Маша Трауб - Продается дом с дедушкой
Игорь в каком-то отупении выключил верхний свет и задернул занавески. Отец включил телевизор. Игорь вышел на улицу и решил, что у него нет никаких сил тащиться сейчас на станцию, пихаться в электричке, а потом ждать автобуса. Он поймал такси и назвал адрес.
– Дороговато получится, – сказал таксист. – Денег-то хватит?
Игорь пошарил по карманам и вылез из такси. Вернулся домой, достал заначку, о которой даже мать не знала. Отец если и заметил, что он вернулся, то виду не подал – из комнаты вещала «Международная панорама». Игорь снова вышел на улицу. Поймал другое такси и поехал.
В приемном отделении местной больницы было столпотворение. Врачи и медсестры бегали, как заполошные. Народу много: толклись, кидались к врачам с вопросами, курили во дворе.
– Что случилось? – спросил Игорь у нянечки.
– Так авария, милок. Рейсовый перевернулся. А ты к кому?
– Мне звонили. Мать у меня здесь.
– Так тебе в травму надо. Иди. Вот халатик возьми – и на второй этаж. Там спросишь.
Игорь накинул халат, поднялся на второй этаж. Люди лежали везде – в коридоре вдоль стены, в закутке рядом с лестницей, отгороженные ширмой. Табуретка вместо тумбочки, капельницы. А те – вновь поступившие – так и не отгороженные вовсе, не успели им закуток соорудить.
– Закройте окно, холодно. Пожалуйста, закройте окно. Кто-нибудь, окно, пожалуйста… дует. Окно… – просил монотонно мужчина, который лежал на самом сквозняке, чуть ли не на проходной лестнице. Но его никто не слышал. Нянечки и сестры бегали мимо, натыкались на каталку, отодвигали то вправо, то влево, а приткнуть уже было некуда – вдоль стен все занято так, что не поймешь, где голова, где ноги. Каталки валетом стали ставить. Стена-то одна.
Игорь подошел к открытой фрамуге и хотел прикрыть.
– Не надо, мы тут задохнемся, – на бегу бросила ему медсестра. И Игорь сразу почувствовал удушье, стук в висках и прилив крови к лицу, хотя еще минуту назад готов был поклясться, что ему тоже холодно, руки леденеют.
Игорь пошел дальше, думая только о том, чтобы мама не лежала в коридоре. Только не в коридоре. Лишь бы в палате.
– Тут у вас моя мама… мне звонили, – сказал он медсестре на посту.
– С рейсового?
– Да.
– Зайдите в первую, туда женщина поступила. Прямо по коридору.
Игорь пошел дальше, заглядывая в каждую палату. В одной мужчину перекладывали с каталки на кровать – мужчина кричал в голос и плакал. Три пожилых нянечки на одеяле пытались его перетащить. Мужчина с виду был худым, но для трех женщин – слишком тяжелым. Мертвый, бездвижный вес, не живой. Мертвый тяжелее в сто, тысячу раз.
– Юзом давай, юзом, – командовала одна из нянек двум остальным. – Хоть помоги нам чуток, двинься, – просила она мужчину, который кричал все громче. Она отвлеклась, сделав передышку, и увидела Игоря, застывшего в дверях.
– Помоги, сил уже нет, – велела она ему.
Игорь пошел тягать мужчину, который кричал и кричал, не замолкая, так, что звенело в ушах, и крик этот становился привычным, будто так и надо.
– Сейчас, сейчас, переложим и укольчик сделаем, – успокаивала то ли больного, то ли всех остальных главная нянечка.
– Давай, ну! Ноги тяни, а я здесь. Ну!.. Нет, возьмись посередине. Поближе к голове. Тяни, – командовала Игорем нянечка.
Он тянул, как мог, подхватывал одеяло, но чувствовал себя слабаком. Не так, не умеет, сил не хватает.
– Да где ж Михалыч-то? – заорала, не выдержав, старшая нянечка. – Да он тут окочурится, пока мы его переложим!
