Уилл Селф - Дориан: имитация
— Смотрит, Клэр, — возразила девочка, — глаза у него тусклые, мертвые, а все равно смотрит, прямо на меня! — И Феба, вытянув на всю длину руку, потыкала рыбу ножом.
— Я же говорила, тебе лучше ужинать у себя в комнате.
— Но мне хочется поглядеть на гостей папы и мамы.
— Ты на них уже поглядела, завтра в школу идти, так что, если пробовать эту рыбу ты не собираешься, отправляйся в постель.
— Тебе надо было последовать моему примеру и попросить суфле, Феба, — сказала Джейн Нарборо. — А считать, что все животные — твои друзья, это, знаешь ли, совершенно нормально. Я тоже так считаю.
— Ты можешь себе это позволить, Джейн, — отозвался Уоттон. — Твой дом достаточно обширен, чтобы разместить в нем на полном пансионе весь Ноев ковчег.
— Тебе легко говорить, Генри, — ответила она с усталым смирением человека, которому приходится влачить непосильное бремя огромного богатства, — однако, если хочешь знать правду, расходы на содержание Нарборо все лезут и лезут в гору.
— В отличие от него, — он указал на суфле, — по-моему, оно совсем сникло. Уверен, даже нулевой показатель инфляции не способен возместить тебе гибель суфле.
— Пойдем, Феба, — Клэр встала из-за стола — крепкий оплот, которому нипочем все эти нервические колкости. — Тебе действительно пора спать.
— Ладно, — согласилась девочка. — Только сначала я перецелую всех на прощание.
И она пошла по кругу — от отца к Эстер, к Дориану, к Мануэле, к Фертику, к Гэвину, Бэзу, Нетопырке, Холлу, Хлое, Кемпбеллу, Анжеле, Сойке, Клэр, Джейн и снова к отцу.
Шаг за шагом, поцелуй за поцелуем, отпечатки губ распутных, губ похотливых, губ, перепачканных едой, губ, перепачканных помадой, все они остались на ее белом челе. Но вот наконец, Клэр уговорила Фебу покинуть общество и подняться наверх, а между тем головокружительное рондо продолжалось и после ее ухода, и губы напучивались, открывались и закрывались, извергая дым и пузырьки слюны, и свечи оплывали, — быстрее, быстрее — пока все общество не расплылось в мутное пятно. И тогда, наконец, колесо рока замедлило вращение свое, обремененное тяготой подлинной ночи.
Всем им давно уж пора было спать. Свечи, вконец истаявшие, постигла гаудианская кончина. На лестнице образовалась баррикада из набитых прокатной посудой пластиковых коробов. Прокатный же персонал давно уже удалился. А обедающие окончательно разбились на две клики, сердцевины коих существовали изначально, клики, отторгавшие одна другую, так что в конце концов они стеснились на разных концах длинного стола. Дэвид и Эстер Холлы, Джейн Нарборо и Гэвин собрались вокруг Нетопырки. Разговор шел горячий, в нем то и дело мелькали имена людей, никому из беседующих лично не известных — Ельцина, Горбачева, Раджива Ганди, — и названия мест, навещать которые никто из собеседников ни малейшего желания не имел, таких как Москва, Сараево, Нью-Дели.
На другом же конце стола сбились вокруг Уоттона Фертик, Алан Кемпбелл, Сойка, Дориан и Бэз. Последний — самосохранения ради — отделил себя от прочих пустым стулом, хотя, по правде сказать, одного лишь стула было маловато, тут не помещали бы Уральские горы. Разговоры здесь велись превратные, циничные и нервные, люди, имена которых назывались, были знакомы всем более чем интимно, да и места упоминались такие, в которых каждый из беседующих побывал не один раз.
— Не хочешь еще бренди, Бэз? — тоном провокатора осведомился Дориан, протягивая Бэзу полный доверху графинчик. Энтузиазм, который он выказал в начале вечера по поводу трезвости Бэза, полностью испарился.
— Я не могу выпить еще, поскольку вообще к нему не притрагивался, — ответил Бэз.
— Ты стал ужасным недотрогой, Бэз, верно? — произнес Уоттон. — Раз уж ты сменил одно рукоделье на другое и обратился в викторианскую скромницу, то мог бы помочь мне с вышивкой.
— С вышивкой?
— С моим шитым СПИДометром. — Уоттон вытянул из кармана драную тряпицу размером с ресторанную салфетку и помахал ею по воздуху.
— Это что еще за хрень? — Бэз был искренне встревожен, прочие — столь же искренне безразличны.
— Вышивка. На этой салфетке вышиты имена всех, кого я с удовольствием наделил бы СПИДом. У каждого есть свой СПИДометр — почему же и мне было не обзавестись?
