Алексей Иванов - Ненастье
— Не ссы! — Флёров снова поскользнулся, хотя не сделал ни шага. — Я всё х‑хонтролирую! Я тебя не подвёл! Пис‑сец, какой расклад, Немец!
— Понятно, уговору отбой, — отрезал Герман. — Пока, Саня.
Он повернулся и пошёл прочь. В душе была ошеломляющая пустота.
— Стой, Немец! — заорал сзади Саня. — Ты чо?! Всё нормал‑левич!..
Герман услышал бряканье и шлепок. Саня всё же упал.
— Я же за тебя выпил! — крикнул Саня. — Мне бы ногу, я б с тобой!..
Герман знал всю хитрость пьяных мужиков, которые вроде ничего не соображают, но уговорят, подмаслят, уломают, разжалобят… Однако дело не в жалости. Мало ли чего Саня поведает о причинах своего пьянства врачам или ментам, которые его примут? Расскажет, что обмывал удачу друга — и менты узнают, что Неволин до сих пор в Батуеве. Проклиная себя, Герман вернулся к Сане, который валялся на заснеженном асфальте и шевелился с костылём, будто переломанный журавль. Герман взгромоздил Флёрова на ноги и поволок к воротам больничного городка. На них оглядывались.
Герман донёс Саню до выхода с территории медсанчасти. Здесь всегда дежурили такси. Герман сунулся к ближайшему.
— До «афганских» домов «на Сцепе» подкинешь, командир?
Он запихал Флёрова на заднее сиденье, подоткнул край его бушлата.
— Не‑е, если ты сам не поедешь — то выгружай! — сердито заявил таксист. — Он мне чехлы заблюёт! И кто его от машины домой потащит?
«Не всё ли равно мне, почему бы и нет?» — подумал Герман. У него было лишнее время до восьми часов вечера.
Он сел на переднее сиденье, поставил саквояж на колени, пристегнулся.
Просто охренеть. На нём — двадцать два миллиона рублей. Он объявлен в федеральный розыск. А он тут посреди города у всех на глазах кантует пьяного приятеля. Но ведь не бросишь же Саню — невменяемого, безногого…
Пока тачка ехала через пробки, слава богу, стемнело.
Таксист свернул во двор «на Сцепе» и притормозил у нужного подъезда. Герман выбрался из машины, поневоле вжимая голову в плечи. Здесь чуть ли не каждый житель знает его в лицо… Но зима, вечер — авось никто его не разглядит… Герман расплатился, достал бессмысленно хрипящего Саню из такси и поволок к подъезду. Флёров еле переставлял ноги, ныряя на ходу, стучал костылём по скамейкам, по ступенькам, по железным прутьям перил.
Настёна открыла дверь и посторонилась, пропуская гостя в квартиру. Герман занёс Саню и уложил на пол в комнате. Саня что‑то бормотал.
— Вот так вот получилось, — сказал Герман, поглядев на Настёну.
— Прости, — негромко сказала Настёна. — Он вообще‑то не запойный.
— Тебе видней.
— Я в курсе всего, Неволин. Смотрела новости. Хочешь пожрать?
— Да какой тут ужин, Настёна? — вздохнул Герман. — А сын у вас где?
— Гуляет с подругой, придёт уже ночью. Неволин, а что… — Настя отвела взгляд, — с твоими деньгами у нас теперь уже всё, да? Ничего не будет?
Лицо её как‑то разом обвисло, отяжелело, будто её обманули.
— Сашка тебе всё‑таки разболтал про наши планы?
— Нет, Гера, Сашка не трепло, — Настёна искала, куда деть руки. — Просто я сама тогда всё слышала с кухни… Стены‑то картонные.
Герману стало жалко её. Она надеялась, что муж получит деньги — заведёт бизнес — наладит жизнь. Конечно, деньги краденые. Но у кого?! У того, кто сам всё украл. А ведь ей уже сорок пять. И сына надо загнать в институт, а то — как отец — уйдёт в армию и вернётся инвалидом с очередной войны в горах… Да боже мой, как хочется просто пожить, а не колотиться!
Герман отвернулся. Он же взрослый мужик, он был на войне, и даже тут, в своём мирном городе, он тоже стрелял в людей… Он ограбил броневик с охранниками… Ну чего же он раскис, дурацкий Жалейкин? В чём он виноват перед этой бабой? Он не обязан ей помогать! Она вообще жива‑здорова.
Он молча прошёл мимо Настёны на кухню, отодвинул со стола немытую посуду, расстегнул пальто и начал выкладывать пачки денег. Настёна смотрела из коридора, механически вытирая руки передником.
— Здесь шестнадцать миллионов, — сказал Герман. — Четыре миллиона Сашке и его парням, двенадцать они должны положить мне на карточки в рублях и в валюте. Вот на листочке номера моих банковских счетов. Саня всё это знает, Настёна. Я лично тебе поясняю, чтобы ты не подумала чего.
— Так много денег! — Настёна ошарашенно покачала головой.
«Если бы ты знала, сколько их на самом деле», — подумал Герман.
— Сама соображаешь, Настёна, что эти деньги — мой приговор, — Герман для наглядности указал на деньги пальцем. — Да и ваш с Саней тоже. Но вы понимаете, как надо себя вести. Или я могу всё забрать и уйти.
— Нет, надо попробовать, Гера, — с отчаяньем вздохнула Настёна.
Он спускался по лестнице, а не на лифте, чтобы успокоить нервы. Всё будет хорошо. Через несколько дней он сунет карточку в банкомат и увидит, что счёт начал пополняться, — значит, Флёров выполняет обещание. Герман верил, что Флёров протрезвеет и сделает, как условились. Верил, что Сашка, его парни‑инвалиды и Настёна будут молчать. Никто Немца не обманет. Ох, как же давно Лихолетов внушил ему, что «афганец» «афганца» не кинет!
Но проблема была в другом — в мешках из погреба. Герман планировал так. Если Сашка перечислит ему двенадцать лимонов, значит, он надёжный; после операции можно будет позвонить ему и рассказать уже про погреб. Пусть он съездит в Ненастье, достанет оставшиеся деньги и опробованным способом закатит их Немцу на карточки, взяв себе оговорённый гонорар.
Но сегодня стало ясно, что на Флёрова полностью полагаться нельзя. Он парень нормальный, но не справился с удачей в четыре лимона — сорвался, забухал. А сто двадцать бесконтрольных лимонов его раздавят. Значит, надо придумать иной вариант, как перевести деньги из погреба на карточку.
Подняв воротник, опустив наушники у кепки, Герман шагал по тротуару мимо подъездов. На их козырьки парни летом вылезали пить пиво… А таких стальных дверей даже в годы «афганского сидения» здесь не было… Детская площадка в центре двора плотно окружена автомобилями… Вот тут сожгли «крайслер» Жорки Готыняна. А вон там на табуретках стоял гроб Гудыни… На площадке, где мусорные баки, топтались пикетчики… Герман повернул за угол. Улица в огнях. Над ней — тёмное небо. На торцевой стене дома высоко висит балкон его квартиры — наблюдательный пост их «блиндажа»… Даже не верится, что всё тогдашнее происходило с ним самим.
* * *«Блиндажом» парни называли квартиру Германа. Она располагалась в правой высотке, в правом подъезде, на третьем этаже справа. Окно комнаты смотрело на улицу, окно кухни — во двор, а балкон висел на торцевой стене высотки как раз над единственным проездом в «укрепрайон».
