Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота
— Выясни, кто это был! — Осоркон покосился на начальника стражи, дабы убедиться, что тот все понял, и, подумав, добавил, — этот человек показался мне знакомым, приведи его ко мне.
Получив в ответ утвердительный кивок, Осоркон медленно отвернулся от окна и направился к своему трону черного дерева с тончайшей работы золотой кошачьей фигуркой на спинке. Подлокотниками служили вырезанные из того же дерева две лежащие черные кошки. Сам трон был расположен между двумя окнами, так что солнце освещало стоящего перед ним, а Фараон всегда оставался в тени, и было практически невозможно различить выражение его лица. Надо было встречать очередного внука, сына Бактре и Ахмеса, которого он усыновил. Зал быстро наполнился любопытными гостями и слугами, количество которых явно превысило допустимые рамки для приема провинциального племянника. Осоркон нахмурился — ему был не по душе этот ажиотаж. Начальника стражи он сам услал с поручением, и не было рядом надежного человека, способного выдворить из зала толпу.
Хори был безупречно воспитан: он приблизился к трону с подобающей робостью, но с достоинством, избегая прямого взгляда, он поцеловал край одежды Осоркона, именно так, как должен делать покорный подданный, но не слуга он был, и налет гордости был отмерен в точной пропорции, подобающей родству с Великим Фараоном.
— Приветствую тебя, о Хори, — произнес Осоркон, и внезапно почувствовал, что все изменилось: мальчишка выпрямился и гордо вскинул голову, пристальный взгляд его, из-под непокорных бровей, напомнил тот давний, почти забытый взгляд его брата много лет назад. Глаза выдавали лучше всяких слов, и Осоркон в ту же секунду понял, кто перед ним.
Царь Египта, Освященный богами, стоял перед ним, и никаких слов уже было не нужно. Способный читать по глазам, Осоркон увидел своего брата, погибшего в страшной битве, являвшегося много лет во снах, брата, безмолвно взывавшего к отмщению, ожившего в теле шестнадцатилетнего внука. В его возрасте уже глупо бояться смерти, ведь последнее плавание уже не за горами, но Осоркон испугался этого взгляда, полного ненависти. Осоркон испугался, осознав исходящую от Хори СИЛУ. Он не выдержал, отвел взгляд и отпустил Хори царственным жестом. Затуманенный взор его упал на почтительно приближавшиеся к трону женские фигуры, отметил поворот головы, тонкий профиль, столь похожий на Бактре, которую он в порыве гнева услал с глаз долой вместе с Ахмесом в Гераклеополиса. Бактре, ушедшей из жизни после того как племянник все-таки получил наследника. Призрак Бактре, вот он, приближается неспешными шагами. Походка, сводившая с ума не только царственного отца, через много лет напомнила о себе, Осоркон ощутил слабое движение его члена, давно забытое ощущение, не то что он мог бы вновь позабавиться с женщиной, но напоминание о дочери, подавленное смутное желание, отправленное в страхе подальше от греха, в отдаленную провинцию.
— Нинетис, — промолвило небесное создание, скромно удалившись в окружении сестер. Но его Бактре уже была среди гостей, она вновь скользила своей чарующей походкой, сводя с ума поворотом головы.
До вечернего жертвоприношения и пиршества оставалось еще порядочно времени, и Осоркон удалился в свои покои подумать. Он вызвал казначея и приказал наделить Нинетис долей, полагавшейся дочерям, а не внукам, и еще чуть-чуть. Он хотел было кликнуть прорицателя, но призрак давно забытых глаз стоял перед ним, как много лет назад, Хори до боли напомнил его брата: тот же взгляд, то же упрямое движение бровей. В эту минуту Осоркон понял, что пришло возмездие за все годы правления Египтом — пришел Посвященный, по праву готовый забрать его власть, единственный достойный среди его многочисленного потомства.
Не прошло и получаса, как он послал за начальником стражи и приказал привести одного из пленников, дожидавшихся своей участи. Пленник дрожал всем телом, брошенный стражей к ногам Осоркона, он не смел пошевелиться.
— Поднимите его, дайте ему напиться, — Осоркон нетерпеливо хлопнул рукой по черной кошачьей голове, — и оставьте нас! Ты тоже останься, — указал он на удивленного начальника стражи.
— Я освобождаю тебя, — процедил Осоркон сквозь зубы, когда все вышли, — но услуга за услугу: скажи своему господину, что я не пошлю воинов на защиту Гераклеополиса.
Начальник стражи бесстрастно смотрел перед собой.
— Выведи его через задние ворота, да позаботься об одежде и деньгах. — Осоркон тяжело поднялся и зашаркал прочь из тронного зала. До вечера оставалось еще немало времени.
