Алексей Иванов - Ненастье
Флёров оказался дома не один, хотя Герман условился, что разговор будет без свидетелей. В небольшой гостиной Флёровых в кресле‑каталке сидел Демьян Гуртьев. Он жил на одной площадке с Саней и, конечно, был первым другом. На кухню каталка не влезала, поэтому Саня с Демьяном выпивали в гостиной (Настёна понимала и терпела). Третьим в их компании был Лёха Бакалым, вечный киномеханик и телемастер «Коминтерна».
— У меня от друзей секретов нет, Немец, — с осуждением сказал Саня. — Хочешь перетереть — давай при них. Мы хоть инвалиды, но не дураки.
— А Бакалым‑то с чего инвалид? — усаживаясь, спросил Герман.
— Нормально живу, Немец, — улыбнулся Лёха.
— Года три назад его какие‑то суки отмудохали, битой по балде дали. Он оглох. Я ему «афганскую» инвалидность оформлял. Это же геморрой.
— Он ведь не в Афгане ранен, — осторожно заметил Герман.
— Ну и что? — агрессивно спросил Саня. — Он всё равно «афганец»!
— Да я освоился, Немец, немножко‑то слышу, — невпопад сказал Лёха.
— Тебя щемит, что ли, Немец, если Бакалыму военную пенсию выпишут? — вскинулся Гуртьев. — Ожлобели, бля, с руками‑то, с ногами!
Демьян был настоящей «голубой молнией» — служил в дивизии ВДВ, на базе в Лашкаргахе. Весной 1982‑го его батальон загрузили на вертолёты с закрашенными звёздами и номерами, и утробистые «папуасы» (так называли модификацию Ми‑8 ППА) понесли десант на душманский укрепрайон Рабати‑джали. Командиры поставили задачу: сжечь тюки с опиумом и захватить ящики с турецкими ПЗРК «Стрела». Но повоевать в тот раз Демьян не успел: угодил под гранату. Ему перебило позвоночник.
— Демьян, не бурей, — сказал Герман. — Я вообще у вас по делу.
— Ну, валяй.
В комнату вошла Настёна; на журнальный столик рядом с водкой и рюмками она молча поставила тарелки с нарезанной колбасой и огурцами.
— Саня сказал, что вы хотите купить фирму по перетяжке мебели, да? Вам нужен кредит, а Щебетовский не даёт. У меня предложение, парни.
И Герман объяснил. У него появится большой объём криминальной налички. Он занесёт бабло Флёрову. Флёров и парни от себя самих переведут эту наличку рублями или валютой на счета банковских карт, которые укажет Немец. Двадцать пять процентов возьмут себе. Вот и всё.
— Какая сумма? — спросил Демьян и налил себе в рюмку водки.
Он начал ещё задолго до прихода Германа и был уже изрядно косой.
— Скажем, шестнадцать лимонов. То есть четыре станут ваши.
— А если спалят, мы пойдём соучастниками?
— Конечно, Демьяныч.
— Ловко ты своих братанов под ментуру заводишь!
Герман молчал, разглядывая Демьяна. Он вспомнил, как в «блиндаже» Демьян рассказывал, что у него в Афгане был друг. С этим другом Демьян встречал Новый год: составлял из автоматов типа как ёлку, а вместо игрушек подвешивал консервные банки. Потом друг подорвался на мине, и Демьян принёс его в полиэтиленовом мешке — руки, ноги, голову, всё отдельно.
— Знаешь, я почему‑то не верю в такие истории, — негромко сказал тогда Герману Володя Канунников. — Конечно, у кого‑то оно и вправду было, но каждый второй рассказывает, как собирал друга по кускам в ведро. Или как в рейде товарищи падали в пропасть без крика. Или как в кишлаке гранатой размазал в доме по стенам семью афганцев… Это общий ужас, а не личный.
От инвалидов даже сами «афганцы» старались держаться поодаль. Было то ли слишком стыдно, что уцелели, то ли слишком понятно, что сами такие же. Увечья лишь физически обозначили Афган, который в каждом жил и без внешних признаков. Увечья, как Афган, были неизбывны и безысходны.
— Я предложил — вы ответили, — спокойно сказал Герман. — Тогда пока.
— Не залупайся, — одёрнул Флёров, будто это Герман полез в бутылку.
— Только надо заказов побольше, — соглашаясь, кивнул Бакалым.
— Чьё бабло‑то сшибаешь, Немец? — напрямик спросил Гуртьев, снова наливая водки себе и Бакалыму. — Обраточка не прилетит?
— Вам этого знать не надо, парни.
— Щебетовского хочешь переобуть? — Флёров ухмыльнулся. — Чего тут непонятного, Немец? Да ради бога. Против этой падлы тебе любой поможет. Он за‑ради Шпального рынка весь «Коминтерн» угробил.
— Да там у них все такие, не только Щебет, — Гуртьев закурил. — Пидоры. Кто чуть приподнимется, так сразу ссучивается. Лихолет, Бычегор — это были мужики, а начиная с Гайдаржи попёрло говно. Нас первыми слили. Сунули доплату, как блядям по конфете, и всё, больше не нужны. У каждого рыла своя фирма, у каждого свой интерес, нахера им братаны? Откупились — и отвалите, калеки. Сидят все такие в костюмах. Ни дела для нас, нихера!
Герману показалось, что в тесной комнате, загромождённой коляской Гуртьева и костылями Флёрова, он как в загоне, и на него лают цепные псы.
— Мы были нужны, пока в «Коминтерне» были общие дела, — вдруг сказал Саня Флёров с пронзительной ясностью. — Хоть война, да общая.
И Герман понял, что инвалиды всё‑таки возьмутся за его заказ, помогут. Просто потому, что он ведь тоже травмированный, а травма его — Танюша. Так что этим парням он как родня — то ли по Афгану, то ли по травме.
Так оно всё и сложилось. Герман поддерживал связь с Флёровым по телефону — выяснял, как у парней идут дела. Парни сидели в долгах и ждали, когда Немец решится на то, что задумал. Вот и дождались.
Встречу с Саней Герман назначил на половину пятого у главного входа в поликлинику. Уже, считай, сумерки; суматоха в конце рабочей смены. Да в больнице всегда суета, множество самых разных людей, и все заняты своими заботами, своими хворями, — тут не до посторонних. С саквояжем в руке Герман шагал по заиндевелым дорожкам в парке медгородка и вспоминал, что где‑то здесь при Быченко кто‑то заложил в больницу мину… И сюда же он приехал на «барбухайке» за Танюшей в тот страшный для неё день…
Саня Флёров в бушлате торчал на костылях в условленном месте.
— Немец, здорово! — зарычал он и едва не упал, сронив с головы шапку.
Герман подхватил его под руку, установил вертикально, поднял шапку.
— Видел тебя по телику! — хрипел Саня. — Ну, ты ваще стальной тампакс! Это же надо, как ломанул кассу! Уважаю, бр‑ратуха! Щ‑щесно, не ожидал!
Герман внимательно посмотрел Сане в лицо.
— Флёров, ты чего, бухой? — тревожно спросил он.
— Идём тоже замахнём! — Саня попытался обнять Германа. — Тут рядом!
— Да как же так можно‑то? — разозлился Герман. — Что за хрень, Саня?
— Не ссы! — Флёров снова поскользнулся, хотя не сделал ни шага. — Я всё х‑хонтролирую! Я тебя не подвёл! Пис‑сец, какой расклад, Немец!