И как по команде в дверях появился пожилой, но поджарый мужик и еще один – молодой.
– Что орешь? Здесь я, – сказал Михалыч. – Так, бабы, разошлись! Молодой, давай, вот тут хватай! И – раз, взяли!
Одним махом Михалыч с молодым перевалили мужчину на кровать. Тот затих на мгновение и закричал снова. Но уже не пронзительно, а с облегчением.
Старшая нянечка стала выговаривать Михалычу за задержку. Тот хмыкал. От него чудовищно пахло дешевыми сигаретами. Штаны были грязными, рубаха тоже. Но было видно, что его тут все уважают.
– Михалыч, родненький, пойдем со мной, – умоляла старшая нянечка, – без тебя никак. Я за тебя молиться буду!
– Смотри, лоб не расшиби. Пойдем уже, хватит причитать.
– Михалыч, а потом еще в третью зайдем, ладно? Ну, ты ж волшебник. У тебя ж руки. А у этих, – нянечка кивнула на своих помощниц, – крюки.
Игорь вышел из палаты и постоял в коридоре. Он всегда сторонился чужого горя, чужой боли. Был брезглив, и даже вид крови наводил на него панику. Конечно, он сдерживался, старался не показать, но сейчас ему стало плохо.
Мимо проходили пациенты, пришедшие посмотреть на тех, кому еще хуже. У одной женщины, опутанной трубками, в руках был контейнер с мочой, у другой, тоже в трубках, – с мутно-красной жидкостью. Они стояли, смотрели на корчащегося от боли мужчину с неподдельным интересом, без всякого сочувствия и жалости. Смотрели как на долгожданное развлечение в однообразном больничном графике.
По коридору в огромных кастрюлях развозили на тележках ужин. Картошка, макароны, рыбные котлеты, компот, хлеб – белый и серый. Ходячие больные зашелестели по коридору обратно в палаты – развлечение развлечением, а ужин по расписанию. Игорю дико захотелось есть, просто до одури! Он пошел дальше, заглядывая в палаты. В предпоследней уже командовал Михалыч.
– Куда ее? – спрашивал он у нянечки.
– На эту кровать.
– Уважаемая, встать можем? – кричал в ухо бабуле со страшной гематомой на лице Михалыч.
– Что? – не слышала бабуля.
– Бери ее и перетаскивай, – велела нянечка.
– Душа моя, давай я тебя приобниму, – говорил Михалыч бабуле, профессионально обхватывая ее под руки и талию. – Давай, уважаемая, пойдем потихоньку, я тебя на танцы приглашаю. Сейчас с тобой тур вальса исполним – вон дотуда. Аккуратненько… Душа моя, да ты совсем пушинка, сейчас я тебя подхвачу и закружу. Ты не балерина, часом? Ох, точно в прошлом балерина! Как мне помогаешь!..
Нянечка сморщилась – и чего церемониться с этими бабками? Но Михалыч продолжал называть бабулю, которой Игорь на вид дал бы не меньше восьмидесяти, «уважаемой» и «душой моей». Бабуля расслышала, приободрилась, сделала несколько шажков и повисла на сильных и уверенных руках Михалыча.
– Ну нет, душа моя, я рассчитывал на продолжение… Давай еще пару шажков. Я тебя на танцы пригласил, а ты меня подводишь…
Бабуля сделала еще несколько шажков и упала уже на нужную койку.
– Ну вот, – обрадовался Михалыч, – дотанцевали!
Бабуля улыбнулась, но тут же испуганно дернулась и схватила Михалыча за руку:
– Не хочу здесь, на этой кровати. Не разрешай им. Тут все умирают. Я уже месяц лежу, и с этой кровати всех ногами вперед выносят. Родненький, я тебе денежку дам, у меня есть, ты не думай, только не ложь меня сюда! Назад отнеси. Не хочу я в морг! Страшно мне… Понимаешь? Боюсь я умирать. Не готова еще. Ты через пару дней приходи, тогда и переложишь.
