Фланнери ОКоннор - Царство небесное силою берется
Поторопись, сказал он. Время — оно как деньги, а деньги — как кровь, и время превращает кровь в прах. Мальчик взглянул в глаза склонившегося над ним друга и с удивлением заметил, что они фиолетовые, очень глубокие и внимательные, и смотрят на него странным, сочувствующим и голодным взглядом. Мальчик отвернулся. Ему стало неуютно.
Поступков более внятных, чем этот, просто не бывает, сказал друг. Когда имеешь дело с покойниками, приходится действовать. Голых слов недостаточно, чтобы сказать «нет».
Пресвитер снял шляпу и выкинул ее за борт, и она поплыла, черная по черной глади озера. Мальчик повернулся, следя глазами за шляпой, и вдруг увидел, что сзади, уже менее чем в двадцати ярдах, на него надвигается берег, безмолвный, как лоб неведомого левиафана, чуть возвышающийся над водой. Он почувствовал, что у него нет тела, нет ничего, кроме головы, а голова полна воздухом, и он готов к тому, чтобы раз и навсегда разобраться со всеми покойниками сразу.
Будь мужчиной, посоветовал друг, будь мужчиной. Всего только и нужно, что утопить одного недоумка.
Мальчик перегнулся через борт к темным зарослям кустарника и привязал лодку. Потом снял ботинки, переложил содержимое карманов в шляпу и положил ее на ботинок, и все это время серые глаза спокойно следили за ним, словно в ожидании схватки, которой уже не миновать. Фиолетовые глаза тоже следили за ним, но в них таилось плохо скрытое нетерпение.
Не время раздумывать, сказал наставник. Сделал дело — и свободен.
Вода вылизывала берег широким черным языком. Он вылез из лодки и, стоя в воде, почувствовал, как пальцы ног погружаются в грязь, а колени окутывает влага. С неба смотрели миллионы немигающих, спокойных глаз, словно огромная небесная птица разложила огромный черный хвост. Пока он, потерявшись на минуту, стоял и смотрел в небо, ребенок в лодке встал, обхватил его за шею и вскарабкался на спину. Он повис, как огромный краб на тонкой ветке, и мальчик, вздрогнув, почувствовал, что его тянет назад, что он погружается в воду, как будто прибрежная тина не хочет его отпускать.
Он сидел в кабине грузовика, прямой и напряженный, а потом его мышцы начали подергиваться сами собой, он начал молотить руками в воздухе, он открыл рот, пытаясь дать дорогу крику, который все никак не шел наружу. Его бледное лицо кривилось и гримасничало, само собой. Он был как Иона, который в ужасе цепляется за язык кита.
Тишину в грузовике нарушал только размеренный храп шофера, чья голова падала то на одну сторону, то на другую. Мальчик один или два раза едва не задел его своими конвульсивно дергающимися руками, пока пытался освободиться от поглотившей его чудовищной темноты. Время от времени мимо проезжала машина, на секунду освещая его искаженное лицо. Он отчаянно хватал ртом воздух, словно его, как рыбу, выбросило на берег мертвых, а легких, чтобы дышать, у него не было. Наконец ночь пошла на убыль. На востоке в небе над деревьями появилось красное плато, а по другую сторону дороги в серо-коричневом свете стали вырисовываться поля. Внезапно раздавленный, побежденный мальчик высоким резким голосом выкрикнул слова крестильной молитвы, вздрогнул и открыл глаза. И услышал, как рядом, исчезая вместе с темнотой, хрипло выругался его друг.
Дрожа, он сидел в углу кабины, тесно прижав локти к бокам. Он чувствовал невероятную усталость и головокружение. Плато увеличивалось в размерах, и солнце, величественно поднимаясь сквозь него, разрушило его взмахами длинных красных крыльев. Теперь, когда он открыл глаза, его лицо казалось не таким напряженным. Осторожно, усилием воли он закрыл свой внутренний глаз, который видел все, что происходило во сне. В руке он сжимал шоферский сандвич. Крепко впившиеся пальцы продавили его почти насквозь. Он расслабил руку и посмотрел на него так, будто не имел ни малейшего представления, что это такое. Потом сунул его в карман. Через секунду он схватил шофера за плечо и тряхнул его. Тот проснулся и рывком вцепился в руль, как будто грузовик ехал на огромной скорости. Потом до него дошло, что машина стоит на месте. Он повернулся и сердито посмотрел на мальчика.
— Какого черта ты здесь делаешь? Куда ты, к чертовой матери, едешь? — зло спросил он.
Лицо у мальчика было бледным, но глядел он весьма решительно.
— Я домой еду, — сказал он. — Я теперь там хозяин.
