности. Удивило поведение Коробейникова, который не пересчитал их, как обычно делал это по три раза в день. Непонятно, куда и как определяться, в какие дома, где, на каких местах рубить свои новые избы, куда ходить на работу.
Им помогли те самые женщины, которых конвоиры топили в словесной грязи несколько минут назад. Дождавшись, когда обидчики покинут остров, от домов к прибывшим потянулись люди, в основном женщины и старухи.
Знакомые по перебранке Мария и Прасковья слыли самыми активными из всех обессилевших представителей селения. Приблизившись к новичкам, обе задали один и тот же вопрос:
– Кушать что есть? У нас голод. Мужики вон, в бараках, с нар подняться не могут. Старики все как есть померли. Дети доходят…
– Корешки копаем… семечки еловые толчём. Кабы орех кедровый был – сытно было. Но в этом году на кедрах ни одной шишечки, неурожай! Прости, Господи…
Ошеломлённые этой новостью, новоприбывшие растерялись: они сами после этапа голодные, а продуктов выдали – собака языком слизнёт. И всё же никто не поскупился. Потянулись руки к котомкам, достали сухари, передали голодным. Мария и Прасковья с потеплевшими глазами поблагодарили, пошли к домам, позвали за собой:
– Пойдёмте! Определяться вместе будем. – А сами на ходу задавали вопросы:
– Откель будете? С какого района? Давно ли из дома? Как там дела?
Оказалось, что все – из одних и тех же мест. Только время ссылки разделилось на один год. Марию Кузнецову вместе с семьей из Каратузского района сослали сюда, на остров, в прошлом году. Прасковью Берестову привезли из-под Курагино. Мельниковы хорошо помнят случай раскулачивания хозяина маленького смолокуренного цеха Ильи Ивановича Берестова, проживавшего в казацком посёлке Имисское, расположенном на левом берегу реки Кизир. Никифор Иванович несколько раз ездил к ним за дёгтем и пихтовым маслом, хорошо знал хозяина, и вот уж никак не ожидал встретиться здесь с ними.
– Это что получается, и вас сюда раньше нас определили? – спросил Никифор у молодой женщины.
– Определили, батюшка, определили. Ещё весной, – со вздохом, потупив взгляд заслезившихся глаз, ответила Прасковья и перекрестилась. – Как есть, всю семью. За полгода, считай, половину схоронили.
– Кто ж ты будешь Илье Ивановичу?
– Дочь я ему, младшая.
– Младшая?! – не поверил глазам Мельников-старший. – Это ты и есть та самая шустрая девка с косами по пояс, что у меня коней принимала у коновязи? Помнишь ли меня, Прасковья? Я к вам в прошлом году летом приезжал за товаром?
– Помню, батюшка. Помню! Как не помнить? Вы ещё тогда шутили, грозили сватов прислать, хвалили своего сына младшего, – подрагивала сухими плечиками та. – Где же ваш сын-то? Обещали ведь познакомить.
– Вот он! – сказал мужчина, указывая на Владимира, и запричитал: – Прасковья!.. Голубушка!.. Что с тобой случилось? А ить… я тебя не узнал… как есть не узнал! – со стоном в голосе причитал Никифор Иванович. – Где ж твоя стать? Где твои косы золотые?
– Что ж, батюшка… Теперь меня из своих никто не узнаёт. А косы-то я давно обрезала под корень, без них проще, мыть да расчёсывать меньше. Да и… конвойные… меньше внимания обращают.
Все, кто был рядом, слушал их разговор, замерев, наблюдали неожиданную встречу. Несколько тысяч верст вдали от малой родины! Надо ж такому случиться! Однако и радости мало. Был бы праздник, если бы в Пасху свиделись, а тут, на Севере… в болотах…
– А где же батюшка твой, Илья Иванович? – выслушав девушку, спросил Никифор Иванович.
– Там, – Прасковья показала рукой на ближний барак, пригласила его за собой. – Пойдёмте.
Никифор проследовал за ней, шагнул в низкий проход. Очутившись в полной темноте, он какое-то время не мог определить, что и где находится. Вдоль длинных стен барака с обеих сторон протянулись сплошные нары, над ними – такие же длинные полати. Глинобитная печь расположена справа от дверей, слева – стол под посуду. Вероятно, люди ели там, где придётся. Земляной пол дополнял унылую картину убежища, которое походило на большую, таёжную избушку.
![Роман Артемьев - Минимальное воздействие [сборник рассказов]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
