Антон Соловьев - Lubvi.NET
Вы можете упрекать меня в том, что я не люблю Россию, не люблю свой родной город. И вы будете неправы. Потому что Россию и Москву я люблю, иначе я бы не говорил о своем городе, который постепенно превращается в бездушного идола, с такой болью в душе. Я люблю его. И радуюсь за то, что он наконец-то стал чище, ярче, наряднее. Но мне больно за то, что под слоем яркой, красочной обертки в нем умирает душа старой Москвы, по которой бродил Булгаков, о которой, по моему мнению, с гораздо большей любовью, чем о Северной Пальмире, писал Толстой. Я люблю этот город, и мне тошно смотреть, как он превращается в Нью-Йорк, а я хотел бы видеть в нем Прагу или Вену. Ну, или хотя бы ту Москву, которая отпечаталась в памяти десятилетнего ребенка. Без игровых клубов, магазинов «Интим», салонов мобильной связи размеров с пивной ларек и многочисленных забегаловок, из которых отвратительно пахнет прогорклым маслом, на котором жарят чебуреки.
— О чем задумались, Андрей? — голос Гали вырвал меня из забытья.
Я медленно начинаю возвращаться обратно в реальность. Со мною иногда такое бывает. Я иду по улице, даже что-то делаю, а потом ловлю себя на мысли, что я был где-то очень далеко, и совершенно не представляю, где сейчас нахожусь и что я делал каких-нибудь три минуты назад.
Машина Гали стояла в совершенно глухом переулке. За окнами машины был непроглядный мрак весеннего вечера. И мне почему-то стало на душе так тоскливо, как бывает только холодными ноябрьскими вечерами, когда кажется, что все лучшее уже было в моей жизни. И каждый раз это проходит с первым снегом. С новым, белым, нетронутым снегом, который так похож на чистый лист бумаги.
— О многом. Такое и не скажешь в двух словах. Вообще я давно убедился, что излагать свои мысли в письменном виде у меня получается гораздо лучше. Вы читали «Портрет Дориана Грея»?
Галя утвердительно кивнула.
— Помните, там есть мысль о том, что чем прекраснее произведение искусства, тем менее привлекателен его автор. Если поэт пишет отвратительные стихи, то он, скорее всего, внешне очень красив.
— Ну, не совсем так. Уайльда я люблю и нередко перечитываю. Особенно этот роман. Мне лорд Генри очень нравится.
— Мне тоже. — Я улыбнулся, хотя мою улыбку и не было видно в темноте. — Мы приехали к вам домой? Я правильно понял?
— Мы просто приехали в глухой переулок, но примерно затем же, зачем вы хотели ехать ко мне домой.
— Неужели коммерческий директор солидной фирмы, которая к тому же любит классической литературу, весьма привлекательна внешне и обладает здравым умом, будет заниматься сексом с мужчиной, которого первый раз видит, да еще в машине и в глухом переулке? — Я пододвинулся чуть поближе, провел ладонью по щеке Галины и почувствовал, как она почти инстинктивно прижалась щекой к моей ладони. Жест, говорящий о том, что она остро нуждается в защите от кого-то, кто сильнее, чем она.
— А что делать? — вздохнула она. — Я живу с мамой. Моя мама человек очень строгих правил, к тому же у нее больное сердце.
— Разве ваши финансы не позволяют вам купить отдельную квартиру?
— Позволяют, но мама….
— Что мама? Вы же взрослая женщина. Мама должна понимать, что у дочери должна быть личная жизнь. Сколько вам лет?
Галя молчала.
— Сколько вам лет? — еще раз спросил я.
— Мне тридцать четыре года. И я ни разу не была замужем.
— Скажите, вы боитесь свою маму? Только честно!
— Нет, я ее не боюсь, но я боюсь, что она будет мучиться, переживать. Ведь если бы я вышла замуж, она, возможно, смирилась бы. Жить отдельно она не может, потому что страдает от одиночества.
— И параллельно заставляет страдать вас. Галя, еще пять-шесть лет, и все. Климакс. Детей не будет. Кому будут нужны ваши деньги? Ваш статус? Я уважаю стариков. Я люблю стариков. Но только не когда они в густой толпе прокладывают дорогу палкой, нередко с железным набалдашником. Да, я сам такое видел. Идет бабушка-одуванчик, сухонькая, маленькая, и орудует в переходе между станциями Повелецкая кольцевая и Повелецкая радиальная этой самой палкой, причем в час пик. Орудует как ландскнехт огромным двуручником. Причем бьет по самым больным местам. И никто бабушке этой слова не скажет. У меня друг из-за такой бабушки чуть в столб не врезался. Что сказала бабушка?
— Разъездились, буржуи проклятые, Сталин бы вас перестрелял!
