Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь
Теперь, сидя в вагоне первого класса поез– да «Евростар» и потягивая холодное пиво, я крючьями рвал зажившее было сердце.
Чтой-то тошно мне,
Ктой-то был на мне:
И сарафан – не так,
И в руке пятак.
А с радиоволн доносится раздумчивое:
– Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой...
А я с достоинством, тихо так отвечаю:
– Сучары вы, дорогие товарищи...
Сначала я решил прощупать самый примитивный вариант.
Предположим, информация о гибели всех членов семьи была целенаправленной дезинформацией. Девочка осталась жива случайно, или ее спасли в последний момент, чтобы использовать позже. В начале восьмидесятых они думали, что у них впереди много времени, и десять, двадцать лет были вполне обозримыми сроками.
Где она росла без родителей? Вряд ли в детдоме. У нее манеры и воспитание из «хорошей детской». После детдома такое нагнать невозможно. Материально, похоже, она тоже не была ущемлена, это бы сказалось в нюансах. Тот факт, что она никогда не упоминала о детстве, о родителях, говорит о глубокой травме (нормальной после страшных событий) или о том, что ей запретили рассказывать что-либо. Приютом могла оказаться семья одного из работников конторы или их родственников, что практикуется часто. Ее воспитали в соответствующей обстановке и с соответствующей установкой – поиск, нахождение и уничтожение врага. Врага своей страны, предателя, приговоренного на родине к смертной казни. К тому же виновника гибели всей ее семьи. Наверняка всю историю ей преподнесли именно так. За годы до отъезда из нее можно было сформировать кого угодно, в том числе и совершенного робота, настроенного на единственную программу. Европа знает, что террористов-смертников «профессионалы от Корана» готовят за гораздо меньшие сроки. А что касается методов родной конторы, то, когда они захотят, способны действовать по всем правилам великих учителей. Что там Макаренко с Сухомлинским, что Песталоцци... Папочка не будет относиться к вам так, как профессиональный наставник. Сам через это прошел. А девочку, травмированную апокалипсическими событиями в собственной семье, ничего не стоит привести к мысли, что она – будущая героиня, Жанна д’Арк, спасительница отечества. Более того, благородная мстительница, которой надлежит покарать презренного перебежчика, ответственного за ужасы, случившиеся с ее любимыми. Кто бы не купился на столь высокую цель? Я сам в ее возрасте именно на подобную туфту и поймался.
Анализ событий был бы безукоризнен, если бы не одно «но». Речь шла не о ком-то, а о Нине. Женщине, которую я не только любил, но и изучил. И которая, похоже, любила меня.
Логика летела к чертовой матери. Что бы ни вякал внутри меня профессионал, сердце, кишки восставали против.
Не могла девочка, пусть и очень взрослая, от прикосновения которой расцвел такой высохший сучок, как я, и холодная расчетливая профессионалка существовать в одном лице. Хотя, надо признаться, в истории разведок были примеры.
Мои мозги, бодрствующие и во сне, разве могли они затмиться до такой степени? Превратившиеся во вторую натуру навыки могли меня подвести настолько? Если навыки можно пропить, то рефлексы не деваются никуда. Бывших сенбернаров не бывает. Наступи босой ногой на колючку – рефлекс сработает раньше головы.
И разоблачила она меня как-то спонтанно, слишком весело, почти игриво. Слишком невзначай. С детской доверчивостью во взгляде, прижавшись своим лбом к моему. Самая совершенная машина, самая гениальная актриса не способна настолько чисто и эмоционально точно сработать. Для Маты Хари она слишком порывиста – бросалась обнимать, так до удушья; сердилась, так скрыть этого не могла никакими силами. За страну своего месторождения испытывала скорее стыд, чем другие чувства. А уж контора, где мы с ее отцом служили, для нее явно была средоточием абсолютного зла. Вряд ли нашлись бы условия или даже угрозы, которые заставили бы ее на них работать. После того, что они сделали с ее отцом, а он, в свою очередь, с семьей. Да и уезжала она в горбачевскую оттепель, их тогда прижали, они на откровенно наглые провокации уже не решались...
И вышел я на нее сам.
Я мысленно, в который раз за несколько дней, перепроверил все звенья, все мельчайшие подробности нашего знакомства. Никакой зацепки. Не кота же, в самом деле, подозревать в соучастии.
