Дубравка Угрешич - Читать не надо!
Первые годы коммунистической жизни в Югославии были наполнены разнообразной худоусественно — образовательной деятельностью. Даже самый крохотный городишко имел свой Дом культуры, где были кинозал, самодеятельный театр и библиотека. Самодеятельный театрик был в каждой деревне. Самодеятельность (самодеятельные кинорежиссеры, актеры, фотографы, поэты) демократизировала культуру в стране с преобладавшим крестьянским населением, какой и была Югославия до Второй мировой войны. «Гамлет» разыгрывался полуграмотными рабочими и крестьянами, но в результате люди, не подготовленные предыдущей жизнью к восприятию серьезных произведений, прекрасно знали, кто такой Шекспир и кто такой Гамлет. С приходом в дома телевидения самодеятельное движение мало-помалу иссякло, закрылись рабочие университеты и Дома культуры.
Обожаю смотреть шоу Опры Уинфри. Обучение, самообразование, достижение высоких целей, в здоровом теле — здоровый дух, помощь неимущим (Университеты для бедных!), помощь талантливой молодежи, помощь в образовании взрослым, убежденность, что здоровая личность — залог здорового общества, что печатное слово сможет изменить жизнь людей (и мира!). Все перечисленное — знакомые составляющие ранней коммунистической культурной пропаганды. Иногда мне кажется, что Опра — это моя первая учительница, через много лет обращающаяся ко мне с телеэкрана. Пусть она поменяла язык, цвет кожи, внешность, но я понимаю и люблю все, что она говорит, потому что все это уже слышала когда-то давным-давно.
Демократизация культуры в капиталистическом обществе обусловлена рынком и распространяется благодаря глобализации. Демократизация культуры в большинстве коммунистических стран явилась в одной упаковке с коммунистическими идеями.
Но вернемся к фотографиям. Они были сделаны в 1949 году, в год разрыва с блоком Советов. Всего через четыре года югославские писатели официально отреклись от соцреализма. В 1953 году в югославских кинотеатрах показали первый голливудский фильм — «Балет на воде» со звездной Эстер Уильяме. После этого двери навстречу голливудским кинофильмам широко распахнулись. И эти фильмы на удивление идеально вписались в культуру того времени. Признаемся, между эстетикой фильмов с Эстер Уильяме и эстетикой коммунистических спектаклей особой разницы нет. Разве что шоу с Эстер Уильяме покачественней. Но ведь Америка была большая, богатая страна, не задетая войной, а Югославия — маленькая, бедная и войной истерзанная.
Поминать черта
Слова прощания — не из самых моих любимых. В молодости я верила в значение слов. Есть древний русский обычай: покидая родной дом, оставлять перед печкой лапти, чтобы домашние духи, домовые, могли последовать за хозяевами. Согласно народным поверьям, домашние духи — хранители памяти и преемственности. Часто и я сама, признаюсь, в тех местах, где приходилось сказать прощай, из страха неотвратимой сущности этого слова оставляла что-нибудь после себя как залог своего возвращения. То был некий символический акт нарушения смысла, но это лишь свидетельствовало о моей вере в силу слова. Сегодня я и не припомню, сколько всяких вещей я оставила в чужих квартирах, в том числе и шлепанцев. Кочевники знают: дешевле добро оставить, чем тащить за собой.
«До свиданья на будущей войне!» — так назывался один югославский фильм, вышедший лет двадцать тому назад. Чертыхаться — русское слово, означающее поминать черта. Многие мои соотечественники, югославские писатели и интеллигенты, так часто повторяли слово война, что черт наконец услышал их, и война действительно началась.
Сжигатели книг
Жители Югославии уж слишком резко сказали своей стране прощай. Исчезло все: страна, жизни, дома, книги, документы, фотографии, биографии, карты, язык, школы, вещи, воспоминания, библиотеки.
В Сараево погибла Национальная библиотека, сотни тысяч томов были превращены в пепел. Книги, которые уцелели после сербской бомбежки, уничтожили сами жители Сараево, пустив их на растопку. Сначала пошли в ход «коммунистические брикеты» — коллективные труды коммунистических мыслителей. Жители Сараево высоко оценили их поразительную теплотворную способность. Если пачки этих книг стянуть проволокой, они горят медленно, как уголь, утверждали жители Сараево. Следом на растопку пошел Шекспир; в борьбе за выживание нет ни идеологических, ни эстетических приоритетов.
