Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 16. В час высокой воды
Старик вынес из дома карту, и мы вместе разыскали на ней точку с надписью Грац, где Имре был ранен.
— Вся жизнь в этом доме?
— Нет, родился в соседней деревне. Этот дом перестроил сразу после войны. Видите: весь из глины, как ласточкино гнездо…
Имре и его жена Имреней живут с семьей сына. Хозяйство — две коровы, шесть свиней, куры, пасека.
— На мне забота: добывать корм. Созревают травы, и я вот готовлю косу. Кошу, сушу сено, на этом тракторишке перевожу вот сюда. Ну и хлопоты во дворе со скотиной…
— Здоровье?..
— Ни разу в жизни не пожаловался. Думаю, потому, что все время в движении, на ногах. До сих пор езжу на мотоцикле, без боязни сажусь на трактор. Без промаха и стреляю. На охотах по лесам за день прохожу пятьдесят — шестьдесят километров. Молодые ворчат: «Дед Имре, ну куда ты спешишь?» Две недели назад ходили на кабанов. У меня двустволка вашего ижевского завода. Ни разу не подвела…
— Были в жизни несчастья, драмы?
Старик вздохнул.
— Редкая жизнь — без них… Вы ведь знаете, что у нас было в 56-м. Меня грозились убить — я был тогда председателем кооператива. Угрозы я не боялся. Драма была в другом. Старший сын, тогда еще сопливый мальчишка, оказался не на моей стороне. Работал в Дьёре, ну и там активно участвовал в смуте. Сбежал в Швейцарию… Недавно я был у него — семья, работает маляром на военном заводе, красит пушки. Спрашиваю: как живешь, счастлив? Молчит. Какое счастье без родины…
Имре Петэ.
— Ну а вы как понимаете счастье? Что нужно для этого человеку?
Старик разглядывает свою мятую шляпу, выбирает из-под линялой, пропитанной потом ленты соринки.
— Человеку для счастья надо и много, и мало. Но одно условие, по-моему, обязательно: не быть завистливым. Завистливые счастливыми никогда не бывают… Я понимал счастье в разное время по-разному. Построил, помню, вот этот дом. Все своими руками — стены, крыша, двери, погреб, шкафы, скамейки. Был счастлив: умею! Ни к кому по мелочи не надо идти на поклон… В сельсовете работал — чувствовал: нужен людям. Теперь вот главная радость — внуки да еще лес, охота. Сейчас я вам похвалюсь…
Имре выносит из дома и приставляет под навесом у бочки громадных размеров оленьи рога.
— Двадцать лет назад это было. Долго ходили, выслеживали. И вот выбежал на меня. Туманный был вечер. Но вижу: рога небывалые. От волненья сердце под курткой курицей прыгало. Не промахнулся… Один заезжий турист из Австрии пристал — продай! Новый «Фольксваген» за эти рога предлагал. А я говорю: ну зачем мне «Фольксваген», мне дорога память… Туманный был вечер, помню, как в молоке, по брюхо стоял он в тумане.
— И не жалко было стрелять?
— Отчего не жалко. Такая смерть для оленя красна. Разве лучше-загнали бы волки или от старости падшего расклевали бы вороны… В охоте, если соблюдать правила и быть благородным, плохого ничего нет. В позапрошлом году сюда вот во двор к корыту забежал из леса кабан. Никакого внимания на собаку. Мы сидели с соседом как раз за столом! Стреляй! — кричит. — Стреляй!..
Ну как же мог я стрелять, когда голод зверя загнал аж во двор. Понаблюдали, как он, растолкав моих двух свиней, орудовал у корыта. Случай — приятно вспомнить…
Добрую половину жизни Имре Петэ провел в здешних лесах. Валил сосны на шпалы, охотился, знает все тропы звериные и людские, знает травы, грибы. Его дом — справочная служба для всей округи. Сюда заходят проверить: не попал ли в корзину случайно опасный гриб. Старик никому не откажет. Внимательно все рассмотрит: «Это хорошие, а эти два выбрось».
И нет деревенского дела, которое было бы незнакомо старому Имре. Под навесом стоят точило, верстак, наковальня. Хозяин дома не просто ездит на мотоцикле и тракторе, но может их починить. Он знает, как ощипать гуся, как заколоть свинью, подоить корову, починить обувь, отремонтировать кадку, вставить в ведерко дно. Его руками сложена печь… Внимание остановили необычные ульи, рядком стоявшие под вишнями на широкой сосновой плахе. Ульи были плетенные из орешника и соломы. Приложив ухо к пузатому боку одного из ульев, я услышал сдержанный гул утомленных ненастьем пчел. Увидев интерес гостя к необычной поделке из орешника и соломы, пасечник вынес под навес из кладовки и еще кое-что искусно сделанное из тех же материалов. Я увидел громадные кувшины, плошки, корзины. И сразу вспомнил псковский музей, где стоит точно такая же посуда для хранения гороха, фасоли, мака, зерна. Мне сказали в музее: все это — давнее прошлое, сегодня никто уже не умеет делать эти чудо-сосуды… Но вот мастер стоит рядом со мной. Он вынес недавно начатое изделье. И можно увидеть, как вьется ровный соломенный жгут, как ладно спиралью образует он нужную форму посуды.