— Вот и вали, — сказал шофер. — Я днем придурков не подвожу.
Мальчик с достоинством открыл дверь и вылез из кабины.
Он стоял на обочине дороги, хмуро и равнодушно, и смотрел, как чудовищная громадина с грохотом исчезает вдали. Неширокое серое шоссе лежало перед ним, и он решительно пошел вперед. Воли и сил ему было не занимать. Лицо его смотрело строго в сторону вырубки. К заходу солнца он туда дойдет. К заходу солнца он доберется до места, где ему предстоит начать жизнь, для которой он предназначен. Доберется до места, где до конца своих дней будет пожинать плоды того, что сделал правильный выбор.
ГЛАВА 11
Прошло уже около часа. Мальчик достал из кармана помятый, завернутый в бумагу шоферский сандвич. Он развернул его, бросил бумагу за спину, и та полетела за ним, шелестя над землей. Шофер надкусил сандвич только с одного конца. Мальчик засунул ненадкушенный край в рот,
но через секунду вынул, оставив на нем едва заметные следы зубов, и положил в карман. Желудок жил собственной жизнью и не желал ничего принимать; вид у мальчика был отчаянно голодный и разочарованный.
Занималось утро, чистое, безоблачное и ясное. Он шел по обочине и не оборачивался, когда у него за спиной появлялись машины и проносились мимо, но когда они исчезали в конце сходящей на нет полоски шоссе, ему казалось, что расстояние между ним и целью его пути увеличивалось. У него было ощущение, что земля у него под ногами какая-то странная, как будто он шел по спине огромного зверя, который мог в любую секунду напрячься и сбросить его в кювет. И этот зверь сидел в загоне, окруженный светлым забором неба. Из-за ярких солнечных лучей мальчик прищурился, но на обратной стороне его век, спрятанные от обычного зрения, но вполне внятные внутреннему, постоянно открытому глазу, были начертаны четкие серые линии, границы той страны, куда он чуть было не забрел прошлой ночью. Границы он не пересек и тем спас себя.
Чтобы заставить себя идти быстрее, он через каждые несколько ярдов повторял, что он скоро будет дома, что отсюда до вырубки ходу — всего лишь на остаток дня. Горло и глаза у него саднили от сухости, а кости казались такими хрупкими, словно принадлежали человеку гораздо старше, чем он, и наделенному куда большим жизненным опытом; и когда он задумался об этом — о своем жизненном опыте, — то сразу понял, что с того момента, когда умер дед, он и впрямь успел прожить целую жизнь. Теперь он был уже совсем не тот. Он вернулся, закаленный в огне сделанного выбора, и в этом же огне сгорели все дедовы причуды. Все дедово безумие сгинуло навсегда и теперь уже не сможет снова воскреснуть в нем. Он спас себя от той судьбы, которую предвидел, стоя в гостиной учителева дома и глядя в глаза слабоумному мальчонке; предвидел, как будет тащиться вслед за кровоточащей вонючей безумной тенью Иисуса, не имея ни малейшего представления о том, что ему нужно.
Мысль о том. что он, по сути дела, окрестил мальчонку, беспокоила его лишь время от времени, и каждый раз, думая об этом, он приходил к выводу, что это произошло случайно. Он принимал во внимание только, что малец утонул, и что сделал это он сам, своими руками, и по большому счету этот факт намного важнее пары случайных слов, которые тоже ушли под воду. Он понимал, что в этой малости учитель его превзошел. Учитель мальца не окрестил. Мальчику вспомнились его слова: «Моя сила не в кишках, а в голове». «Моя сила тоже в голове», — думал Таруотер. Даже если это крещение каким-то образом и не было случайностью, все равно, если для Таруотера оно не имело никаких последствий, значит, и для мальца тоже; а утопить он его все-таки утопил. Он не стал говорить «нет», он это «нет» сделал.
Солнце постепенно обрело четкие контуры и из яркого шарообразного сияния превратилось в огромную жемчужину: как будто солнце и луна слились в сияющем брачном союзе. Сквозь прищуренные веки мальчик увидел вместо него черное пятно. В детстве он несколько раз проводил эксперимент, приказывая солнцу остановиться, и однажды на те несколько секунд, что он смотрел на него, оно и впрямь остановилось, но стоило ему отвернулся, оно снова пошло. Сейчас он был бы рад, если бы оно вообще убралось с неба или хотя бы спряталось за облако. Он отвернул лицо, чтобы солнце не слепило ему глаза, и опять почувствовал незримое присутствие раскинувшейся далеко-далеко вокруг молчаливой страны, .для которой тишина была границей, или, может быть, наоборот, именно в границах тишины эта страна и лежала.