Лебедев Andrew - Эдельвейс
Одно неведомое нужно.
Но полно вечер омрачать
Своей тоскою беспричинной
Смотри: закат свою печать
Накладывает на равнину
День прожит, солнце с вышины
Уходит прочь в другие страны.
Зачем мне крылья не даны?
С ним вровень мчаться неустанно!
На горы в пурпуре лучей
Заглядывался б я в полете
И на серебряный ручей
В вечерней темной позолоте
Опасный горный перевал
Не останавливал бы крыльев
Я море бы пересекал
Движенья этих крыл усилив…
Клаус фон Линде усмехнулся своим мыслям:
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно…
Нет, не в том неправ старина Гёте, не в том.
Не то нужно, что неизвестно.
В известном польза есть.
Просто теперь война.
И пользы нету в стихах.
А есть польза в суконной прелести устава. Устава и наставления по действию горных егерей в условиях высокогорья.
И зачем мне – офицеру горных егерей сто три филолога, знающие наизусть всего Шиллера и Рильке?
Мне нужны вместо них – вместо ста трёх филологов мне нужны три унтерофицера – знающие наизусть весь боевой устав горноегерского дела!
Зачем мне помнить наизусть эти строчки из Гёте?
Мне нужно помнить из Боевого Устава строчки и параграфы о том, что:
Превосходство над противником в условиях действий на сильно пересеченной горной местности достигается:
1. занятием господствующих высот и надлежащим стремлением постоянно находиться выше противника 2. занятием ключевых точек рельефа и контролем над местами преодоления естественных контурных препятствий – мостов, бродов, естественных узкостей, седловин, ущелий, перевалов…
3. обустройством огневых позиций и наблюдательных пунктов, обеспечивающих дальние и беспрепятственные сектора обстрела и наблюдения за передвижением противника 4. обеспечением поперечного маневра, путем обустройства рокадных троп и проходов…
Радист Хофнер снова вытащил рацию.
– Герр оберлейтенант, снова есть радио из штаба, – доложил радист.
Клаус прочитал и смяв бумажку с расшифровкой, начал рвать ее на самые мелкие кусочки.
– Это сугубо мне и строго конфиденциально, – пояснил он разочарованно глядящему на него Хайнрици.
– Ты посылал подтверждение в получении? – спросил Клаус у радиста.
Тот отрицательно покачал головой.
– И не посылай, – приказал Клаус.
И поглядев на Хайнрици, добавил, – пятнадцать минут всем отдыхать, ровно в семнадцать часов подъем и продолжать движение! ….
Это был очень жестокий бой.
Как у летчиков, когда они идут друг на друга в лобовую атаку.
Или как у горных козлов, когда встретившись на узкой горной тропе они бескомпромиссно не желают уступать друг дружке.
И Тетов и Линде знали о том, что их группы встретятся.
Именно здесь.
Именно на этом леднике.
Группу Тетова сюда послало его командование.
Группу Линде сюда послало его начальство…
И…
И то и другое начальство знало…
Они все были готовы к этой встрече.
Эта встреча не была неожиданной.
Просто…
Просто это было дело принципа.
Мужского принципа…
Либо ты пройдешь.
Либо я пройду…
Но оба…
Но оба мы не пройдем! ….
Жорка со свои пулеметом занял самую превосходную позицию. Сектор обстрела был на все сорок пять градусов, да и что важно – рельеф здесь был не выпуклый, а вогнутый, и поэтому на все восемьсот, а то и более метров пространства перед собой, Жорка видел на снегу каждую кочку, каждую ледышку видел!
– Ты мне только ленты набивать успевай, – сказал Жорка своему второму номеру – Абрамову.
Абрамов – в контраст Жорке сурового вида мужчина из Самарских. Вернее – из поселка Кротовка Кинель-Черкасского района. Абрамов почти никогда не улыбался.
Ему было почти сорок. В Кротовке у него осталась молодая жена. Красивая. Она пошла за него – почти за старика, потому что имела некоторое врожденное уродство – хромала из-за родовой травмы и одна ножка у нее на вид немного отличалась от другой. Молодых парней это отпугивало. А вот пожилого серьезного мужчину Абрамова это обстоятельство не отпугнуло. Любил он свою Катюшу очень сильно. И когда уходил на фронт – беременная она была. Теперь переживал, как там они? До Куйбышева немец не дошел. И более того, туда в Куйбышев осенью сорок первого все правительство переехало с Калининым и с Молотовым – в Кремле в Москве один лишь Сталин остался… Но все равно волновался Абрамов, – голод ведь… Карточки на хлеб, карточки на крупу, карточки на подсолнечное масло… А какие подсолнухи у них в Кинели! Какая там сахарная свекла!
