Максим Мейстер - Открытки от одиночества
Бородатый мужчина перестал говорить и замер на экране с таким умилительно-просительным выражением лица, что мне вдруг захотелось отдать все деньги, что у меня были при себе.
Я прикинул стоимость блюд, которые съел, потом умножил на два, а потом вдруг выгреб все, что было в карманах и кинул в щель, оставив себе несколько монет на обратный паром.
Лата посмотрела на меня недоуменно и даже как-то осуждающе, потом вздохнула, поморщилась, и тоже бросила несколько монет.
Человек на экране благодарно улыбнулся, кивнул и исчез. На столе-экране поплыла заставка, рассказывающая о ресторане и фирменных блюдах. Я лениво наблюдал, обещая себе, что обязательно еще загляну сюда и закажу вот это и вот это, пожалуй, тоже. Мне было хорошо. В голове пусто, в животе густо — состояние, ради которого стоит жить! Мне стало так смешно от этой мысли, что едва не рассмеялся вслух.
— Что улыбаешься как кот, объевшийся сметаной? — спросила Лата. — Понравилось тут?
— Да, спасибо, Лати. Ты сегодня для меня прямо гид по лучшим местам острова.
Неожиданно подошел человек, в котором я не очень уверенно узнал хозяина ресторана. Да, похоже, он самый, разве что борода была побольше и не такая аккуратная, как на видео.
— Доброго вам дня, — сказал он с уже знакомой улыбкой и протянул мне небольшую карточку. — Это секрет, но посетителям, которые заплатили больше, чем съели, мы в благодарность дарим небольшой сюрприз. Он совсем небольшой и, может быть, даже и не пригодится, но все-таки примите. В любое время, когда захотите, можете заглянуть вон в ту дверь. Она открывается этой карточкой. Надеюсь, вам и вашей спутнице понравится. Еще раз спасибо, что были у нас, хорошего дня…
Я взял карточку, стал ее разглядывать, а когда поднял взгляд, хозяина уже не было.
— Словно волшебник какой-то! — сказал я со смехом.
— Волшебник! Ага! А ко мне ни разу не подходил и не дарил такой карты, хотя я тут уже раз десять была! — возмутилась Лата, встала изо стола, подошла ко мне и взяла подарок. — Можно?..
Я подождал, пока она рассмотрит, и спросил:
— Пойдем, заглянем за таинственную дверь?
— Пошли, конечно. Или ты хочешь забрать неведомый сюрприз с собой и стать причиной моей смерти от любопытства?!
Я встал. Кресло недовольно замерло, а потом медленно принялось возвращаться в исходную форму.
Мы подошли к таинственной двери в центре зала. С виду — служебный вход, ничем не примечательный. Я нашел подходящую щель и сунул карточку. Ее втянуло, дверь сама собой открылась, и мы вошли в темную каморку.
Дверь тут же закрылась, а вокруг зажглись маленькие фонарики-светляки. И я вдруг понял, где мы!
Это было самое настоящее древнее дерево. Конечно, весь ресторан был сделан так, чтобы создать ощущение будто мы внутри дерева. Но одно дело ощущения, а другое — реальность. Весь ресторан — это бутафория. Вынужденная, так как даже в самом толстом дереве не хватит пространства для большого ресторана. Но теперь я понял, что вся бутафория навешана на самое настоящее древнее древо-жилище. Оно пронизало ресторан по центру. А сам ресторан был как бы достроен вокруг.
Теперь мы были в самом сердце, в настоящем древе. Именно в таких когда-то жили наши предки. «Чулан», в котором мы оказались, был метра три в диаметре. И сразу же под ногами начиналась лестница, круто уходящая вверх. Тусклого освещения искусственных светляков не хватало, чтобы увидеть все пространство вверху. Казалось, лестница уходит в темное небо, и лестница эта — бесконечная.
— Пойдем что ли? — прошептал я и первым двинулся по предельно узкой винтовой лестнице, вырезанной прямо в «стенах» дерева.
— Что-то мне страшно немного, — сказала Лата спустя несколько минут. Стало тесно, а лестница превратилась в такую узкую ленту, что приходилось только переступать, — остановиться и поставить обе ступни рядом просто не было места.
— Держись за поручни, — сказал я.
— Давно держусь.
— Пойдем обратно тогда? — спросил я и глянул вниз. Комнатки, из которой мы начали восхождение, не было видно. Теперь и внизу, и вверху — только будто ночное небо с блеклыми звездочками светляков.
— Вот еще, — фыркнула Лата и пихнула меня сзади.
Вскоре стало так узко, что я едва протискивался. Наверное, тучный человек здесь вообще не пройдет. Затем лестница довольно быстро снова расширилась и мы наконец оказались еще перед одной дверью.