— Лет тридцать — сорок назад было еще немало людей, умевших все это делать. В нашем крае их было особенно много. Земли неважные, промышляли кто чем. Теперь же не только в нашей округе, возможно, и на всю Венгрию я — единственный мастер…
Зимой, когда работа во дворе убывает, старый Имре берется за древнее ремесло.
— Туристы из Австрии и ФРГ, не торгуясь, забирают все, что за зиму наготовлю.
В прошлом году дед Имре пришел в местную школу: «Умру — со мною вместе уйдет и уменье. Давайте буду учить ребятишек. Может, кто-то займется». В неделю раз теперь дед Имре приходит в школу. Учит острым ножом полотнить прутья орешника, вить солому.
— Четверо, знаю, займутся серьезно. Золотые руки для этого дела не нужны, но интерес, усидчивость и желанье необходимы. Для меня зимой такая работа — праздник…
Беседа наша прервалась необходимостью отвезти на сборный пункт молоко. Старик извинился. Укрепил сзади сиденья мотоцикла большую флягу и по мокрой дорожке затарахтел под гору.
Уже вечером, уезжая из деревни Эрисентпетер, мы заехали попрощаться с Имре Петэ и застали его за прерванной утром работой — отбивал косу. Уточняя пометки в блокноте, я спросил:
— Значит, семьдесят семь…
— Да, да, ошибки нет, закругляю восьмой десяток. Вся жизнь — как на лошади проскакал. И, удивительное дело, еще не потеряна радость жизни. Завтра, если будет погода, самое время — в луга…
Колокольных дел мастер
«И есть у нас место, где льют колокола…»
Эту фразу я записал в первый день пребывания в Венгрии, когда обсуждался план путешествия. Я посчитал: «колокольное дело» — подсобное производство какого-нибудь из заводов, некое подобие ширпотреба. Оказалось, нет. Увидев небольшое, но серьезное кустарное производство, со всеми тайнами мастерства, с технологией, известной человечеству уже несколько тысяч лет и не претерпевшей сколько-нибудь значительных изменений до наших дней.
Село Эрботтян расположено от Будапешта в часе езды. Село как село. Приземистые дома с огородами. Черепичные крыши. Добротная черепица! Ее производят тут же, в селе, на двух кирпичных заводах, сырье для которых — превосходная глина — расположено рядом. «К глине поближе» тридцать лет назад перебрался со своим производством из Будапешта и колокольных дел мастер Лайош Гомбош. Он ждал появления гостя и встретил нас с переводчиком в воротах своего небольшого хозяйства.
Куча глины. Под навесом — древесный уголь. У забора бронзовый лом — свое отслужившие, треснувшие колокола. Посреди двора — колокол новый. Он лежит на боку, покрытый сизой окалиной. Помощник мастера абразивным кругом счищает все лишнее, выявляет орнамент, литые слова изречений и фамилию мастера: «Отлито Миклошем Гомбошем в Эрботтяне. 1986 год».
— Наверное, сын? — спрашиваю у мастера.
— Да, это работа сына. Счастлив парень, как на Луну слетал. Первый блин — и не комом. Впрочем, пора, давно пора — тридцать три года… Я свой первый колокол отлил восемнадцати лет.
Сейчас Лайошу Гомбошу пятьдесят восемь. По виду он похож на аптекаря и никак — на литейщика. Белая куртка. Очки с толстыми стеклами. Размеренные движения, тихий, вкрадчивый голос.
— Признаться, я ожидал увидеть человека в фартуке, с закопченным потным лицом.
— Я тут бываю и в фартуке…
Гомбоши — мастера потомственные. Лил колокола дед Ференц. Знаменитым мастером был отец — Ласло. Его колокола до сего времени звонят не только в Венгрии, но и в Китае, в Африке, в Палестине. Англичане, сами литейщики знаменитые, слали заказы Гомбошу.
На всемирной парижской выставке ударом колокола знаменитого мастера открывался павильон Венгрии. Мастер удостоен был на выставке почестей и получил золотую медаль.
Самые большие колокола в Венгрии отливал Ласло Гомбош. Сын его помнит, как в Будапеште на колокольню Святого Стефана поднимали девятитонное отцовское чудо. Играла музыка. Мастеру дали первому ударить в колокол — такова традиция. «Это было событие в жизни отца.
