Олег Лукошин - Первое грехопадение
Последние слова она выкрикнула. Тут же заплакала с новой силой.
— Знаешь, как я боюсь смерти! — глаза её были всё так же закрыты. — Мне шестой десяток, я знаю, что смерть близко. Вот придёт этот день — а он обязательно придёт — и меня не станет. Ты представляешь — не станет! Никогда не будет меня. Никогда! Вот сотни лет идут, тысячи идут, миллионы — а всё, а ты распалась, ты исчезла. Нет тебя!
Александр погладил её по волосам. В них блестели капельки мочи. Волосы были жёсткие.
— Ты идёшь по тёмному коридору, стены близко и почему-то мягкие. Если опереться, то рука проваливается, а ты следом. И почему-то сразу понятно, что ждёт тебя там. Мне всегда было понятно, с самых первых мгновений. Тебе нет? А? Скажи что-нибудь. Всё равно что, что-нибудь. Ну почему ты молчишь?
Она ударила его кулаком в живот. Александр отступил назад, спрятал в брюки член и застегнул молнию.
Тамара Леонидовна сидела на полу.
— Надеюсь, вы понимаете, — сказала она, поднимаясь, — что после этого вы должны уволиться?
Она стала одеваться.
— Понимаю, — ответил Александр.
Он достал из внутреннего кармана сложенное вдвое заявление. Тут же дописал дату.
— Пожалуйста, — положил директрисе на стол.
Она, почти одетая, кивнула.
— Можете быть свободны.
Он направился к дверям.
— Александр Юрьевич! — окликнула она его.
Он обернулся. Полонская смотрела на него.
— Вы самое мерзкое человеческое существо, которое я встречала в своей жизни!
Она была сморщенной и жалкой.
— Спасибо, — ответил Александр и вышел.
НЕТ ВАМ ПРОЩЕНИЯ, КЛОУНЫ!
(Мюзикл)
Не было у Петьки ни папки, ни мамки. Ни сестры, ни брата не было, а была лишь тётка, да и та какая-то чиканутая.
Марширует она, бывало, по квартире в солдатской шинели и поёт:
— А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер!..
И Петьке подмигивает. А тот сидит на табуретке, телевизор смотрит и ёжится от испуга. Как бы не придушила во сне, думает.
Тётка подскочит к нему, схватит за бока и тащит танцевать.
— А я иду к тебе навстречу, — голосит она, — а я несу тебе цветы…
Обнимутся они, танцуют, тётка улыбается и в лицо горячо дышит.
— Слова любви вы говорили мне, — брызжет она слюной, — искренне, пламенно…
Повела она его как-то раз в цирк. Захудалый был цирк, бродячий, шапито назывался. Ну да для города, в котором тётка с Петькой жили, это о-го-го какое мероприятие! Отдушина просто-таки в серых буднях.
Пришли, сели. Билеты в первом ряду им достались, классман. Парад Алле пошёл. Бродят циркачи по кругу, все пьянющие — в уматинушку! Еле ноги волочат.
Началось представление — никто толком выступить не может. Жонглёр кегли уронил, воздушные гимнасты — женщину. Дрессировщиков и выпускать не стали — ну их в жопу, ещё не углядят за тиграми. Один клоун в кондиции — весёлый, забавный.
— Клоун Клёпа! — объявили его.
Вышел Клёпа — прикольный такой, прогрессивный. В солдатских ботинках, кильте и с папиросой «Беломорканал». Дети аж уписались от восторга. И Петька с тёткой тоже — видано ли, живой клоун в двух метрах от них.
— Я московский озорной гуляка, — поёт Клёпа. — По всему Тверскому околотку в переулках каждая собака знает мою лёгкую походку.
Все хлопают ему, смеются — пролетарии, хули, думают, это шутки начались.
— Ну чё, ребзя! — заорал Клёпа. — Сыграем в игру, а?
— Сыгра-а-а-ем!!! — завизжали дети.
— Давайте-ка так договоримся, шмакодявки! — пыхтит Клёпа папиросой. — Я говорю предложение, а вы хором повторяете: «И я тоже!» Годится такой расклад?
— Годи-и-и-ится!!! — беснуются дети.
— Короче так, — начал свою игру Клёпа. — Сегодня утром я еле очухался с большого бодуна.
— И я тоже!!! — вопят дети.
— Просто тёлку вчера снял, у-у-у, горячая штукенция попалась, всю ночь на ней кувыркался, семь раз кончил.
— И я тоже!!! — орут дети.
— Встал, поссал — писька еле шевелится — закинулся пивом, на свежий воздух вышел.
— И я тоже!!! — надрываются детские глотки.
— Иду по городу, вижу чувачок стоит — раскрашенный, в женском платье, а видно, что мужик — ну, я думаю, дай-ка срублю с него бабок и подрулил к нему.
— И я тоже!!! — от звука детских голосов, кажется, вот-вот порвётся брезентовая крыша.
— «Ты чё за фраер такой?» — говорю ему, а чувачок отвечает: «Да я педик местный».