У них в Кротовке заводик сахарный был до войны.
И весь поселок с того сахара самогонку гнал!
Бывало на праздники – все, даже бабки столетние – и те вдрызг напивались.
А теперь этот сахарный заводик взрывчатку выпускает для фронта.
И Катя там учетчицей работает…
– Абрамов, Абрамов не зевай! Ленту давай! – орет Жорка.
Жорка шебутной…
То орет, то смеется, то песни поет.
В основном – похабные.
Мама, я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду – Абрамов! Абрамов, твою мамашу! Заснул? Ленту давай!
На снегу перед Жоркиной позицией лежат два явно убитых егеря и еще двое ранены.
Немцы пытаются ползком-ползком – добраться до раненых…
А Жорка их отсекает длинными.
Из-за черной скалистой гряды, до которой было метров шестьсот-семьсот, тявкнул миномет.
Еще раз тявкнул…
– Всё, кранты нам, Абрамов, немчура артиллерию притащила! – сказал Жорка.
Мины тоненько и противно засвистели падая из зенита казалось теперь прямо на Жорку и на Абрамова.
Бух!
Бух!
Только белая пыль и ледяная крошка столбом.
И вдруг!
Что это?
Толи от сотрясения, вызванного взрывами, толи вообще от запоздалого летнего снеготая, ледник весь вдруг как бы покрылся сеткой открывшихся тут и там трещин, до поры скрываемых снежными наносными мостиками… И теперь, от сотрясения, вызванного взрывами мин, эти наметенные снежные мостики над трещинами рухнули вниз…
– Смотри, немцы провалились! – Жорка ткнул Абрамова в бок, – гляди один другого страхует…
Две пары санитаров, что выползли на ледник, чтобы подобрать своих раненых егерей, попали теперь в незавидную ситуацию. В каждой из пар, один из егерей провалился в трещину и висел теперь на страховке, в то время, как страхующие ничего не могли сделать, потому как Жорка сильно поливал их огнем из своего Мg.
Снова тявкнул миномет.
И снова, и снова…
Мины тоненько и противно пищали, вываливась из самого небесного зенита.
Бух!
Бух!
Бух!
Но наши тоже попали в аналогичную историю.
Две пары братишек, что тащили патроны к Жоркиной позиции, тоже провалились в трещины.
Снег прямо разверзся под Лешкой Одинцовым и он, пролетев метров пятнадцать вниз головой, повис, зажатый между двумя ледяными стенками.
Та же история приключилась и с Гришей Черкасовым.
Тетову доложили на его КП.
– Доставайте! – приказал он.
– Не можем, немец лупит из минометов, – отвечал командир отделения Федя Кулешов – мальчик из города Нальчик, как шутил про него Жора-весельчак.
Ничего себе мальчик!
В Феде Кулешове были все сто девяносто сантиметров.
– И корень – тридцать пять сантиметров, – добавлял Жора, смеясь.
– Доставайте, – настаивал Тетов.
– Да погоди ты! – осадил товарища Лазаренко, – темноты дождемся, потом вытянем, а сейчас туда не сунуться… ….
Клаусу фон Линде тоже доложили, что несколько егерей сорвались в трещины и что все попытки организовать их спасение – провалились из-за сильного пулеметного огня русских.
В течении двух часов непосредственного огневого контакта стало ясно – просто так, примитивно наступая в лоб – группе фон Линде здесь не пройти.
Отходить?
Отказаться от выполнения задания?
Да как отходить, если там в трещинах остались товарищи!
– Ночью такие дела не делаются, – сказал Линде, когда Хайнрици под покровом темноты вызвался пойти с ребятами на передовую к трещинам на леднике.
– Что же делать? – спросил Хайнрици.
Другие егеря тоже с недовольством поглядывали на своего командира.
Он был их надеждой – он, Клаус фон Линде, словно капитан на борту корабля – нес ответственность за жизнь и смерть каждого из их команды.
– Я что-нибудь придумаю до утра, – успокоил Линде своего фельдфебеля, – у нас ночь впереди, мы подумаем и до утра что нибудь решим. ….
Это был самый любопытный и самый замечательный диалог в ночи, наверное, за всю историю всей войны – самый любопытный и самый замечательный.
– Эй, русский! Там есть кто говорить по-немецки? – кричал Клаус в ночную темь.
Сперва…
Сперва никто не откликался.
А потом кто-то крикнул в ответ, – чего надо, Фриц?
– Я не Фриц, я Клаус, – ответил Линде и продолжил, – я хочу переговорить с ваш командир о спасении сорвавшихся солдат.