— Слово в слово! Но при этом мы все равно любим стариков, уважаем стариков. Не все и не всегда. Но напоказ любим выставлять. Мы делаем масштабные дни Победы, тратим кучу денег на наружную рекламу. А можно было ветеранам лишний батон хорошей колбасы подарить. И шоу можно было тоже устроить. Просто, помните, как Юрий Деточкин говорил: «Воруют, много воруют!» Но все равно, я искренне уверен, что не нужно делать ни из живых людей, ни из мертвых идолов. Вашу проблему можно решить. Можно купить четырехкомнатную квартиру, где ваша мама в огромной отдельной комнате, с отдельным санузлом будет чувствовать себя не так одиноко и вам не будет мешать. Можно купить ей квартиру в одном подъезде с вами. Вы же располагаете такими средствами?
— Да, пожалуй. Я могу даже взять кредит у себя на фирме. Директор мне уже предлагал на покупку новой машины, но я сама купила, поездила на старом «Форде» и купила эту игрушку.
— Так вот, все можно решить. Все в этой жизни можно решить, если есть желание и деньги. Но, я думаю, две вещи в этой жизни поправить нельзя: нельзя заставить себя любить и нельзя воскресить мертвого. Только эти две вещи людям не под силу изменить. А вот сами люди не хотят меняться и что-либо менять в своей жизни. Даже если они терпят жуткий дискомфорт, они часто к нему привыкают. Говорят: потом, не сейчас, это хлопотно. И терпят неудобства, страдают, плачут, жалеют себя любимых, плачутся близким или вообще незнакомым людям. А вы измените себя, Галя! Просто измените свою жизнь! Все еще можно сделать! Поверьте.
— Вы правы, вы правы, Андрей. Андрей?
— Да!
Она дотронулась до моего плеча, и я даже почувствовал некоторое возбуждение.
— А давайте не будем здесь заниматься сексом!
— Давайте! — Я облегченно вздохнул, потому что заниматься сексом в темном переулке, в мало подходящей для этого машине мне не хотелось. К тому же обильную жертву магии я принес не далее как вчера ночью.
— Вам действительно двадцать один год? — спросила она.
— Ну да.
— Не верю.
— Я тоже не верю. Я вообще никому не верю, кроме себя. Любой может обмануть, подставить ногу, ударить в спину.
— Ваше поколение такое же потерянное, как и наше, 70-х.
— Вот уж нет! — Я возмутился. — Вы становились взрослыми под шум толпы у Белого Дома, под грохот танков по МКАДу, а мы всего лишь родились в другой стране и не хотим о ней ничего знать. Мы другие. Мы видели как вы, умные, талантливые, уходили в хиппи, спивались, садились на иглу или навсегда уезжали в Израиль или США. Мы видели все это, мы помним, мы знаем. Вы прошли по минному полю впереди нас и почти все подорвались, чтобы мы пошли вслед за вами.
— Но там еще остались мины, — ответила Галя. — Очень много мин, да и на той стороне колючая проволока, через которую надо лезть. А за ней штыки и пулеметы.
— Но нам туда. Нам именно туда. И поверь, Галя, мы пройдем этой дорогой. Не все, а только те, кто хочет жить, а не существовать, кто сыт по горло пьянками своих родителей, бывший почетных ученых, а ныне хронических алкоголиков, кто насмотрелся на своих братьев, часть которых сторчалась или вернулась сумасшедшими из Афгана и Чечни, а часть превратилась в куклы, разряженные в дорогие костюмы. И верь, мы пройдем этой дорогой добра и зла. Потому что дорогу осилит только идущий, а не стоящий на месте. Запомни, только идущий!
Меня так сильно взволновал мой собственный яростный монолог, что я, не помня себя, выскочил из машины, громко хлопнув дверью и, не оглядываясь, пошел к метро. Пройдя несколько шагов, я все-таки на мгновение остановился и прислушался. Галя не спешила заводить мотор. Она думала. А я шел, ничего не замечая перед собой. Люди, огни, редкие машины — все слилось в какой-то непонятный странный хоровод. Мне казалось, будто бы я иду по страшному заколдованному лесу, а меня уводят в сторону болотные огоньки, уводят, чтобы утопить в гибельной трясине. Но я шел вперед и через каких-нибудь десять минут вышел к метро Бауманская.
Когда я уже оказался на свой ветке и проезжал Автозаводскую, то почувствовал, как нервное возбуждение проходит. Сознание становится ясным и спокойным. В голову возвращаются привычные мысли о работе, неоконченных статьях, учебе, которой осталось еще год с небольшим. Я достал телефон и посмотрел на часы. Было только начало девятого. Что ж, можно еще и поработать. С этими мыслями я совершенно не заметил, как погрузился в дремоту, да так и проспал до своей станции, которая была конечной.