— Уф! — сказал я, дождался запыхавшейся Латы и потянул за ручку.
Нас ослепило. Свет вырвался из-за двери, будто его там держали взаперти. Я зажмурился и шагнул вперед. Снова открыл глаза и восхищенно огляделся.
Море, острова, чайки, небо… Я подошел к перилам, посмотрел вниз и невольно отпрянул. Мы висели на большой высоте. Под нами — сплошной лес Главного и дома, вдруг ставшие совсем маленькими. Вдали виден был остров. Да это же Вис-Им! Я узнал очертания. Вон там, за косой, мой дом. А там — остров Каны…
В центре площадки стоял столик. Точно такой же, как в ресторане внизу. Но здесь, на ярком солнце он не выглядел таким уж оригинальным и уютным. Просто столик.
— Ничего себе. — Констатировала Лата. Она тоже глянула с высоты, тоже отпрянула и теперь надежно устроилась в центре за столиком. Даже, по-моему, вначале ухватившись за него. На столе — два высоких стакана с коктейлем и трубочками.
Я смотрел на острова. Наверное, тут должно быть жарко, но ветер так приятно обдувал, что привычной для этого времени жары просто не чувствовалось. Над нами — деревянная крыша-зонтик. Мы на самой вершин высоченного древнего древа.
Я с трудом отцепил от поручней побелевшие на костяшках пальцы и тоже сел за столик в центре. Взял стакан с напитком.
— Что-то мне страшно немного, — сказала Лата и подмигнула.
— Пойдем обратно тогда? — подыграл я ей.
— Да сиди уж! — Мы рассмеялись. — Сейчас страх высоты пройдет, и я тоже погляжу на остров, где живу. Когда еще такая возможность…
Страх и в самом деле прошел быстро. Вскоре мы спокойно ходили на самом краю смотровой площадки, даже не держась за перила.
Лата порывалась что-то говорить и показывать внизу, но вскоре явно сложила матрицу и принялась обмениваться впечатлениями с родителями.
Я не вмешивался. Мной вдруг овладело знакомое, но не слишком часто случающееся, настроение. Смесь умиротворения и щемящей тоски. Ощущение, что ты вдруг все-все начал понимать в жизни, но от этого не легче, потому что при всем этом понимании явно чувствуешь будто упускаешь нечто важное, самое главное. За суетой и мелкими делами, за беспокойствами и ненужными событиями… теряешь, не замечаешь что-то по-настоящему ценное, ради чего пришел в этот мир. И сделать ничего не можешь, потому что, вроде как, все ведь и так уже понял в этой жизни!
Это тоскливо-философское настроение было здесь, на высоте, как нельзя уместнее. Я сел за столик и смотрел в одну точку. На океан, безбрежный и такой… глобальный что ли? И все эти мелкие лодки и корабли, что едва можно было разглядеть, и даже острова — такие жалкие кусочки этого бесконечного океана, что даже упоминать о них много чести.
А что тогда я? Точка? След от точки?
Настроение медленно смывало все мелочи, оставляя то, что меня волновало больше всего.
Лата закончила внутренний диалог и подсела рядом.
— Как-то здесь и уютно, и неуютно одновременно, — сказала она. — И здорово так, но от чего-то грустно становится.
— Это от меня, наверное, повеяло, — сказал я. — Что-то такое накатило. Философское.
— И на меня… Или место такое, или, в самом деле, от тебя схватила. Когда матрицу слагаешь, то чувствительность и к тому, что вокруг, повышается.
— Да…
— Давай, еще немного посидим.
— Хорошо. — Я смотрел вдаль и мне хотелось сидеть так долго-долго. Пока небеса и океан, высота и ветер не ответят, кто же я, смотрящий на них словно со стороны. А потом, как это иногда бывает, мое тоскливо-умиротворенное настроение сменилось медленной говорливостью, задумчивым размышлением вслух:
— Знаешь, Лата, я давно заметил, что самое нужное приходит в нашу жизнь словно само собой. Иногда мы что-то планируем, о чем-то мечтаем, строим планы, прилагаем усилия, а желанное Нечто никак не случается. Уже сил никаких нет, на душе одно разочарование, которое так прокисает, что превращается в дурно пахнущую апатию. А потом, когда ты уже перестал надеяться и ждать… оно, столь желанное и нужное — случается. Словно само собой. Вот только тебе этого уже не надо, потому что желание прокисло. Я иногда думаю, что, может, не стоит так гоняться за тем, что никак не дается? Тогда в свое время оно случится само собой и принесет радость, которой мы так жаждем, а не легкое недоумение: «О, надо же, пришло, а мне тебя уже и не надо…»
— А может, если не гоняться, то оно просто и не случится никогда. Ни прокислым, ни свежим?