Но откуда она могла узнать мое настоящее имя?! Как смогла идентифицировать? Я за эти годы стал другим человеком, сам себя в зеркале не мог соединить с молодым идиотом с промытыми мозгами, сеющим смерть и страдания, но зато с верой в идеалы (какая разница, западные или восточные), в цивилизацию. И внешне у меня не осталось ничего общего с тем типом. В одном из столкновений с бандитами в штатском мне сломали нос и порезали ножом щеку. Они выследили меня, когда еще были живы Вера с Митей, из-за Вериной же неосторожности. Я сделал пластическую операцию в дорогущей клинике. Попросил не восстанавливать черты лица полностью. Меня не узнал собственный сын.
Савелий Григорьевич Сорочин перестал существовать двадцать с лишним лет назад, когда понял, что его подставили как пешку, что им готовы пожертвовать как отработанным материалом, что им манипулировали. О себе прежнем он вспоминал в третьем лице – часть психотренинга, которому он посвятил много лет.
И вдруг невзначай его достает со дна такого глубочайшего колодца девочка-простушка.
Может, ей недавно кто-нибудь раскрыл глаза на него? Когда долго держишь глаза распахнутыми, в них что-то да попадет.
Кто мог узнать Савелия Сорочина в сегодняшнем Поле Линксе?
И как давно Нина знает? С начала знакомства? Или со стадии развившегося романа? До Венеции?
Не может быть. Никакая Анна Маньяни не смогла бы сыграть такого безоблачного счастья. Такой легкости отношений. Такой открытой влюбленности.
Пазл не складывался – затерялся малюсенький ключевой фрагмент. Прояснить ситуацию мог только один человек – Нина.
Придется с ней объясниться. И лучше сейчас.
Она как раз вошла в вагон. Пробежав быстрым взглядом по немногочисленным пассажирам, увидела меня и, не удивившись, подошла.
Села напротив. Сказала:
– Я тебя слушаю.
Устроилась поудобнее: сбросила туфли и, поджав под себя ноги, свернулась калачиком в любимой позе, обхватив тонкими руками плечи. Глаза из-под припухших больше чем обычно век глядели испытующе. Было понятно, что она, несмотря на кажущуюся расслабленность, напряжена. Кошка перед прыжком.
– Каяться публично так же подло, как совершать преступления, – сказал я, уставившись ей в глаза. – Покаяться можно только перед собой и только однажды. Зато навсегда. Так что будем считать мой рассказ не покаянием, а необходимой информацией для неожиданно обнаружившегося участника событий.
Нина согласно кивнула. Она ни на мгновение не отвела от меня ореховых, в желтую крапинку глаз, подсвеченных преломленными окном лучами солнца. Нина улыбалась мне, казалось, безмятежной улыбкой Мадонны Литты.
Я начал рассказ.
– Ты должна понимать, что рассказ этот не про меня, а про совершенно другого человека, опасного безумца, которого я умертвил и, привязав тяжелый груз, утопил в глубоких водах. И был уверен, что труп не всплывет. А он всплыл в самый неподходящий момент. Правда, это не труп, а обглоданный рыбами до белых костей скелет. О нем и пойдет речь.
Скелет был когда-то живым маленьким мальчиком, смышленым, но с массой комплексов. Во-первых, безотцовщина. С отцом его дело обстояло далеко не однозначно, так что в детали углубляться не будем. Интеллигентная мама изо всех сил пыталась изобразить для сына полноценную семью. Но у нее не очень получалось.
Мальчишка был, конечно, сильно начитанным. Мама-учительница говорила с ним по-английски с детства. Но рос он хилым, болезненным и пугливым. Его обижали все кому не лень, во дворе и в школе. А он, как и все сморчки в его годы, мечтал о геройстве и подвигах.
И в один прекрасный день после особенно унизительных пинков он решил, что кулаки и боевой дух гораздо важнее отметок в школе, и пошел записываться в школу бокса. Его туда не взяли. Слишком хилый. С тем же результатом обошел еще пару спортивных секций. Повезло в недавно открытой школе восточных единоборств, за отсутствием других желающих.
Заниматься он стал со всей страстью ущербного подростка, проводя в зале все свободное время. О чудо, не прошло и двух лет, как из неловкого дворового щенка он превратился в самоуверенного, скалящегося волчонка. Запуганно-девичий взгляд исчез, уступив место нагло-мужскому. Это совпало с половым созреванием – прыщи прошли благодаря нехитрому регулярному вмешательству блудливых ручонок, наросла мышечная масса, в том числе и в голове, заняв место «интеллигентских штучек», которыми пыталась напичкать его мама. Теперь он мог защитить не только себя, но и девчонок, буквально липших к нему.