— И я тоже!!! — орёт во всю глотку Петька и вдруг странное ощущение охватывает его. Не слышит он других голосов, ничего не слышит, кроме себя самого. Один кричит он эту гнусную фразу.
И тут как заржут все! Петька оглядывается, сжимается, лицо руками закрывает — не я это, мол, спутали вы меня с кем-то — но зрители, гады, спуска не дают. Смотрят на него и смеются, изверги. Тётка — громче всех.
— Ну ты лоханулся, Петя! — слышится её переливчатый, словно ручей, смех. — Никто, кроме тебя не крикнул. Блин, какой смешной клоун!
А громче всех Клёпа смеялся.
— Педик! — тыкал он в Петьку пальцем. — Местный педик!
— Пе-дик! Пе-дик! Пе-дик! — показывали на него пальцами зрители.
— Ну ладно, ребзя, ладно, — типа сжалился Клёпа над Петькой. — Один раз — не пидарас. У меня тоже свой раз был, гы.
— Гы! — заржали зрители. — Гыгыгы.
— А что это за интересная фрау рядом с тобой? — спрашивает вдруг Клёпа и прямиком направляется к Петькиной тётке. — А ну-ка я её ангажирую для следующего номера.
Подлетел к ней, реверанс сделал.
— Не осуждай меня, Прасковья, — запел, — что я пришёл к тебе такой…
А тётка, не будь дурой, в ответ ему:
— Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты…
Так и пели целый час. Зрителям представление дико понравилось.
А Петька сидел и думал: «Ненавижу клоунов!»
Эх, лиха беда начало! Запала тётка на этого гастролёра, к себе домой привела.
— Обрадую тебя, Петенька! — говорит ему на утро. — Дядя Клёпа с нами жить остаётся. Здорово, да?! Теперь у тебя будет свой домашний клоун.
С Петькой чуть инфаркт не случился. Вот сенсация была бы в медицинских кругах — инфаркт у подростка. Но молодой организм пережил потрясение.
Дядя Клёпа ходил по квартире и приплясывал.
— Все говорят, — пел он, — что тебе я не пара, что у меня на уме не любовь, а гитара…
Весёлая жизнь началась в квартире. Каждый день кураж-монтаж и бесплатное шоу.
— Друзья! — орёт Клёпа. Посередине комнаты накрытый стол, куча гостей. — А давайте пердеть! Хули мы как совки позорные, сидим и пёрнуть стесняемся.
Вскочил он со своего места и пердеть начал. Да не просто пердит, музыкально. Все тотчас же узнали мелодию из телефильма «Семнадцать мгновений весны».
— Облаком, сизым облаком, — стали дружно подпевать гости, — ты улети к родному дому, отсюда к родному дому…
— А ну-ка и я попробую! — поднялась тётка.
Пердела, пердела — долго у неё ничего не получалось. Вдруг, хоба — один в один мелодия из репертуара Изабеллы Юрьевой.
— Саша, ты помнишь наши встречи, — раскачиваются под песню гости, — в приморском парке, на берегу…
Один из гостей тоже класс показал. Встал и без всякой подготовки пропердел «Восточную песню» Ободзинского.
— Льёт ли тёплый дождь, — растроганно подпевают гости, и слёзы умиления бегут по их щекам, — падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою…
— Петька! — стал подбивать дядя Клёпа пацана. — Теперь твоя очередь.
— Нет, — мотает тот головой. — Не буду.
— Давай, давай, не ссы!
— Да не буду я, — отказывается Петька.
— Что, пионерская организация не велит?
Гости заржали — блин, всё же лучше Клёпы никто шутить не умеет!
Петька насупился, помрачнел.
— Не дрейфь, шкет! — не сдаётся Клёпа. — Можешь своего Оззи Озборна пропердеть, хоть я и терпеть его не могу.
— Давай! — орут гости. — Стань свободным человеком, Петька!
— Жизнь надо прожить в эпикурейском угаре, — объясняет Петьке Клёпа. — Пить, ржать, пердеть. А такие правильные обсосы как ты плохо жизнь свою закончат.
Петька обозлился окончательно.
— Это ты свою жизнь плохо закончишь, мерзкий клоун! — огрызнулся он и убежал из дома.
«Чтоб вы все сдохли, клоуны!» — думал Петька, шастая по улицам. «Нет вам прощения!»
Ночью, когда Клёпа с тёткой спали, он облил квартиру бензином и поджёг. Стоял на улице, смотрел на беснующиеся языки пламени, на вопящие человеческие тени и злорадная улыбка блуждала на его губах. В этот момент, единственный раз в жизни Петька запел:
— Mister Crowley, — сладострастно хрипел он, — did you talk with the dead…
Его поймали и посадили в детскую колонию. Да он и не отпирался, что виноват.
В колонии было хорошо. Крепкий мужской коллектив, взаимовыручка и внимание. Он получил там профессию швея-моториста и неоценимые уроки дружбы.