— Дай-ка взглянуть, Генри, — Уоттон передал салфетку Дориану. — Ба, ты и ее сюда вставил, не знал, что эта сучка в такой немилости у тебя.
— Ну, из всех, кто распускает обо мне слухи, она худшая, потому что ее слова выдерживают проверку.
Этот обмен добродушными шуточками прервал Алан Кемпбелл: «Давайте пошарим по комнате, — невнятно произнес он. — Мой бокал совсем помутнел, а тут где-то должен быть чистый». Все поднялись и побрели по комнате, даже Бэз, которому нечего было очищать — кроме личного санитарного кордона. «Нет, Сойка — уведомил Кемпбелл поддельного растафария, — этот косячок тебе не по чину, он предназначен для человека почище тебя». И преспокойно отобрав косячок, Кемпбелл принялся с силой попыхивать им, так что кадык его при каждом глотке дыма резко поскакивал под шейным платком. И Бэз увидел пятна, о существовании коих подозревал.
Дориан возобновил разговор. «А, и этот тоже здесь — но, помилуй, у него практически нет шансов подцепить вирус, он в жизни своей не кололся и он даже не бисексуал».
Вынести это Бэзу было уже не по силам. Он заговорил — громко, чтобы его услышали все: «На этой неделе сообщили, что к концу столетия вирусом будет заражено сорок миллионов человек и что гетеросексуальная его передача — установленный факт, так что шансов…»
— Ах, Бэз, неужели обязательно быть таким прозаичным? — воскликнул Уоттон.
— Ах, Генри, неужели обязательно быть таким безмозглым?
— Чтобы жить жизнью истинного художника, нужно успешно произвести операцию по обходу мозга — на себе самом.
— А кстати, Бэз, — с ленцой протянул Дориан, — как там твое-то художество? Ты же мог бы претендовать на звание единственного среди нас артиста — или, борясь за чистоту, ты смахнул вместе с пылью не только чувство юмора, но и талант. А?
Ответить сразу Бэзу не удалось, поскольку в этот миг раздался сдавленный, бестелесный голосок Фертика, пропищавший: «Простите, так хочется спать, так ужасно хочется…» — после чего личико Фертика опало в остатки tarte Tatin.
Сидевший с ним рядом Уоттон, протянув руку, приподнял одно веко тщедушного человечка. Затем отпустил и веко закрылось, точно роликовая штора. Зрелище получилось карикатурное до неприличия. «Сделайте одолжение, Сойка, дайте Фертику немного кокаина, — сказал Уоттон. — Только лучше оттащите его в уборную; не будем расстраивать мою жену и ее министерского друга».
— Ты платишь, Генри, значит ты и заказываешь дозочку, — произнес самозванный фундаменталист, а следом добавил зловеще: — в долг не даю.
И, выполняя просьбу Генри, он вытянул Фертика из кресла и на руках вынес его из залы.
— Так что же, Бэз? — снова спросил Дориан.
— Это как раз одна из причин, по которой я в Лондоне, Дориан. Музей Уокера в Сент-Поле задумал ретроспективу моих работ.
— В Сент-Павле? — Уоттон, похоже, пытался сообразить, каким это образом музей попал в главный собор англиканской церкви.
— Да нет, в Сент-Поле — это город-двойник Миннеаполиса.
— Миннеаполиса? — с не меньшим недоверием переспросил Уоттон. — Так у них там что же, и искусство имеется?
— Когда они откроют ретроспективу Бэза, какое-то, надо думать, появится, — необычным для него рассудительным тоном произнес Дориан, — или о видео инсталляциях следует говорить «включится»?
— Для меня это может стать новым началом, Дориан, — серьезно сказал Бэз. — Если возникнет интерес к тому, что я делал в прошлом, я смогу подыскать новую галерею, найти студию, снова начать работать…
Он примолк. Вернулись Сойка с Фертиком, последний продвигался с напряженной, заученной размеренностью человека, только что употребившего огромную дозу курительного кокаина. Маленький человечек вновь уселся на свое место и начал ковыряться в десерте, который совсем недавно боднул лбом. «О, — пропищал он, критически оглядывая чайную ложку, — это что, патока?».
— Нет, — презрительно ответил Уоттон, — думаю, эта та липкая дрянь, которой вы умащиваете ваши власы.
— Мне не хватает твоей работы, — продолжал Дориан, — хотя, возможно, я просто не могу свыкнуться с пустотой, оставшаяся на месте, которое она занимала.
— О чем ты? — испугался Бэз. — Ты уничтожил «Катодного Нарцисса»?
— А, это — твой маленький любительский фильм, в котором я трясу задом? Нет… он все еще у меня.
— Вот и хорошо, мне нужно сделать несколько его фотографий; это будет ядро выставки.
