Катрин Панколь - Крутые мужики на дороге не валяются
«При чем здесь Алан? — негодует она, и бьет копытом. — Он никогда об этом не узнает. Не позволяй этой слащавой дуре себя поиметь: она жалкая трусиха, всего боится. Я же не предлагаю тебе полюбить другого! Ты сама прекрасно понимаешь, что речь идет исключительно о сексе, о самом что ни на есть роскошном, ни к чему не обязывающем сексе. Перед тобой — незнакомец! Неужели тебе не хочется трахнуться с незнакомцем?»
Похоже, Чертовка появилась как нельзя кстати. Ее ободряющие слова вновь вселяют в меня уверенность. Я резко поворачиваюсь и направляюсь прямо к нему. Останавливаюсь за его спиной, прижимая к груди пакет с блузкой. Судя по всему, незнакомец чувствует, что я рядом. Он откидывается на спинку стула, раскачивается, его бедра и плечи ходят ходуном. Между делом он привлекает меня к себе и, не сводя глаз с Бо Дидли, усаживает на колени, не произнеся ни слова, даже взглядом не удостоив. Он весь во власти музыки: отбивает ногой такт, ритмично качает коленом, на котором сижу я и ничего не слышу. Я будто оглохла. Ничего не замечаю. Только чувствую его руку на своей ягодице и хочу, чтобы он засунул ее поглубже.
Я жду.
И ждать все тяжелее.
Он протягивает мне свою кружку пива, я жестом показываю, что больше не хочу, но он прислоняет кружку к моему рту, и я послушно пью. Он мягко проводит пальцем по моим губам, вытирает капли пива, обнимает меня еще крепче, а я изо всех сил прижимаюсь к нему.
Наконец, когда Бо Дидли в последний раз отвешивает публике поклон и в зале зажигается свет, незнакомец с конским хвостом ведет меня за собой. Я не спрашиваю, куда мы идем. Мы оба словно воды в рот набрали. Некоторое время мы молча шагаем по Вашингтон-сквер. Он идет не оглядываясь, а я — следом за ним. Мне ничего не стоит отстать, свернуть в сторону, вряд ли он будет меня удерживать. Он засовывает руки в карманы, а я изо всех сил сжимаю кулаки. Мне неспокойно, даже страшно. Я внутренне содрогаюсь, но упорно следую за ним: меня охватывает жгучее любопытство.
Незнакомец останавливается у дешевого отеля. Над входом светится неоновая вывеска, оттенком напоминающая мою новую блузку. Вероятно, он снимает здесь номер, потому что открывает наружную дверь своим ключом и внутреннюю тоже. Я жадно ловлю каждую деталь, чтобы не позволить себе одуматься. Забыть, что рядом со мной незнакомец, которого я надыбала за колонной в случайной забегаловке. Мы поднимаемся наверх. На выходе из лифта он кладет руку мне на шею и ведет за собой по коридору. Лампочки располагаются с интервалом десять метров. Каждая вторая сдохла. Этими подсчетами я занимаюсь по дороге к номеру, стараясь заглушить тревогу…
Он распахивает дверь носком ботинка, и мы оказываемся в комнате. Он по-прежнему держит меня за шею, будто хочет заставить все хорошенько разглядеть. Передо мной гостиничный номер, через который прошло немало постояльцев. Стены давно утратили цвет. На ковре обозначились дорожки от двери к холодильнику и от холодильника к койке. Холодильник играет роль шкафа. Из ящика для овощей торчат носки и кальсоны. Меня пронзает бешеный страх, нечеловеческий. С-леденцом орет во всю глотку: «Ты что, спятила? Ты никогда не видела фильмов про нью-йоркских психов, которые насилуют девушек, а потом распиливают на мелкие кусочки механической пилой? Ты разве „Нью-Йорк Пост“ не читаешь?»
Еще как читаю…
Неужели это конец? Вот сейчас он вытащит из-под подушки нож и приставит к моему горлу. Может быть, это просто кошмарный сон и я сейчас проснусь?
Надо бы позвать кого-нибудь на помощь, но страх настолько парализовал меня, что я даже крикнуть не могу.
Он с такой силой швыряет меня на кровать, что я опрокидываюсь на спину. Снова порываюсь крикнуть, но слова застревают в горле.
— Ненавижу джинсы! — заявляет он.
Я пытаюсь подняться. Мне страшно, дико страшно, хочется бежать со всех ног. Надо во что бы то ни стало выбраться отсюда, иначе он убьет меня, я это точно знаю.
— Не двигайся! — приказывает он. — Я тебе запрещаю!
Он бьет меня по губам, я снова падаю на спину и замираю. Смотрю на него помутневшими от ужаса глазами. Жду, что сейчас он достанет нож и вонзит мне в горло.
Он подходит ближе и начинает меня раздевать, совершенно механически, будто я кукла, не позволяя и пальцем пошевелить. Кричит:
— Не двигайся. Понятно? Ты здесь для того, чтобы слушаться. Я буду делать с тобой все что захочу. Поняла? Замри и не произноси ни слова. Все ясно? Я не желаю тебя слушать.