Выбравшись из носилок, Юсенеб смешался с толпой и направился обратно в сторону реки. Недалеко от пристани он приметил торговые ряды, а базар, как известно, самый лучший источник информации — надо только найти правильное место. Простая чистая одежда в сочетании со старческими морщинами не привлекали внимания, Юсенеб не представлял торговцам угрозы ни с одной стороны: такой не просит подаяния, не украдет, что плохо лежит, не станет вымещать господский гнев на бедных торговцах. К старости Юсенеб полюбил рынок Гераклеополиса. А в юности он презирал грязных торговцев; ставши царем, он постепенно понял, что именно этот рыночный сброд своими налогами приносит основной доход его казне; до отвращения наслушавшись о богатствах Египта, он предпринял самый дерзкий поход, правильно оценив слабость фараоновой власти. Одного он не учел — СИЛА была на стороне Египта и ею воспользовались. Тот кто рискнул это сделать, был наказан смертью, а он Юсенеб, это имя приклеили ему в Египте, удачно попал в услужение к самому Фараону и стал отчаянно завидовать свободным рыночным торговцам. В Гераклеополисе рынок служил ему источником всех новостей, и здесь, в Бубастисе, Юсенеб был уверен, что лучшего места для времяпрепровождения и искать не надо.
Праздник был самом разгаре. Даже во времена молодости Юсенеб не припоминал такого скопления людей и животных. Земля Египта сочилась богатством, изобилие превышало все, что он до сих пор мог себе представить: горы овощей и фруктов, про которые не ведали в Гераклеополисе, загоны для скота, поражавшие размерами, бассейны, полные диковинных рыб, запахи неведомых пряностей, скрытых мешковиной от ветра и пыли и бесконечное море людей под пыльной шапкой многоголосого восточного базара. Пробираясь сквозь толпу, Юсенеб услышал знакомый говор своего народа, постарался последовать за этими людьми, которые привели его к довольно странному заведению, предлагавшему давно забытую еду. На пороге он не подал вида, что понимает чужеземную речь, лишь достал из кармана дорогую монету и протянул ее хозяину заведения, тотчас принявшему подобострастную позу, препроводившему гостя на лучшее место и поспешившему подать самые изысканные блюда.
18
Ровно через неделю после прилета Катерины в Москву, та же старая «девятка» везла ее в Домодедово. По дороге обменивались ничего не значащими фразами. Говорить было уже не о чем. Рассказы о поездках в Европу уже никого не удивляли. Фотографии пересмотрели, знакомых обсудили. Новостей оказалось не так уж и много. Вечная тема израильского климата, тоже надоела. Катерина поймала себя на мысли, что, ее Темке все-таки повезло: его старики — на пенсии, распрощались с этой дурацкой страной, живут в свое удовольствие, ворчат, конечно, на дикость, левантийские нравы, но, по большому счету, Россия отстала безнадежно, и по-прежнему в ней многие не живут, а выживают. А как ей хотелось бы, чтобы родители попытались хотя бы понять ее нынешнюю страну — Израиль, преодолели непонимание, неприятие. Может, хоть сейчас произойдет хоть какая-то перемена, но потом пришла другая мысль, что может, так и лучше, что до израильской пенсии им еще далеко, и шансов найти мало-мальски подходящую работу практически нет. А продавать квартиру в сталинском доме, сейчас не имеет смысла.
Вспомнилось, как они с Артемом и Мишкой улетали на ПМЖ, все напоминало непонятный сюрреалистический сон, правда, уже не надо было месяцами стоять в очередях за билетами — все организовывал Сохнут, да гражданство российское оставили. Но, конечно, никто из них не мог представить, с чем придется столкнуться в новой жизни. Сейчас-то все по-другому, она летит домой, а не в пустоту и неизвестность, еще пара часов, и она в самолете, а Эль-Аль, чтоб они были здоровы, все-таки уже почти Израиль, и можно расслабиться. Все буднично, по сравнению с прошлым отъездом шесть лет назад, но все равно, на глазах у всех слезы. Скорее всего, я сюда больше ни ногой, подумала Катерина, и если родные не преодолеют своих предубеждений к Израилю, то неизвестно, когда еще свидимся.
В аэропорту ее встретила привычная суета, конец августа напоминал о себе повсеместно снующими и орущими детьми. Привычные препирательства родителей вокруг багажника, потом надо зачем-то выбирать тележку, как будто первая попавшаяся не хороша (смотри, чтобы колеса не кривые, а то девочка намучается), традиционно длинная очередь у стойки «Эль-Аль», где опять начинаются споры (какой ты — надо же проводить девочку до конца). Итог закономерен: попрощаться по-человечески не удается, потому что, как всегда, очередь подходит внезапно, и господ провожающих настойчиво просят отойти в сторону и не мешать, а назад дорога заказана. Те же дурацкие вопросы, снова не оказывается места у окна, да к тому же почти в самом хвосте — раньше надо, девушка, приезжать, и действительно — посадка начинается уже через несколько минут, везде бестолковая толкотня: и у посадочных ворот и у выхода к автобусу. В автобусе давка, Катерина решает переждать и дождаться следующего. Ну, то-то, здесь хоть можно спокойно присесть и отвернуться к окну.