В это самое время в Хорватии новое националистическое правительство негласно одобряло очищение библиотек от неугодных книг: сербских, коммунистических, на кириллице, антихорватских, антифашистских и прочих (включая опять-таки произведения Шекспира). Сжигатели книг мало разбирались в их литературных достоинствах. Тысячи книг в результате были выброшены на помойку. Ушедшие и ныне живущие писатели были вычеркнуты из школьных программ, из библиотек, из истории литературы, из литературной жизни. Эта работа была проделана интеллигенцией, экзекуторами, добровольцами.
Рукописи не горят: в один прекрасный день все вернется на свои места, историю стереть нельзя, построят новые библиотеки, напечатают новые книги — так успокаивают нас оптимисты от культуры. Оптимисты не всегда знакомы с практикой разрушения; они смотрят на вещи из блаженно-удаленной «исторической» перспективы; отсюда и их оптимизм. В действительности уничтоженные книги трудно заменить. Еще долго не будет хватать средств на такое мероприятие. Мафиозные правительства, ограбив свой собственный народ, повергли его в долги на многие и многие годы. Но даже если и найдутся средства, трудно себе представить, что на книги они пойдут в первую очередь, равно как трудно представить, что и сама литература будет иметь то же значение, которое имела в момент ее разрушения. Позднейший пересмотр истории культуры обычно вызывает интерес лишь у горстки специалистов.
Печенье «Октябрьское» и «Суп Кэмпбелла»
Прощание с коммунизмом в Восточной Европе было прощанием не только с системой, но и с целой культурой. Это была двойственная культура: культура поддержки системы и культура сопротивления системе. Культура содействия системе и культура, направленная на ее подрыв. Культура сопротивления создала разнообразные виды и формы искусств, например «соцарт», главнейшей задачей которого было описывать и показывать мир советской идеологии, от сталинских лагерей до печенья «Октябрьское», с неизвестной стороны. Сегодня культуру сопротивления заменила культура момента. Исчезли советские, венгерские, чешские, югославские, польские и румынские фильмы. Писатели утратили свое место в социальной иерархии, они оказались на обочине. Многие художники очутились в эмиграции, вернулись лишь единицы. Исчезла, не дождавшись переоценки, целая культура. При коренных политических изменениях, таких, как крушение коммунизма, уже не размышляют о целесообразности слов и поступков. Скажем, в Литве и Эстонии кириллица умудряется чудом выжить только в тех местах, где ее вытравить невозможно: на крышках канализационных люков!
Говорят, нет уже больше печенья «Октябрьское». Идол современной культуры — «Суп Кэмпбелла» — не сходит с полок американских супермаркетов. Миллионы американцев вместе со знаменитым создателем бренда хлебают этот суп. В американских музеях присутствует Энди Уорхол. Все на своих местах. Если не считать того, что теперь «Суп Кэмпбелла» можно купить и в московских супермаркетах. Вместе с этим супом русские символически хлебают образ новой жизни и сопричастности «нормальному миру». Суп — чудодейственный бальзам от многолетней травмы и одновременно ее утверждение.
Травмы
Я не знаю, как другие посткоммунистические народы или страны относятся к своему прошлому, но я знаю, что бывшие югославы не оставляют своих шлепанцев у очага, чтобы их домашние духи — хранители памяти и преемственности — могли за ними последовать. Вместо этого бывшие югославы утверждают, что их дом был слишком мал и пропитан ненавистью, что им не терпится его снести и начать новую жизнь.
Уничтожая свой общий дом, постюгославские государства вели жестокую борьбу на два фронта. На одном уничтожалась память: шла борьба — и физически, и в умах, — против всего югославскою. На другом фронте местные идеологи принялись создавать фантомы национализма. Национальная культура съежилась до отражения расплывчатого национального самосознания и утверждения этих фантомов.
В результате, представители постюгославских национальных культур оказались среди руин, ими же созданных. Под бременем троекратной травмы (язва коммунизма, крах Югославии и война, новоиспеченная национальная культура) — точнее, оказавшись в трижды неадекватной ситуации, — писатели, художники и интеллектуалы не хотят бередить свои раны. Не способные взглянуть в прошлое, в котором выросли, чтобы понять причины, порушившие их жизнь, они послушно принимают то, что им навязывают, и тем самым увековечивают неадекватный язык. Не смея противостоять переменам, они приноравливаются к новой ситуации, как будто ничего и не произошло.