Я киваю. От волнения я становлюсь мягкой и бессловесной, как плюшевая игрушка. Но страх улетучивается.
Я сама не понимаю, что вдруг случилось. Куда девался испуг? Почему эта обшарпанная комнатенка вдруг превратилась в королевские покои, а я — в послушную, безвольную тряпичную куклу?
Что со мной происходит?
Он стягивает с меня футболку, ласкает пальцами соски, теребит их кончики.
— Что, боишься? — с улыбкой спрашивает он и с такой силой щиплет за соски, что я с криком падаю перед ним на колени. Мне больно.
— Я хочу, чтобы ты кричала. Ты ведь за этим и пришла… Ты будешь кричать еще, — обещает он.
Он снимает с меня футболку и джинсы. Я стою перед ним на коленях, совершенно голая. Он распахивает ногой дверцу стенного шкафа и приказывает мне посмотреть в зеркало.
Я не хочу смотреть. Это отражение принадлежит не мне, а какой-то незнакомой женщине. Я опускаю глаза. Схватив меня за волосы, он поднимает мою голову и заставляет посмотреть на девицу в зеркале. Из одежды на ней лишь носки. Она стоит на коленях.
Какая неведомая сила побуждает меня нагишом ползать на четвереньках перед этим человеком? В эту минуту я такая покорная, влажная, ненужная. Розы на ковре увяли, их поникшие головки сомкнулись, образуя круг. Я обвожу рисунок пальцем.
Он сжимает груди, мучает пальцами соски. От боли я падаю к его ногам, утыкаюсь головой в его ботинки, кусаю губы, чтобы не заорать, судорожно вцепляюсь одной рукой в другую, но возражать не смею.
— Что, больно? Ты за этим сюда и пришла. Скажи мне спасибо.
Я склоняю голову и чуть слышно благодарю, будто бормочу слова молитвы. Теперь он может делать со мной все, что ему вздумается. В этой комнате ничто не кажется странным. Делайте со мной что хотите.
Что со мной? Какую райскую муку, какое запретное наслаждение откроет мне незнакомец в этом невзрачном отеле? Глядя на меня сверху вниз, он носком ботинка раздвигает колени, пронзает ягодицы. Правой рукой опрокидывает меня на спину. Говорит, что сверху я похожа на куклу. А для чего нужны куклы, спрашивает он, нажимая ботинком между ног.
Для забавы. Для развлечения. Ими пользуются, их имеют.
Я привел тебя сюда, чтобы развлечься с тобой.
Он надавливает ботинком мне на живот, снова хватает за волосы и притягивает к своему ремню. Мои губы упираются в пряжку. Он спускает джинсы, хватает меня за шею и вставляет мне в рот. Глядя поверх меня, он комментирует отражение в зеркале: незнакомая девица, которую он подцепил в баре, стоит перед ним на коленях. В Нью-Йорке таких навалом: неумелых минетчиц, примитивных трахальщиц, порочных найковиц, которым опроклятела собственная благопристойность. Изнемогая в своих модельных блузочках, стильных костюмчиках, они тащатся на работу к девяти и торчат там до пяти, а вечером отдаются первому встречному. Я — всего лишь одна из многих. И, если я вдруг поцарапаю его зубами, он меня свяжет и выпорет.
У него в шкафу есть все необходимое.
Он говорит, что я должна быть готова к боли. А бить он меня будет очень сильно, но я буду во всем его слушаться, не так ли? Не так ли?
I'm going to tie you up and I’ll beat you[40].
Слова и еще слова.
Угрозы и снова угрозы.
Опасность, смертельная опасность!
И страх, нависший над нами, притягивающий меня к незнакомцу. Я ласкаю его бедра, ягодицы, сжимаю, раздвигаю. Я здесь для его удовольствия. Я — послушная девочка. Подняв глаза, я невольно ловлю его взгляд.
Взгляд, исполненный любви…
Он смотрит на меня так, будто любит, и нежно гладит мои волосы.
Предчувствие меня не обмануло: бояться нечего…
На следующее утро за завтраком в квартирке Бонни Чертовка и С-леденцом остервенело бросаются друг на друга. Каждая с пеной у рта доказывает свою правоту и упрекает соперницу в том, что та нарочно сбила меня с пути истинного.
«Если она и дальше будет тебя слушать, — ухмыляется Чертовка, — то ей вообще ничего в этой жизни не светит, кроме кастрюлек, варений-солений, капающего из грудей молока и семейных экскурсий».
«А ты хочешь, чтобы она вконец опустилась? Кто, скажи, притащил ее в этот паршивый отель в грязном квартале и вручил маньяку в ботинках? По-твоему, в таких похождениях есть что-то возбуждающее? Хорошо еще, что девочка вернулась целой и невредимой, а то немудрено навеки уснуть в очередном притоне с кинжалом в груди…»
